Что ж, пусть убивает, если он творец и гений?
Пусть! Пусть! Если кто-то мешает ему проявлять свое высшее предназначениеимеет право. Гений не просто может, он должен быть эгоцентриком! Потому что черпает из себя и никто и ничто не должно отвлекать его от главного. Потому что кроткого и смиренного растопчет толпа и загрызут критики. Потому что ответственен только перед своими детьми, своими творениями, а не перед соседями по лестничной клетке. Вплоть до убийства, да!.. Арша шумно выдохнула и изнеможенно помахала левой ладонью, давая понять, что диспут закончен. Боже мой, боже мойзабормотала она, вновь уткнувшись в листки, мучительно сморщившись и пачкая бумагу пеплом.
Сразу после ужина (на который ни Велес, ни Арша, не сговариваясь, не пошли) ввалился Шимон.
Арша тут же вышла, прихватив без спросу недочитанные листки. Шимон плюхнулся в освободившееся кресло, закинул ногу за ногу и с грубоватой непринужденностью скосил глаза в одну из бумаг.
«Та-на-у-ги», по слогам прочитал он и ухмыльнулся, словно имя это чем-то его рассмешило. Интересно, что мог натворить этот чудак? Должно быть, во сне неудачно повернулся и придавил своей тушей того, кто спал рядом?..
Велес собрал листки в аккуратную стопку и сдвинул на край стола. Он начал без предисловий:
Видишь ли, Шим. Миссия наша здесь закончена, хозяйство мы вам помогли наладить более-менее, пора улетать. На повестке дня один насущный вопрос: кому отдать власть? Я немного знаю уже людейприсмотрелся, перезнакомился за два месяца. Да еще и бумажки эти прочел, он кивнул на стопку. Но, сдается мне, все-таки знаю поверхностно. Пуд соли не съел, ведро водки не выпил
Давай выпьем, начальник! оживился Шимон.
Велес рассмеялся и помотал головой с сожалением.
Увы!.. Не съел, не выпил, не сходил в разведку. Поэтому мне необходимо твое мнение. Как ты считаешь, кому из ваших можно оставить властьс тем, чтобы жизнь на острове была более-менее сносной?
Шимон думал не долее двух секунд.
Мне.
Велес укоризненно улыбнулся. Шимон выдержал его взгляд, а своему придал стеклянную прочность и непроницаемость.
Это было бы неплохо, Шим, ноВелес показал глазами на листки. Тут написано, что ты не всегда умеешь сдерживать вспышки бешенства.
Все мы здесь не за спекуляцию сидим, заметил Шимон.
Тоже верно. Ты смышленый парень, Шим, и ребята тебя уважаютне говоря уж о девушках. Но хотелось бы, честно сказать, кого-нибудь поспокойней.
Поспокойней одни старики. Выберешь такого, а он через год помрет. И тогдаанархия!
Шимон улыбался и покачивал ногой, но внутренне сильно сник. Главная надежда не оправдалась. Или еще не всё потеряно?
Ну, не спокойнее, ладно, добрее. Ведь есть же такие? Сюда ведь самые разные люди попадают.
Шимон неопределенно пожал плечом.
Нелидке отдай, с неохотой протянул он. Она вообще вроде бы безвинно сидит. Не убивала никого. Хотя власть бабы это, я тебе скажу, народ не поймет, не одобрит. Из женщины паханкак из блохи жаркое.
Какбезвинно?!
Не знаю, может, врет. Говорит, что судебная ошибка.
Велес был так ошарашен, что с минуту рассматривал его в упор, стараясь понять, не шутит ли. Шутить такими вещами
Да сам у нее спроси, что я, нанялся за нее отчитываться?! Говорит, что улики были против, что следовательдебил. Может, выдать не захотела кого, кто ее знает.
Спрошу, Велес как-то сразу и безоговорочно поверил в невиновность Нелиды. Внутренне он готов был к чему-то подобному. Ну, конечно же! Не может Нелька убить. Даже дождевого червяне может. И что он за болван, что сам не догадался?.. Чудовищно, пробормотал он. Судебная ошибка? Лучше, чтобы тебя по ошибке повесили, чем сослали на остров
Мысль об уготованной Нелиде судьбе поразила его до оцепенения. Жить здесь, среди этой публики до самой смертии ни за что? Безвинно?..
Шимон согласно и нетерпеливо кивнул. Совсем не эта тема вертелась у него в мозгу и на языке.
Я обязательно разберусь, Велес поднялся и прошелся взад-вперед на нетвердых ногах, чтобы выйти из ступора. Если она невиновна, мы увезем ее отсюда, только и всего.
