Еверяй свой хучи-кучи
Еверяй свой хоки-поки
А потом кругом пускай
Тело Хоррора двигалось в ономатопейном ритме. Его бритвы тоннелями пробивали плоть. Кровь липла к его волосам. Кровавый аэрозоль забивал ноздри. Хохотом он выдавил из себя последнюю строчку песенки:
И никого не упускай!..
Даже в скудном свете голова Хоррора сияла так бело, словно была йоркширской розой.
Верно! Мне еще подавай! завизжал он.
Свободной рукой Хоррора обвил за шею старого ошалевшего еврея, стоявшего с краю группы. Затем поднял старика и дернул к себе поближе, после чего бритве его уже легко было вскрыть старому еврею яремную вену. Низенький еврей, лысый и надушенный, со слишком тонкой для его рубашки шейкой, был вспорот сходным же образом. Высокому еврею, пытавшемуся поднырнуть под его руку, тоже повезло. Лорд Хоррор взмахнул бритвой по кругуи сквозь внутреннюю часть нижней челюсти этого человека, чем отсоединил тому язык. Он резко дернул за мышцу вниз, высвободив гортань, после чего выдернул ее сквозь зияющую шею. Взмах влево отсек пищевод толстого еврея, а еще два или три таких же мазка освободили его сердце и легкие. Хоррор взметнул все это серое оцепененье органов в воздух. Какой-то миг он удерживал внутренности за трахею, после чего презрительно швырнул все на скопище евреев.
Обжираловка! воскликнул он. Но все равно хорошо смотрится!
Хоррор уловил вонь террариума и возбудился. Костяная уда его отвердела. Он сорвал скальп с того еврея, который был сразу под ним. На миг почувствовал, будто трудится в самой сердцевине огромного войска людей-ящериц. Толстые крапчатые языки ласкали его тело. Чешуя перекатывающихся мышц потела и тужилась под латами из бронзы, стали и кожи. Ужасные раны зияли, вскрывались культи плоти, вздымались и падали мечи, вращались его бритвы, миновали эоны; и казалось, что его вечно лупит sang-de-boeuf-овый шар амфетаминового солнца; а затем он вернулся в лондонскую ночь.
Его омывал дождь. Тлеющие уличные фонари очерчивали его призрачный силуэт. Он выжидательно глянул вдоль дороги, где из сумрака к нему приближался тусклый свет. Голова его пригнулась, затем сдвинулась вбоксловно бы рассмотреть этот свет отчетливее, но тут же скользнула обратно на другую сторону и продолжила подскакивать туда и сюда в медленном эпилептическом параличе. Во тьме посверкивали бордовые глаза и по накрашенным губам расползлась издевательская ухмылка.
И вот прогремел выстрел. Один еврей, пустившийся наутек, рухнул. Из дождя медленно выдвинулся гладкий черный капот «форда», за рулембледный человечек. Другой человек, тоже маленький, но крепко сложенный, стоял на подножке; одной рукой он цеплялся за раскрытую дверцу машины, а другой размахивал железной цепью, завязанной в узел. Человек этот был почти совершенно наг, если не считать замызганного розового бюстгальтера, неуместно застегнутого у него на широкой груди. Волосяная поросль у него там была заткнута в обвислые чашки, а одна силиконовая грудь запуталась в плечевом ремешке. Ягодицы его покрывали кружевные трусики. К спине крепилась корявая дубинка из красного дерева. Меж его раздвинутых ног висел ромбовидный меч.
Машина подъехала туда, где все еще сражался лорд Хоррор. Когда она соскочила с проезжей части и направилась к борющейся массе, воцарилась едва ли не карнавальная атмосфера. Машина остановилась, Менг соскочил с подножки и ввязался в самую гущу боя рядом с Хоррором. Тот весь дергался, словно висельник ярости. Менг захватил своей цепью голову еврея и дернул. Та рванулась назад, похабно сорвав с человека всю верхнюю часть корпуса. Усилие просочилось по внутренней стороне Менгова бедра.
Экер за рулем высунулся в окно и вставил ствол автомата в рот другого еврея.
Узри! вскричал он. Исав, брат мой, власат, а я жегладок! Он вздернул автомат и нажал на спуск. Макушка еврея ударилась о фонарный столб пятнадцатью футами выше и повисла на нем, приклеившись, как зловеще озаренный многоногий паук с красной спиной.
Они сражались, покуда ни одного еврея не осталось стоять на ногах. Затем Хоррор расхохотался и вытер оставшуюся у него бритву о кусок замши, заткнутый за пояс его брюк.
Очевидно, они не привыкли к тому, как действует Король Бритв. Он подошел к машине и разместился на заднем сиденье. Прочь отсюда, свинская выдалась ночка.
