Но темные времена прошли.
Нет, люди продолжают закидываться всем этим угрюмым и вредным старьем. Они с наслаждением продолжают сосать даже вонючее пойло под названием пиво!
Но статья 264 Уголовного кодекса Северо-Западных земель открыла новую страницу в отношениях человека с кайфом. Сначала был декрет «О нематериальных видах наркотиков и прекурсоров», который впервые ввел в право понятие «несубстанциальных психотропов».
Обратите внимание, что до сих пор они путаются, в том, как определять мову. Этот наркотик является не чем иным, как текстом. А текстэто не «вещество», не «препарат», не «вытяжка из молочного сока маковой коробочки»! Одна социальная реклама на улице напоминает нам о смертной казни для трафикеров «объектов, предусмотренных статьей 264», другая называет мову «психотропным кодом» (хороший коддо десяти лет за хранение!), третья пытается определить мову с помощью сомнительного понятия «явление» («явление, предусмотренное статьей 264»)! Но все это терминологическая путаница! Текст может быть написан на стене, на речном песке, на небефорсажным следом самолета. Является ли он при этом объектом?
Нет!
Потому что объектом является стена, песок, волна горячего воздуха из реактивного двигателя самолета. Вставит ли текст на мове, написанный таким образом? Вставит и будет держать! Они до сих пор не знают, как описать явление, с которым пытаются бороться!
Как это обычно бывает, борьба тут велась в несколько этапов. Сначала они законодательно приравняли ответственность за хранение марихуаны и мовы (за несколько граммов марихуаны можно было сесть на 6 лет, сейчас в это поверить сложно). Потом ответственность за мову ужесточили до десяти лет. Потом ввели смертную казнь для барыг.
Что в это время происходило в стране? Мне было бы очень интересно на это посмотреть!
Потому что никаких документальных свидетельств этого, как вы понимаете, не осталось. Могу допустить, что сначала все, у кого были печатные книги, затихарились. Потом, когда стало понятно, что государство шутки шутить не будет, массово понесли добровольно сдавать. Говорят, была кампания типа: сдал самостоятельноизбежал ответственности. Но кампания продолжалась несколько месяцев. Что было после этого? Абсолютно логичное событие: все, кто не сдалаккуратненько уничтожили сами все, что имелось у них на руках. Сожгли и пепел развеяли. Порвали на мелкие клочки и скормили мышам.
Уверен: раз в полгода Госнаркоконтроль проводит показательный процессэто целиком в его стиле! Кого-нибудь публично казнили, параллельно нагнетая по сетевизору истерию про «брошенных наркоманами детей» (как будто законопослушные граждане детей не бросают!), о прохожих, ограбленных, избитых и покалеченных наркотами в поисках дозы.
И вот, спустя некоторое время, случилось чудо: в стране, где когда-то книг были миллионы, не осталось ни одного печатного издания. Все было уничтожено, причем не государствомтут его возможностей просто не хватило бы! а обычными гражданами. Их страхами попасть за решетку в рамках «показательного дела». Их паранойей. Их предосторожностями. Если вы думаете, что случилось что-то невероятное, почитайте в сетевизоре про то, как быстро и дотла уничтожили коноплю в странах, где когда-то коноплю выращивали в промышленных объемах.
Книги на мове в больших количествах остались за границей, но в первые пять лет их выкупили за бесценок и употребили. А употребивуничтожили, потому что при повторном чтении мова уже не вставляет, а хранить вещь, за которую можно получить смертный приговор, ни у кого желания нет. Потом цены начали расти. Сначала тысячу стоила печатная книжка. Потомсто страниц такой книжки. Потомодна страница. Этим заинтересовались триадыони всегда там, где вращаются большие деньги. На Северо-Западных территориях торговля мовой стала более выгодным бизнесом, чем торговля тяжелыми субстанциальными наркотиками.
На данный момент не разделенных на страницы и не проданных по листочку печатных книг или вообще не осталось, или остались считаные экземпляры. Даже в крупнейших библиотеках мира типа Библиотеки Конгресса США все, что хранилось на мовеукрадено. Или насильственным образом, или втихую (в первые годы после запрета власти иностранных государств еще не понимали, что издания на мове нуждаются в усиленной охране). А триады наладили перепись мова-фрагментов из тех книг, которые удалось сохранить от уничтожения. Переписчики работают за границейв Варшаве и Вильнюсе, их работа кормит целую армию барыг и контрабандистов. А с этой армии кормится огромный и влиятельный Госнаркоконтроль. Потому что, если бы всех джанки посадили, а всех дилеров казнили, зачем стране был бы нужен Госнаркоконтроль? Поэтому они и держат индустрию в полупридушенном состоянии, не уничтожая полностью.