Шимон выразительно усмехнулся. Мели, начальник
Потом они перебрали всех более-менее выдающихся обитателей лагеря и поговорили о каждом. Велес отметил смесь затаенного восхищения и недовольства, с которой Шимон высказывался о своем старшем дружке Губи. О Гатыне он отозвался снисходительно, мельком. Танауги был для него личностью непонятной и полу- мистической (хоть он и норовил пройтись лишний раз на тему его объемов). Под конец разговора Шимон решил, что, даже если «био-бластер» и «оберег» вручат Нельке, это будет не так ужасно, как могущество какого-нибудь отморозка, не связанного с ним ни дружбой, ни сексом, и принялся с натугой наделять ее комплиментами. Велес повторил, что с Нелидой они разберутся и увезут с собой, и Шимон проклял себя за болтливость. Нельки лишаться не в кайф, она нужна. Но кто мог предугадать, что начальник решится на такой широкий жест?..
Тебе не разрешат ее увезти, что ты, как маленький, хмуро пробормотал он. Когда приговор вынесен, никто не станет копаться в выводах следствия, никого это не озаботит Шимону стало тоскливо и скучно. На кой черт ты меня позвал? Отдай ты власть первому попавшемуся или никому не отдавай и кати спокойно домой. Какое тебе дело, что тут без тебя будет?
Да вы вроде как дороги стали все, собаки. Привык. Не хочется бросать на произвол судьбы.
Даже несмотря на
Даже несмотря на Будра.
Перед уходом Шимон счел своим долгом заявить, что весь лагерь, и он в том числе, считают убийцей Идриса, так как ни у кого, кроме этого отщепенца, не поднялись бы на старика руки.
Шимон сказал это с нагловатой уверенностью, и Велеса прошибла дрожь.
И у вас есть доказательства?
Доказательств нет. Есть интуиция. У Будра не было врагов в лагере. Славный такой старикан, тихий. А этот мерзавец всегда всё делает наперекор. Он странный.
Ну, странныйэто еще не криминал, с облегчением заметил Велес.
Более чем странный, я бы сказал, Шимон посмотрел со значением.
Но Велес не отреагировал на его взгляд. Он поблагодарил Шимона за информацию («Спасибо в стакан не нальешь, начальник! Из спасиба обережек не сошьешь»), и тот, раздосадованный, но не теряя лица, ухмыляясь, почесываясь, поглядывая искоса и многозначительно, растворился за дверью.
Глава 6. Матин
Нужно было произвести вскрытиепроцедуру, которую Матин терпеть не мог. В сущности, он не занимался ею ни разу со времен учебы в мединституте (незабвенный запах анатомического театра, холод, мраморные ванны вдоль стен, плавающие в черном формалине телатоже мраморные на вид и стыло-резиновые на ощупьтошнота и дрожь в пальцах, которые надо спрятать, скрыть от сокурсников, веселых и циничных, по крайней мере, в с виду). Сразу же после выпуска и до последнего времени Матин работал педиатром. Лечил детишек от ОРЗ, ангин и бронхитов. Дети не умирают. Верней, умирают, но в исключительных случаях. Их не надо вскрывать. Они веселые, общительные, живые, безумно милые и потешные, даже когда ревут, вцепившись в плечи матери, от ужаса, внушаемого белым халатом и резиновой змеей стетоскопа.
Матин имел в запасе несколько забавных приемчиков, чтобы заставить самого упрямого трехлетку распахнуть рот и высунуть во всю длину розовый язычок. Не склонный во взрослых компаниях к анекдотам, шуткам и всяческому легкомыслию, с детьми он мог хохотать, показывать зубы и даже изображать лицом и пальцами персонажей известных сказок.
Если б не Лиаверис! Если б не его сумасшедшая, выламывающаяся из всех границ и рамок жена, он и теперь сидел бы в своем кабинете, чистом, светлом, с нарисованными зайчиками и медвежатами на стенах, и выслушивал шумы и хрипы в цыплячьих грудных клетках, одновременно строго нахмурившись и подмигивая
Самое трудноесделать первый надрез. Нужно заставить себя. Покрепче сжать в пальцах прохладный, блестящий, как шаловливая рыбка, скальпель. Поглубже втянуть в себя пахнущий машинным маслом и канифолью воздух. (Для исполнения неприятной и требующей уединения процедуры, за неимением лучшего, Матин выбрал просторный сарай, где хранились бензопилы, топоры и прочие инструменты.) Нет, для него не составило бы особой проблемы препарировать тело постороннего человека. Незнакомого. Являющего собой всего лишь анатомический материал. Закоченевший материал, распростертый на куске полиэтилена, с колотой узкой раной в области сердца и запрокинутым подбородком. В этом случае, пережив первые минуты отвращения, можно делать разрез за разрезом, с холодным интересом отмечая, что печень увеличена и бесформенна (здорово пил, бедняга), или в левой височной доле мозгамаленькая опухоль (интересно, отмечали ли близкие какие-либо странности в поведении?).