Помахивая дубинкой, Менг вогнал каблук своей туфли в глаз падшего еврея и быстро последовал за Хоррором в машину. Экер завел двигатель, и они уехали. Машину они направили по Лэдброук-Гроув, после чего свернули влево на Бленхайм-Крезнт. Хладные влажные пары, отдающие на вкус сладким маслом и кислой копотью, вихрились в открытое окно, и он кашлянул в шелковый платок.
Этот туман перееб мне всю астму. Он улыбнулся в зеркальце лорду Хоррору и настоятельно прибавил мотору оборотов.
Ну, произнес Хоррор, откидываясь на кожаную обивку. Эта свадьба должна попасть на светскую страницу «Еврейской газеты Ноттинг-Хилла». Он стащил с себя влажные блузу и брюки и сложил их, тщательно стараясь не замарать кровью пол машины. Затем открыл дверцу под своим сиденьем и аккуратной стопкой разместил одежду там. Сверху опустил складную бритву.
Хоррор закончил вытираться бледно-голубым полотенцем и кинул его Менгу, который тоже быстро растерся. Словно вспомнив в последний момент, он также снял с себя бюстгальтер и трусики и остался совсем голым. Он сиял. Крупное овальное лицо придавало ему внешность нефертити мужского пола. Снаружи пролетавшие мимо деревья вдоль Холланд-Парк-роуд были жирны, как тучи.
Они ощущали расслабленность напряженья, и Хоррор тихонько себе что-то мурлыкал. Менг подался вперед и прижал голову рядом с Экером.
У меня тебе есть анекдот, поведал он, стирая с глаз грим. Лежат среди мусора в Харлеме два негритоса. Только что пообедали, и тут один негритос давай принюхиваться.
«Эймос, пиздюк ты ебаный, ты чтообосрался?» с негодованием спрашивает он.
«Да не, да я ни в жись», сердито отвечает другой.
«Обосрался, ублюдок», стоит на своем первый негритос, нагибается и давай тому штаны нюхать.
«Ой, извини, говорит тот. Я думал, ты про сегодня!»
Менг раскатисто захохотал, но у Экера лицо даже не дрогнуло. Он сухо заметил:
Ну, этот я слышал.
Когда машина свернула за угол Хайд-Парка и направилась к Юстону, лорд Хоррор вытащил из-под сиденья чистый костюм и оделся. Облачившись в привольные розовато-лиловые куртку и брюки сафари с рубашкой и шейным платком в тон, он вновь подумал о том голосе, что услышал утром в рыночной толпе на Петтикоут-лейн. Всякий раз, оказываясь в Лондоне, Хоррор любил в поиске пластинок навещать ларьки коллекционеров и теперь, как обычно, отправился туда рано, надеясь ничего не упустить. Менг и Экер его сопровождалиМенг спереди, Экер замыкающим, чтобы он мог избежать щипачей и трясунов, марвихеров и гоп-стопщиков, мазов и шигачей, толпившихся на рынке по воскресеньям; все это воровская и жульническая братия.
Петтикоут-лейн представляла собой раскинувшуюся чащу жести, железа и дерева. Гофрированные крыши ларьков, как грибы, нависали козырьками над людьми внизу. Они решили устроить из выхода событиезаглядывать в ларьки и покупать все, что цепляло глаз. Хоррор стремительно перемещался по узким проходам, разделявшим торговцев. Сперва он остановился перед киоском морепродуктов и приобрел три пакета крупных, жирных вареных угрей-капитоне. Передав Менгу и Экеру по пакету, своих угрей он подбросил в воздух и, покуда те падали, ловил их по одному своими громадными лошадиными зубами. Перекусывая каждого пополам, он позволял угрям легко проскальзывать себе в пищевод. Менг заплатил за шесть дохлых омаров, которых, как он сказал, вернувшись домой, нанижет себе на ожерелье.
Пока они прогуливались, лорд Хоррор мысленно подтверждал сам себе, что за большинством прилавком там стоят евреи. Презрев обычные свои занятья, ныне евреи диверсифицировались. Среди них были табачники, пекари, инструментальщики, ароматисты и травники. Еврейские мясники торговали изобилием гойского мясапирожками со свининой и грудинкой. В их хорошо укомплектованных ларьках Менг приобрел немного ароматных свиных ножек, которые небрежно кинул в один полиэтиленовый пакет с омарами. Затем Хоррор остановился у портных и заказал себе рубашку из рулона бархата. Не сгоняя с лица скупой улыбки, он ждал, пока рубашку ему не сошьют. Он мессиански раскидывал на всю длину руки, пока еврей суетился вокруг, снимая мерки. На еврея всегда можно положитьсяон нарушит любые табу своей религии в погоне за денежной наживой. У другого еврея, торговавшего возле галантерейного магазина, где толпился народ, Хоррор купил кашемировое пальто. Менг у шляпника приобрел себе новую шляпку и понес ее с собою в розовой картонке, перевязанной белой лентой с бантом. В отделе дичи Экер прихватил связку фазанов. После чего Менг, присев на низкий каменный парапет, щекотал гусей в их плетеных клетках длинным пером; его черные волосы были сплошь гнездом намасленных кучеряшек.
