Выкосите тропу шириной в десять человек, проинструктировал их он. По его команде первая шеренга негритоидов тут же пустила в ход фуриозы, срезая листву до высоты колена, а прочие начали оттаскивать своими металлическими руками падшие древесные стволы.
Пока они трудились, Навуходоносор отвел Метиса в сторонку и сунул ему в вялую руку изогнутую рапиру.
Следи, чтоб шевелились, пусть косят и охотятся на равнинеи возвращайтесь до захода луны.
Метис кивнул. Он скользнул кулаком в округлую гарду рапиры и с готовностью вошел в исходящую паром гущу андроидов. Вокруг него разгневанными пчелами жужжали и гудели фуриозы. Навуходоносор смотрел, как расступаются джунгли, а Метис исчезает в сумраке.
Когда Навуходоносор вернулся на борт воздушного корабля, негритоиды уже работали на речном берегу, непроницаемые для людского воздействия: крупная армия поблескивающих металликоидов, связанная с компьютерами радиоуправлением.
Пока десятки негритоидов распаковывали и собирали на берегу оборудование, другие их массы уже повисли на тросах и козлах вдоль бортов судназаменяли алюминиевую и железную обшивку, наносили свежие слови дегтя, закрепляя болты, и заново красили корпус погодоустойчивой краской; «Kraft Durch Freude» осуществлял непосредственный временный ремонт. Прочие негритоиды обслуживали нужды людей.
Озимандий катался меж них в состоянии высшего возбужденья. В отличие от тех негритоидов, что пошли с Метисом: тем было за 50 лет, большинство этих было выстроено сравнительно недавно. Прошлый опыт научил его, что новых негритоидов, спроектированных на борту, на земле подолгу держать нельзяи даже самые краткие отрезки времени: они теряют ориентацию. Негритоиды постарше были стабильнее. Несколько новых моделей уже убрело в джунгли, их потом креолы загнали и препроводили обратно под сень гигантского воздушного корабля. Два негритоида утонули в зыбучих заводях Судда. С несколькими просто случились припадкиони защебетали, их головы завертелись кругами.
Деятельность приобрела более мирное равновесие, и работавшие на берегу негритоиды, закончив распаковку, быстро воздвигли скелет ночного лагеря. Солнце, низко биясь в вечернем небе, и яростная луна, до сих пор еще не слишком над ним поднявшаяся, казалось, застыли на своих маршрутах. Ни то светило, ни другое не двигалось уже много часов. Сапфировый и розовый свет омывал экипаж, а нильская вода фиолетового оттенка лежала меж речных берегов плоско и свинцово.
Вскорости уже придется возвращать половину негритоидов на судно. Озимандий прикурил трубку и подошел к Навуходоносору. Стоять на страже нашего лагеря могут те, что постарше. Приятное развлеченье это будетхоть одну ночь поспать, ощущая под собой землю. Тем не менее, я встревожен.
О том и сём? поинтересовался Навуходоносор. О Хитлере?
Хитлер меня волнует всегда. Но нет, на сей раз главный источник моего беспокойстване он. Озимандий пнул отбившийся камушек в мелкую заводь. Начиная с сегодняшнего дня, не перестаю думать об оненетах.
А мы нет, да? спросил Навуходоносор. Таких зверей забыть не так-то легко. Одно их количество
Нет, честно признался Озимандий. Эти их лицаты разве не заметил, что все они одинаковы
если не считать размеров
и так знакомы. Лица у нихфранцузские. Я сразу же это понял. Все на одно лицо. Причем лицо это мне известно всю мою жизнь, однако я не мог придать ему никакого имени. Весь день этот образ таился где-то в глуби моего разума. Я пробовал применить несколько уловок, чтобы расшевелить себе память. В итоге ключ мне подбросили, когда я думал о самой унылой и пугающей картине, что когда-либо видел Он умолк.
«Эхо крика» Сикейроса? любезно подсказал Навуходоносор.
Нет. Сперва я подумал про миф о Кроносе, сожравшем свое потомство. Спустился в библиотеку и взял из компьютера распечатку. Подумал, что нашел, кошмарные черты Кроноса, раздутый рот заполнен кровью, когда он откусывает голову нагого трупа у себя в лапе. Но чем дольше я смотрел на него, тем меньше было у меня уверенности, и постепенно я осознал, какой художник стоит за этим холстомГойя. Я взял книгу о жизни художника, обратился к портрету Гойии вот оно: изображение оненета. Оненеты выглядят, быть может, моложе, у них более орлиные глаза, не такие злокачественные рты, но лицо их определенно содержит в себе семя черт Гойи. На них отпечатано то же цыганское безумье. И тут я вспомнил еще одну подробность. Много лет назад я читал о смерти Гойи и таинственном исчезновенье с его трупа головы через несколько дней. Что-то неведомое проникло ночью в гробницу, обезглавило Гойю и украло голову. До сего дня скелет Гойи лежит в гробнице безголовым.