Совсем другое деловскрывать доброго знакомого. Расчленять холодные ткани человека, с которым болтал, смеялся, делал общее дело. Кому симпатизировал, наконец. Нужно быть роботом, компьютером. Нужно состоять из смеси металла с пластиком, чтобы бестрепетно и профессионально совершать такое.
Увы: обстоятельства вынуждают, обстоятельства требуют превратить себя на время в компьютер. Необходимо произвести вскрытие тела Будра, чтобы выяснить, каким образом могло случиться это страшное преступление. Возможно, у Будра была какая-то патология в мозгу, опухоль или закупорка сосудов, по причине чего он был подвержен кратковременным помутнениям сознания. (Правда, за два месяца общей жизни на острове за ним ни разу не замечалось ничего подобного. Ну, так что из того? Большую часть времени, между прочим, он проводил не с нимибродил где-то в одиночестве, что, в принципе, можно рассматривать как некую ненормальность.) Во время такого помутнения, когда сознание не отключено, но волевой импульс блокирован, ему, видимо, и не повезло встретиться с глазу на глаз с убийцей.
Есть иной вариант: у Будра случился сердечный приступ, инфаркт. И в уже безжизненное тело было всаженос непонятной пока целью, узкое лезвие. Правда, обе эти версиии помутнения сознания, и инфаркта, не объясняют странного благостного выражения на мертвом лице.
Загадки, сплошные загадки Угрюмые криминальные тайны, к разгадыванию которых совсем не лежит душа. ( Вот уж кем никогда не мечтал он стать, даже в раннем детстве, так это комиссаром Мегре!) Больше всего на свете его душа рвется сейчас домой, в родной кабинет с зайчиками и медвежатами. Если б не Лиаверис! До сих пор причуды жены не касались его профессии, не требовали радикальной смены образа жизни. Правда, они касались иных важных вещей, типа его самолюбия. Но к этому он притерпелся.
Одиннадцать лет назад, когда они только познакомились на вечеринке у друзей, Лиаверис, утянув его в угол дивана, опустошая бокалы с шампанским и вдохновенно искря глазами, выложила свое кредо. В жизни надо всё испытать. Жизнь есть смена впечатлений, по возможности интенсивных и острых, и тот, кто сегодня проводит свой день, как вчера, и знает, как проведет завтратот не живет, нет, не живет! Он, распустив уши, впитывал, не смея вякнуть в ответ, потому что влюбился сходу. Если б она только болтала, нет, она была верна своему проклятому кредо! Она гонялась за впечатлениями, за событиями, и удержу не было никакого. Любой случайной знакомой или знакомому Лиаверис с гордостью рассказывала о том, что уже пережила, испытала: побывала в психушке, в каталажке, в монастыре, ее насиловали, душили, проигрывали в карты, вытаскивали из горного озера Она отхватила приз на каком-то заштатном конкурсе красоты; прыгала с парашютом и летала на дельтаплане; ужинала в безумно дорогих ресторанах и убегала, не заплатив; испробовала все напитки вплоть до неразбавленного спирта и одеколона; побывала поочередно хиппи, нудисткой, сатанисткой, сестрой милосердия, ухаживавшей за больными СПИДом
Она изменяла ему несколько раз, и каждый раз докладывала об этом. Он помнит тот бесконечный ужас, когда доложено было впервые. Не просто страх: пароксизм отчаянья и паники. Он решил тогда, что брак затрещал по всем швам и всё кончено. Стыдно сказать, бросился к бывшему однокурснику и приятелю, ставшему нейрохирургом, и у того глаза полезли на лоб, выплеснувшись из-под очков, от дикой просьбы: разрушитьвыжечь или заморозить, участки в мозгу, отвечающие за любовь и привязанность. Иначе он просто сдохнет: без Лиаверис, в прямом смысле слова, не сможет дышать.
Приятель, справившись с шоком, долго втолковывал, что за любовь и привязанность отвечает не участок, а мозг в целом, больше того, весь организм с его химией и гормонами (ему ли, отличнику с красным дипломом, этого не знать?), а когда Матин, разгорячившись, заявил, что готов даже на лоботомию, принялся всучивать телефон знакомого психотерапевта, «классного специалиста с мировым именем».