Говорят, мова не единственный несубстанциальный наркотик, который существует на свете. Но этоединственный нематериальный наркотик, который воздействует на тутэйших.
Часть вторая
Джанки
Второй раз я попробовал мову только через год. Потому что, voyez-vous, наркотик, за который можно получить десять лет тюрьмыне та вещь, которую будешь искать в отделе экзотических блюд гипермаркета «Корона». Это произошло на музыкальном фестивале на Боровой. Бороваябывший полевой аэродром, который сейчас по кругу застроен семидесятиэтажными небоскребами социального жилья.
Стояло на удивление жаркое лето после очень холодной зимы, и весь город будто сошел с уматутэйшие люди, как чокнутые или хронические торчи, не спали круглыми сутками, ходили по улицам по ночам, танцевали, устраивали в парках кинопросмотры и массовые игры в XBOX5760, короче, пробовали урвать свою частичку тепла перед тем, как мимолетное русское лето сменится нашей лютой, как приговор наркоману, зимой. Казалось, что если жара продержится еще пару месяцев, то тут просто грянет культурная революция и массы либо свергнут правительство, либо узнают, кто такой Марсель Дюшан, и перестанут заправлять свитер в джинсы. Что в плане эстетическомпочти одно и то же.
Электронная музыка всегда шла в плотной связке с наркотиками. Но на Боровой в тот июнь было хорошо и без психотропов. Есть что-то крышесносительное, когда двадцать тысяч человек двигаются в одном ритме, будто пробуждая таким образом древних богов. Все магические ритуалы аборигенов строятся вокруг танца. Музыка, темнота, танецсами по себе наркотики.
Но я все никак не мог раскрепоститьсявы знаете это ощущение, когда ты буквально в одном шаге от того, чтобы подхватить волну и начать колбаситься, не зацикливаясь на том, насколько красиво и технично это у тебя получается. Но что-то мешало, и я из-за легкой ночной прохлады оставался в байке изумрудного цвета. Играл китайский micro-trip-trap, и, может быть, дело было именно в этомпопробуй, расколбасься, если из колонок по звуку в секунду цедятся синтетические басы и аскетичные барабаны.
Но люди вокруг шпарили так, будто FJ жарил dug-out-funk. Время от времени я отходил от dance floor, чтобы остыть. В воздухе клубился красный туманможно было различить даже его привкус. Это была земля, вспененная и сбитая в пыль ногами танцующих. Я облизывал губымне казалось, что на них осела корица. А рядом извивались и безумствовали в танце разгоряченные тела девушек. От них исходил пьянящий запах полевых цветов, будто у каждой внутри было по цветущему полю. Сухие полуоткрытые губы, огромные зрачки, расширенные то ли разрешенными препаратами, то ли витающим в воздухе сексом. Я снова и снова пытался влиться в танец, но расслабиться все не получалось.
И вот, пока я прохаживался вокруг, ко мне подошел вихлястый человек, напоминающий насекомое. Он возник рядом со мной лишь на несколько мгновений, ничего не спрашивал, просто на долю секунды показал мне «знак мовы», который каждый знает со школы, где нас учили, увидев такой знак, сразу же звонить в милицию. Знак этот подается так: символ «Victory» правой рукой (кулак с распрямленными указательным и средним пальцем), над нимизображающий «галочку» большой палец левой руки, таким образом, вместе все это выглядит, как буква «Ў». Я испугался, но кивнул. Потому что уж очень у меня были позитивные воспоминания о моем первом опыте с мовой, if you know what I mean. Он показалснова жестами, раскрыв всю пятерню500 юаней. Это был откровенный грабеж, но я тогда об этом не знал и недолго думая, позволил себя обобрать. Он положил в карман моей байки нечто и через мгновение исчез.