Ты утверждаешь, тихо спросил Навуходоносор, что оненетыпродукт, генетическое потомство, головы Гойи?
Нет, не вполнея лишь утверждаю, что они обладают замечательным подобьем. И Озимандий погрузился в неловкое молчанье.
В своей каюте Гонор посасывал деревянную кобру-трубку. Ему стало скучно и нетерпеливо от тривиальностей, и он спустился под палубу заняться умствованьем. На столах громоздились разбросанные треножники и духовные карты и свитки, старые от древности. Переборки были уставлены книжными стеллажами, а сверху на них стояли ряды белых фиалов, наполненных разноцветными веществами. С крюков на стенах свисали его парикизолотые, алые, мандариновые, лаймовые, гагатовые и небесно-голубые шервудского кобальта. По всему полу, шевелясь в случайном хаосе каюты, располагались статуи крылатых афритових демонические очертанья облекали собою сектанты странных форм. Кабину скверно освещали три коптящих фонаря. Воздух был сперт и душист от специй. Корпулентность Верховного Гонора распределилась по дивану, задрапированному гобеленами, и он удовлетворенно пыхтел.
Лицом к нему, втиснутый меж двух книжных стеллажей, располагался длинный и белый проекционный экран. Позади, за его плечом, на шатко уравновешенной треноге стоял одинокий проектор. В него начала поступать пленка. Гонор вынул изо рта трубку и уложил ее твердость в ладонь своей пухлой руки. За последние полтора года он посмотрел этот фильм множество раз и в точности знал, когда закончится белый ракорд и начнется собственно фильм. Черно-белая немая пленка длится шесть минут 35 секунд. Когда на экране возникли слова: «Режиссер и продюсер Сэм Кацман, Авторское право 1948», он обратил к экрану все свое внимание. Пленка была старой, хранили ее скверно. Она была усеяна черными крапинами, что постоянно двигались по всему изображенью, подобно рою сердитых мух.
Хоть он гонял эту пленку неоднократно, от первого кадра африканской саванны, голой, если не считать тростниковидного вейника, по нему пробежал холодок предвкушенья. Режиссер вогнал камеру в землю и оставил работать. Вероятно, таких камер у него в разных местах было четыре или пять. Это экономило время, и, в самом крайнем уж случае, оставались уникальные кадры Африки, которые можно было вмонтировать в кинокартины покрупнее.
Кацман был низкобюджетным кинематографистом, знаменитым своею способностью снять полнометражный художественный фильм всего за семь дней. Из архивных записей, которые Гонор читал в студиях «Ар-кей-оу» и «Рипаблик», он узнал, что Кацман в конце лета 1948 года провел в Африке три месяца. Режиссер снимал там два киносериала и один фильм о белом охотнике, а заодно производил архивную съемку для студии (цветные кадры, которые впоследствии использовали в «Королеве Африки»). Он знал, что Кацман, должно быть, вынужден был просматривать и резать много часов пленки, прежде чем смонтировал воедино эти шесть скудных немых минут. Камеру небрежно оставили возле клочка тростников, которые кланялись на ветру перед объективом, словно колеблемые руки. На равнине же образовалась туча пылии двинулась вперед с невероятной скоростью. С каждым колебаньем тростника пыль все больше приближалась. У него возникло впечатление, что на него надвигается страшный шум, а затем пыль сдуло прочь, и он увидел громадную армию оненетовона мчалась через весь пейзаж. В последний миг огромная орда сменила курс и понеслась куда-то вправо от стоявшей камеры. Кацману, похоже, повезло, что он снимал почти на пути движения этих существ. Вскоре они заполонили собою весь экраннадвигались очень быстро, головы их то и дело отскакивали друг от друга, мускулистые руки мощно топтали землю под ними, все рты распялены, похоже, в одной продолжительной ужасной гримасе.