Постыдному безумию и панике (даже Велес в сравнении с ним показался бы образцом благоразумия) положила конец Лиаверис. После конфиденциальной беседы в кафе, куда ее вытащил напуганный нейрохирург, жена прочла маленькую лекцию. Объяснила снисходительно-ласково, как ребенку, что монолитной прочности их брака такие пустяки не опасны. Они расцвечивают ее жизнь, но отнюдь не ломают ее русла. Даже если Лиаверис угораздит влюбиться в какой-нибудь яркий экземпляр гомо сапиенс мужского пола, она превозможет чувство ради него, Матина. Браксвятое. Это пожизненное партнерство, это верное плечо до самой могилы. Влюбленность жесловно бокал шампанского, всплеск чувствбуйный, но мимолетный.
Уйти от жены самому было немыслимо, и Матин смирился, подстроилсякак с одной из возможных форм совместного существования. (Что из того, что у других так не принято? Другие любят меньше.) Ей не нужны были мужчины в качестве самцов, агрегатов наслаждения, ей важна была их отмеченность, незаурядность, неважно в чем. Одинправая рука главаря-мафиози, другойкрупный ученый в засекреченной области, третийхудожник-сюрреалист, четвертыйневероятно, немыслимо уродлив. Он панически боялся поначалу, что ее уведут, отнимут у него. Потом успокоился. Она никому не была нужна, ее никто не воспринимал всерьезкроме него. Кроме верного и скучного мужа. Даже детей у этой дурочки не было.
Да, детей у них не было, и Матина это мучило не на шутку. На его редкие осторожные вопросы: «А не пора ли нам?..», «А ты не думаешь, как было бы славно?..» она отвечала с категорическим возмущением, что заводить детей не имеет права. Детиэто ответственность, большая ответственность. Им нужно либо посвятить себя целиком, со всеми потрохами, либо не заводить вовсе. Безнравственно давать жизнь существам, которые будут чувствовать себя ущемленными от нехватки материнской ласки и вырастут, вследствие этого, невротиками и пессимистами. Ни за что! Да и как ему пришло в голову предлагать ей такое, зная ее жизненные принципы и идеалы?
«Но я бы мог компенсировать нехватку материнской заботы. Хочешь, мы будем пара-наоборот: тывроде отца, бесшабашного и героического, а яв роли терпеливой матери?» Она звонко хохотала на это: «А всю физиологию и биологию деторождения ты тоже возьмешь на себя? И носить, и рожать, и выкармливатьвсе сам?!»
Льстиво подыгрывая ей, он спрашивал, не будет ли ее жизнь беднее без такого сильного ощущения, как процесс родов? На это она парировала, сар-кастически усмехаясь, что лет двадцать назад еще имело бы смысл говорить о сильных ощущениях, сопровождающих появление на свет нового человека, но не сейчас, о нет, когда с благословения расцветшей медицины женщина рожает в течение получаса и абсолютно без боли. Хороши острые ощущения!
Одно время Матин опасался, что Лиаверис подастся в «виртуалы». Перепробует в реальной жизни всё, до чего сумеет дотянуться, и нырнет в искусственные пространства, где выбор острых, пряных и сладких ощущений практически бесконечен. Заведет компьютер последней модели, нацепит датчики иконец. Для него конец, поскольку в каком качестве может пригодиться в виртуальных мирах скучный муж-домосед? Лиаверис, к великому его облегчению, рассеяла страхи, стоило ему однажды осторожно о них намекнуть. «Виртуалынедоноски природы! Несчастные души, абортированные, не успев по-настоящему родиться. Что они понимают в н а с т о я щ и х ощущениях? Разве могут эти бедные наложники компьютера испытать и с т и н н ы й страх, или боль, или восторг, или ярость?! Ты серьезно меня обидел, Матин, допустив, что когда-нибудь я вздумаю причислить себя к этому сонму безликих лиц»
Временами ему казалось, что она заносит все свои приключения в невидимый каталог, ожидая, что в последний ее час кто-то верхний будет придирчиво спрашивать: а это было? а это?.. И на всё она гордо ответит: было. И не найдется в списке людских потрясений, чего бы она не пережила, и обрушится на нее с небесной силой уважение и восхищение
В последние два года она несколько угомонилась. «Господи, пошли ей скорее старость», кощунственно просил он. (Не веря, впрочем, ни в какого Господа, но уповая лишь на степенно-разумную поступь природы.) Точнее, не саму старость с ее немощами и морщинами, но первые признаки: умудренность, усталость, смиренность во взоре, тягу к тишине. Прежде чем начнется износ организма, будет небольшой временной промежуток, лет в шесть-семь, когда, быть может, Лиаверис захочет ребенкатак же жадно и яростно, как всё, что она хочети успеет зачать и родить. Будь он верующим, по часу в день молил бы Бога об этом.