Я же, по горлышко заполненный адреналином, вернулся к сцене и там наконец поймал волну танцевального кайфа. Подошел вплотную к колонкам, туда, где басы будто перебирали внутренности в твоем животе, и там дал дуста ногам. Помню, довольно долго я просто дергался на одном месте изо всех сил, ощущая чистое, дистиллированное упоение. Байку, насквозь пропитавшуюся потом, пришлось снять, я остался в красной тишотке. По лбу стекала соленая влага, я весь пропитался соком собственного тела, волосы прилипли к голове, а джинсык ногам. Я отполз, чтобы отдышаться, и стоял в сторонке, рассматривая чудесное звездное небо, которое еще можно было видеть тут, на Боровой, глубокой ночью, когда в окнах небоскребов гаснет свет. И тут я услышал, как пацан с подкрашенными ресницами и в клубном slim-fit пиджачке напряженно кричит куда-то в пустоту, прижимая динамик к уху правой ладонью и пытаясь перекричать грохот музыки:
Повторяю ориентировку! Рост метр семьдесятметр семьдесят пять, волосы длиннее среднего, одет в широкие джинсы и байку с капюшоном зеленого или темно-синего цвета.
У меня все внутри сжалось, но я продолжал рассматривать звезды, будто мне до происходящего никакого дела не было. Потом быстрое движение справа привлекло мое внимание, я невольно повернул голову и увидел, как два парня в плюшевых масках белых кроликов на головах, тянули куда-то подростка в темной байке. Да, можно сказать, что подросток чем-то был на меня похож.
Седьмой, седьмой, продолжаем работать! Ты давай их пакуй, а там если что, мы и в жопе эти свертки найдем. Расширяй круг подозреваемых! Что? Мест больше нет? Если места закончились, вторую коробочку подгоняй! У тебяситуация Дельта Черемуха Восемь! Ты понимаешь? Мне тебя, бля, учить или что?
Он еще некоторое время послушал наушник и заговорил несколько другим голосом.
Повторяю всем подразделениям, задействованным в операции «Боровая». У насДельта Черемуха Восемь. Было продано восемь свертков двести шестьдесят четыре, найдено только семь. Восьмой исчез. Объявлен розыск. Ориентировка! Рост метр семьдесятметр семьдесят пять, волосы длиннее среднего, одет в широкие джинсы и байку с капюшоном зеленого или темно-синего цвета.
Я больше не мог это слушать. Мне очень хотелось не просто уйтиубежать прочь, но я держался. «Байка с капюшоном зеленого или темно-синего цвета» была накручена у меня на поясе, будто патронташ. Интересно, когда до них дойдет, что во время танца людям свойственно снимать теплую одежду? Когда они изменят критерии поиска? Стараясь изобразить самую обычную беззаботную походку посетителя музыкального фестиваля, я пошел прямо в сторону агента. Он во что-то внимательно вслушивался по своему наушнику, но, увидев меня, на секундубуквально на секундунасторожился: его глаза прищурились. Еще немного, и он бы меня задержал.
Может быть, они, как звери, физически чувствуют человеческий страх. А страха в моем лице, в спине и под коленями было больше всякой меры. И тут он внезапно безразлично повернулся ко мне спиной. Я понимаю его логику: он понял, что я понял, что он агент Госнаркоконтроля. Мой страх объясним, а поэтому на изумрудного цвета байку, завязанную на поясе, можно не обращать внимания.
Прошел мимо аттракционов, мимо будочки Genes for Fun, где можно прикупить себе 15 минут жизни в образе Эйнштейна или Пресли, мимо активатора счастливых воспоминаний, мимо уменьшительной машины, в общем, мимо всего этого шарлатанского хлама, которым забита площадка любого музыкального фестиваля. Иногда возникает ощущение, что единственное, что производит современная наукаэто вот такой коммерчески привлекательный, но совершенно ни для чего серьезного не пригодный хлам: сотовые телефоны, 3D, 5D, 7D-аромавизоры, еще чуть более быстрые машины, на которых все равно можно приехать только из унылого офиса в унылый дом. Причем по пробкам. Да. И рак они, кстати, лечить так и не научились.
В темноте блеснул проем одного из боковых выходов: фонари, два одиноких мента и охранник, который, увидев меня, оживился:
Уже уходите, молодой человек? Давайте я сам поставлю на роговицу, чтобы вы вернуться могли!
Спасибо, не стоит, я улыбнулся и махнул рукойя совсем ухожу, сам себе зрачки маркируй, идиот.