Вниманье его занимал один исполинский оненетгораздо крупней даже самых крупных своих собратьев; казалось, он был у них вожаком. Свой вес он перемещал вперед лишь одной двигательной рукой. Другой же у своего глаза держал фигурку. Тачеловеческаятихо лежала у него на предплечье, небрежно помахивая взад-вперед одной ногой. Среди всего этого безумья Хитлер оставался воплощенным спокойствием. Выглядел он точно так же, как на своих фотоснимках в капральской форме; очень молодой. Он говорил что-то прямо в это гигантское лицо и показывал куда-то за камеру. Затеми Гонор по-прежнему не пришел к удовлетворительному объяснению, как, оненеты все вдруг резко свернули, словно бы ими управлял один мозг. Они кинулись на камерув том направлении, которое им указал Хитлер. Все они не могли бы услышать команду из-за очевидного грохота.
Первый эпизод фильма Кацмана резко завершился: камеру разбил единственный удар одной узловатой руки оненета, когда они все проносились над нею.
Тут же начался второй эпизод. Теперь стояла ночь. Кацман разместил камеру на акации, нависавшей над круглою ямой. По черным ее краяма яма была около тридцати футов в поперечникесобирались оненеты, держа на весу зажженные смолистые факелы. Вскоре яму окружили совершенно, и вновь появился Хитлер. Его, как ребенка, оненеты передавали с величайшей нежностью над головамии прямо под камерой. Он кратко улыбнулся в объектив с выраженьем безмятежности и ожиданья. Вид у него был, как у благостного ангела. Лицо ясно и не злокозненно. Он мягко упокоился в объятии одного оненета, стоявшего на самой бровке ямы. Тот крепко прижимал его к себе, словно не хотел отпускать. И вновь камера крупно поймала лицо Хитлера. Он смотрел в ночное небо и, похоже, совершенно владел окружающей обстановкой. Оненет взял его за обе руки и медленно опустил во тьму и в этот миг у Кацмана кончилась вторая катушка пленки.
Гонор приступил к последнему эпизоду. День. Еще один вид на травянистую саванну, снова заросшую высоким тростником, клонящимся на ветру, и вновь вид нарушает знакомая туча пыли, знаменующая собою приближение оненетов. Как и прежде, они спешат. Но на сей раз Кацман установил камеру на движущийся автомобиль и оказался способен не отставать от орды. Ему как-то удалось подгадать время их появления. Теперь здесь тысячи оненетов. Конец их колонны теряется тучах пыли, поднятой их руками. Знакомая фигура Хитлера сидит верхом на громадной голове, возвышающейся среди четырех или пяти массивно сложенных существ. Гонор прикидывал, что совокупный вес их достигнет значительного тоннажа. Фюрер восседал в седле, закрепленном высоко на макушке скачущего оненета, сжимая в руках вожжи, привольно свисавшие у существа изо рта. Грудь его была нага, ехал он в одних кожаных шортах и белых гольфах. К его наголовнику крепились дико трепетавшие на ветру страусиные перья. Выглядел он еще моложавее, чем преждедерзко стоял, выпрямившись во весь рост и держа на весу длинное деревянное копье; Гонору он напоминал обаятельнейшего актера Бастера Крэбба
Фиалы на верхушках книжных стеллажей горели и клокотали без видимого пламени, которое могло бы их нагревать. Гонор развернул тулово. Ему пришла на ум мысль, что, быть может, местность, лежавшая перед «Дурхом», была вовсе не Суддом, но Миттельмаршемтою страной, где смыкались измеренья и становилось возможным общение между человеком и миром фей. Это объяснило бы причудливую красную ауру. Краснота, которую они миновали, проходя вдоль реки, могла оказаться пограничным светом, разделявшим земли.
Быть может, Хитлер сейчас как раз обитал в Стране Фей.
Кокомо прорвался сквозь сумрак древес. Негритоид пал на колени на одеяло мха цинкового цвета. Вар стекал из дула его ружья. Его стальные руки упирались в мох, и во вмятины, остававшиеся от них, натекала вода, образуя лужицы. Горючее и масло из суставов стального человека мешались с водой завихрениями разноцветных радуг. Арап поднял голову. Он находился на широком прокосе мха, тянувшемся, казалось, на много миль и раскалывавшем джунгли надвое.
Позади раздавался рев фуриозКокомо прикидывал, что Метис и негритоиды от него менее чем в нескольких сотнях ярдов и быстро приближаются.