Совершив эдакий променад на час или чуть дольше, лорд Хоррор отправил близнецов обратно к машине с покупками, велев им на обратном пути не мешкать, а сам зашел в заполненную грампластиночную лавку в самом центре рынка.
Роясь в скидочных ларях, он ощутил разочарованье. Пластинок его любимого старого-доброго Джесси Мэттьюза не было, но пока он их искалуловил отголоски спора, происходившего в соседней кабинке.
Заглянув за деревянную перегородку, перекрывавшую ему обзор, он успел увидеть крепко сколоченного мужчину в клетчатом пиджакев ком немедленно признал Фредди Миллза, боксера и телеведущего, который замахивался кулаком на ларечника. Тот опрокинулся на спину, и Миллз перевернул ларь с пластинками на еврея-оппортуниста. Даже не оглянувшись, с крайне довольным видом знаменитость вышла из лавки и растворилась в толпе. Из воспоследовавшего разговора Хоррор выяснил, что еврей пытался продать Миллзу пластинку Алмы Коган.
Вниманье его этим инцидентом обострилось, и он двинулся к стойкам женского вокала. Уже с гораздо меньшим интересом к тому, чем занимается, он вытаскивал долгоиграющие пластинки таких певичек, как Лита Роза, Ив Бозуэлл и Марион Райан. Затем в лавку снова забрели Менг и Экер, и он живо передал им альбомы, прежде чем выбирать пластинки биг-бэндов. Он изъял записи Леса Бакстера, Уолли Скотта, Стэна Кентонаи вытянул экземпляр «Большого сердца Англии» Теда Хита. Эта маленькая редкость придала смысл всему упражнению. Пластинка избегала его с 1952 года, когда ее и выпустили. Он прочел список песен: «Семейка Гроув», «Что мне говорить?», «Марк Сэйбер» и другие темы из телевизионных программ, после чего добавил альбом к той кипе, которую в руках уже держал Менг. Хитлер в Мидленде.
Голос он услышал внезапносвистящим интимным шепотом, когда стоял у кассы и расплачивался. Тот ясно проплыл по битком набитой лавке. Хоррор был уверен, что донесся он из одной кабинки с проигрывателем в глубине помещения, но когда повернулся туда, все кабинки были пусты. Больше никто, казалось, не услышал этот голос, а если и уловил, то никакого особого смысла в словах ни для кого не было.
Возбужденно пробиваясь сквозь толпу, он вглядывался в пустые лица в надежде вызвать отклик таинственного говоруна. Он думал, что, вероятно, ошибся, что голос вовсе не упоминал Хитлера. Это же вполне легко. Быть может, он неверно истолковал модуляцию. Он так долго не был на родине, что диалекты его путали. Живя за границей, он всегда интерпретировал и упрощал; переводы часто несли в себе приглушенную косвенность. Хоррор напомнил себе, что Хитлер в Англии сейчасэто будет слишком уж натянутое совпадение.
Но стряхнуть мысль не получалось. Весь день она к нему подкатывалась. В значительной мерекак новое подтверждение веры, она и вызвала к жизни вечерний кавардак.
В сумраке машины он поискал мазь, наконец отыскал бальзам. Каплю крема он намазал на открытую рану у себя на ноге. От колена и ниже в ноге как будто зажгли костер. В суматохе один еврей в ужасе выкусил у него из ноги кусок плоти так, что обнажилась кость. Хоррор опасался любых укусов, а особенночеловечьих. Животные могут разносить чумку или бешенство, а вот люди передают иные вредные микробы; широко известен факт, что евреипереносчики и гораздо худшего. Последнее, чего бы он желал, это чтобы рот еврея касался его тела.
Он вытянул раненную ногу поперек колен Менга.
Хитлер в Мидленде? Это в Бёрминэме или Ковентри, в городке или городе, в селе или на хуторе? На обратном пути с рынка он сперва заехал в «Фойлз» на Черри-Кросс-роуд и купил карту. В поезде на Манчестер сможет на досуге ее изучить. Вероятно, название шоссе или улицы что-нибудь ему подскажет. Если Хитлер там, он наверняка это почует.