Я успел отойти буквально на несколько метров, когда увидел впереди, в низком чахлом ельнике, который отделял аэродром от высоток, дюжину темных фигур. Первой моей мыслью было: и тут нашли. Но фигуры были какие-то не такиехудощавые, какие-то скрюченные. Может быть, если бы я шел через главный выход, этого бы не произошло, но кто его знает: Минскгород жестокий. Короче, я понял, что намечается заваруха только тогда, когда бежать было уже поздно.
Они обступили меня, будто те противные шестиэтажки, в которых такие, как они, и живут, обступили площадку Боровой. Но все не решались подойти ближе, поскольку бандерлогам в принципе свойственна боязливость. Когда глаза привыкли к темноте, я рассмотрел их неброскую красоту: отвисшие вьетнамские треники, кепки-семки, латунные перстни на пальцахвсе то, что у них уже лихорадочно перенимала клубная молодежь, которая танцевала буквально в ста метрах отсюда. Но на этих все это выглядело тру. И потомустрашно.
Наконец из группы выделился один, немного менее горбатый и худой, и, сплюнув, задал мне какой-то вопрос. Остальные переминались с ноги на ногу и ждали. Я не услышал, что он спросил, потому что было довольно шумноБоровая всегда отличалась тем, что после фестивалей возрастало число посетителей лор-кабинетов.
Тогда он подошел совсем близко, положил мне руку на плечо и закричал, прямо в ухо, потому что иначе он сам бы себя, вероятно, не услышал:
Зачем ваши Белого покатили?
Что? из этой фразы я понял только слово «зачем». Ну и вопросительный знак в конце.
Белого! Ваши! Белого! Покатили! Зачем? спросил он.
Я до сих пор подозреваю, что, может быть, на этот вопрос и существовал некий правильный ответ и что, крикнув ему: «Потому что Белый с цыган не откатил!» или «Потому что братва ему маляву кинула!» или «Потому что двадцать восемь», можно было избежать махача. Но все, что я сделалэто просто еще раз спросил:
Что?
И он меня ударилкулаком в зубы. Я покачнулся, но не упал и получил еще под дых и по голове. И вот, уже глотая пыль, щедро политую кровищей из носа, я услышал, как они подбегают со всех сторон. Кто-то бьет меня с размаху по спине так, что отдает аж в ноги. Чьи-то быстрые руки вынимают из карманов кошелек и телефон. Губы покрываются каким-то буграми, набухают и немеют, немеют Глаз заплывает, в общем, я, прямо как в Genes for Fun, становлюсь другим человеком, значительно менее поворотливым, чем я сам. Человеком с широченными скулами, огромными губами, узкими китайскими глазками и соленым привкусом во рту.
Вот тут, где-то на грани полной бессознанки, я с удовлетворением ощутил поднимающуюся изнутри меня ненависть. Набрав в пригоршню земли, я сыпанул ею в глаза тому, кто был ближе. С оттяжечкой и удовольствием саданул ему по яйцам ногой так, что тот аж завизжал, как поросеноккрик прорвал даже грохот фестивальных басов. Со всей силы, которая еще оставалась в теле, брыкнулся куда-то в темноту, и нога попала в мягкое, хрюкнувшее от боли. Движимый пульсирующим безумием, встал на колени, готовый грызть, жрать, разрывать шеи зубами. Но нападающие уже скрылисьвот даже такого придушенного сопротивления оказалось достаточно, чтобы их напугать. Постоял так, покачиваясь на коленях, и упал на землю, ощущая, как голову изнутри разбивает камнебойный молот боли. Засмеялся, выхаркивая кровь: что за штука жизнь! Минуту назад меня чуть не арестовали, а теперьеще чуть-чуть и вообще замочили бы. Просто так. Я потерял сознание, а когда включился, увидел над собой ноги милиционераон озабоченно меня рассматривал, и на его лице читалось: «Нападение! Ограбление! Это же дело надо возбуждать! И это будет еще один висяк в нашем Советском РОВД!». Из-за забора доносились звуки того же трека, под который я вырубился.
Парэнь, ты как? спросил он меня, наклонившись.
Какое-то акустическое чудо позволило мне услышать его вполне разборчиво. Даже через басы.
Хорошо, дяденька милицанер! прокричал я ему в лицо. Все хорошо! Не стоит беспокоиться!