Кокомо встал во весь рост. Вес его тела на несколько дюймов вдавил мох, отчего вода там поднялась и залила его белые гетры. Он весь подергивался. Его халат стряхнулся, обнажив черную стальную грудь, влажную от бубонного масла. На глаза ему спали металлические козырьки. Он стер с их поверхности вялую пленку. Обзор прокоса не показал арапу ничего, кроме плоскости пейзажа. За ним лежала дальняя опушка джунглей. Фиолетовый свет солнца и лунызамерших теперь низко в своем ходе на горизонтесмутно сочился сквозь стволы и ветви.
Звук, донесшийся из акаций, немо растворился в душном воздухе едва ль не перед тем, как уши Кокомо, что напрягались, стараясь различить хоть что-нибудь за ревом фуриоз, смогли его уловить. Приметив мягкое движение в полусотне футов дальше, Кокомо взял варострел наизготовку. Сенсоры его пристально сканировали ветвии засекли очертанья большой птицы-падальщика. Белоглавый гриф на глазах у Кокомо пригнул свою длинную одинокую шею. Полуприкрытые глаза птицы и ее зверский клюв неуклонимо целили в мох внизу, а на Кокомо не обращали вообще никакого вниманья. Негритоид быстро перевел взор с дерева на дерево и обнаружил, что на ветвях там полно безмолвных птиц, и все они нахохленно и по-хозяйски вперились в мох.
Он и сам пристально осмотрел цинковый мох, но не заметил ничего необычайного, кроме идеальной гладкости этой подстилки. Никаких насекомыхдаже гнус или стрекозы не парили над его поверхностью. Мягкая тяжкая масса мха поглощала все звуки из окружающего воздуха.
Кокомо предпринял шаг вперед, чтобы не погружаться более. Пружинистая текстура вынудила его сделать больше шагов, чем он намеревался, и он остановился где-то лишь в середине прокоса. Равновесие удалось восстановить, проворно изгибая стальные бедра и толкаясь вперед краткими скачками; ружье он не сводил с ближайшего безмолвного грифа, дабы тот неожиданно не кинулся на него.
По оценке арапа, еще несколько таких скачкови он в безопасности доберется до подножья высившейся там укромной яблони, которую он приметил среди рожковых деревьев. Он крутнулся в воздухе, сместив свой вес под углом к бедрам. Но внезапнои по-прежнему в нескольких ярдах от дереваоказался на водянистом участке и погрузился в пышный ковер по колено.
Мох подался под Кокомои тут же громадное лицо оненета вздыбилось и сомкнулось на нем. Арап угодил в ловушку. Он ощутил, как беспомощно проваливается в раззявленную орущую пасть оненета. Зубы существа щелкнули на его бедрах. Кокомо несколько секунд качался, сдавленный напором этой пасти, меж тем как зубы твари неумолимо взрезали его стальной кожух. Арап вызвал новый приток энергии из своего нейтронного сердца и вырвался на свободу, однако масло било из его разъединенных суставов, а из полой стали тянулись полуоборванные провода.
Оненет проглотил ноги Кокомо. Вздохнув, вытер веснушчатой рукою свой пищащий рот. От мшистой постели подымалась непристойная вонь. Он вытянул одну руку, схватился ею за изувеченный корпус Кокомо и потащил негритоида обратно. Существо не сводило с Кокомо немигающего глаза. Оно тужилось, а вода вокруг подымалась, и в накате волн покачивалось несколько голов поменьше. Крохотные рты малышей-оненетов щелками и пускали пузыри на свету.
Кокомо извернулся на спинуслыша, как нейтроны в его теле рушатся от напряженьяи умудрился направить свой варострел так, чтобы ствол был направлен прямо на тужащегося оненета. Его подтащило почти что к верхушке дикой головы, когда ружье выстрелило, и на лице твари вскипел тяжелый черный вар. Пламя опоясало его, и существо в смятенье вынуждено было рухнуть обратно в свою пещеру. Воспользовавшись его замешательством, Кокомо быстро выкарабкался и отполз прочь, а на безопасном расстоянии обернулся и вогнал в ружье еще один цилиндр, затем выстрелил снова, обращая все лежбище вокруг оненета в преисподнюю пылающего вара.
Несколько мгновений негритоид полежал подальше от огня. Грифы по-прежнему неподвижно восседали на своих ветвях, быть можетожидая массового вылупленья. Под просторами мха, дожидаясь рождения, вероятно, лежали тысячи зародышей оненетов. Раз здесь собралось столько птиц, время наверняка близилось.