Он воззрился на гербовую табличку на стекле своей машины. Машину ему подарил майор Бантик Скотт-Монкрифф, а табличка представляла собой семейный герб майора. На ней изображались солнечные часы друидов, которые держали в лапках две обезьянки с латунными крыльями. Вокруг таблички тонкими полосками прилепились несколько веточек мимозы, и Хоррор праздно сбил их на пол.
Экер вел машину небрежно. Он свернул на Оксфорд-стрит против ее одностороннего движения, отчего встречному автобусу пришлось съехать с проезжей части и врезаться в главную парадную витрину «Хэрродза». От столкновенья стекло разлетелось, а манекены из экспозиции посыпались на поздних вечерних покупателей.
В конце улицы машина повернула на Тотнэм-Корт-роуд. Менг на заднем сиденье вытряс из волос воду и выглянул в окна, в обсидиановый мрак.
Еще шпарит, раздраженно прокомментировал он. Англия ну и сральня!
Надо было в Бирме остаться, парировал Экер. По крайней мере, там дождь предсказуем. А здесь ходит наобум. Чего удивляться, что люди тут угнетены.
Повернувшись к лорду Хоррору, он спросил:
Если через дорогу ничего не видно и для пущей убедительности высунул в окно голову под дождь и туман, как можно ждать, что они будут уважать закон?
Можешь успокоитьсясегодня вечером мы нанесли могучий удар во имя закона, сказал Хоррор. Хотя должен признаться, меня и самого нынешний нравственный климат сбивает с толку. Он погладил подбородок. Поглядим, что о наших скромных усильях скажет завтрашняя «Таймз».
Они ничего не поймут, уверенно заявил Менг. А кроме того, в «Таймз» работают почти одни евреи.
И то верно, теперь такое, судя по всему, обязательно. Этои профсоюзная карточка. Хоррор просиял. Может, в следующий раз нанесем визит им.
Вот это дело. Тут все живут в тумане, высказался Менг. Мне бы хотелось открыть в них чуток дневного света, и не говорите. Он метнул кинжал в крышу машины, где тот шатко и повис.
Стало быть, договорились, еще одна поездка через месяц. Хоррор постукал Экера по плечу. Долго еще?
Нескольких минут хватит. Экер втопил ногой педаль. Вскоре они прибыли на площадь перед вокзалом, где он резко остановил машину.
Распахнув свою дверцу, лорд Хоррор вышел. Через плечо он сказал:
Как уговорились, я ожидаю видеть вас обоих ровно в девять на «Бирже». Миг постоял на мокрой плитке покрытия. К тому времени ситуацью с Хитлером должно прояснить. Он постукал по капоту «форда». Езжайте осторожно.
Привольно трепеща на ночном ветерке, волосы стояли дыбом на его лысине дико манерным гребнем. Он прижал сальный палец к переносице своего пенснэ, подтолкнув его повыше.
Юстон был заполнен толпой, возвращавшейся по домам после долгих выходных. Как и обычно, знакомый запах паровозов, маневрового дыма, масла и кокса вызвал в нем транс. Он попытался вспомнить, когда почуял его в первый раз. Это ему напоминало детство, ложечки для желе и дурацкие колпаки, поездки солнечными днями в Брайтон и Борнмут. Он припоминал, как выглядывал из поезда на изогнувшиеся вагоны, пересекавшие плоский зеленый пейзаж в паутине решетчатых ферм: он с родителями в окружении нетерпеливых отдыхающих, ясная пелена неба, прорезанная жгутиками дыма, тянувшимися по-над линией вагонов, заплесневелых от вылинявших трафаретов Британских железных дорог. Картинки локомотивов и паровых поездов далекого прошлого, плавных перекатов полей и английских лугов. Самым отчетливым его воспоминанием было одно окно в двери вагонного купеоно открывалось, если потянуть за потертый кожаный ремешок: «вниз», чтобы открыть, «вверх» закрыть. К двери он цеплялся латунным зажимом.
Он с удовольствием отметил, что за годы в Британских железных дорогах изменилось немногое.
Черному контролеру он сверкнул своей железнодорожной карточкой первого класса: тот, как террорист, стоял за сетчатым барьером. Оказавшись на перроне, Хоррор своей развинченной прогулочной походкой вскоре дошел до ночного «пулмана». Легко отыскал свое забронированное купе с ажурными дверными ручками и сел в поезд.
Из окна купе ясно просматривался локомотив, тускло сиявший золотом и окаймленный барвинково-голубой полосой. Непрекращающийся поток пара окутывал колеса дымчатой паутиной. То и дело по станции эхом разносился приглушенный свисток из грушевидной трубы паровоза. Сняв куртку и повесив ее над односпальной постелью в углу, Хоррор довольно устроился поудобнее. Поезд отправлялся ровно в девять-десять. Наручные часы подсказывали ему, что сейчас восемь пятьдесят пять.