Ты им веришь?
Нет, конечно. Хотя, черт их разберёт
Да, уж, как-то обречённо вздыхает Серёга и опрокидывает в себя содержимое рюмки.
Я следую его примеру, и с минуту висит немая пауза, будто тайм-аут, данный для осмысления услышанного, сказанного и даже недосказанного
Наливай ещё! решает разрядить обстановку мой школьный товарищ. Так, Сан Саныч у них?
Не, а, игриво крякаю, снова наполняя рюмки.
А где же?
Слинял! заявляю с почти победной интонацией, мол, «Молоток батя. Нагадил, да был таков»Видимо понял, что закроют его и свиснул, по-тихому.
А куда? не унимается Сергей.
Да откуда мне знать! возмущаюсь непрекращающимся расспросам. Тебя, случаем, не эти скоты подослали? киваю я на окно, за которым, в моих шизофренических фантазиях, вполне мог дежурить подосланный шпионить судполовец.
Да пошёл ты! Он же мне как родной!
Да, знаю я застыдился своих слов, пусть и сказанных почти в шутку.
Мой отец, действительно, для Серёги почти как родной. Точнее, вместо него Родной отец Сергея погиб, когда нам с моим нынешним шефом было всего-то по девять лет. В тот злосчастный день он, вместе с Сан Санычем, вернулся из трёхдневной командировки на Восток региона. Сдали аппаратуру, выпили по паре пива и разошлись по домам. Мой отец дошёл, Серёгиннет. Его сбила машина на перекрёстке, почти у самого дома. Водитель скрылся, скорая ехала неспешно. Умер он по дороге в больницу и, с тех самых пор, мы с моим школьным товарищем стали проводить ещё больше времени вместе, в том числе и втроёмя, Сергей и Сан Саныч. По сути, у меня появился сводный брат.
Несмотря на то, что мама моего друга никуда не делась, с нами он проводил гораздо больше времени, чем с ней. Поначалу вдову это смущало, а потом привыкла. Иногда мы даже гуляли все вместе или ходили куда-нибудь. Помнится, как-то отец вывез нас на рыбалку. Тогда ещё в водоёмах водилась рыба, а на воду можно было выйти на лодке, не опасаясь, что в один прекрасный момент металл обшивки истлеет. Точнееего сожрут бактерии, изначально выпущенные в море очищать его от разливов нефти, а потом сменившие свой рацион и переставшие умирать через определённый, заданный генетиками, срок.
Тогда Серёгина мать, бывшая натурой утонченной и чуждой обычным мужским радостям двадцатого века, прокляла всё на свете. Её нежную кожу комары искусали везде, куда только смогли дотянуться своими хоботками-жалами. Нам тоже досталось, но мы не обращали на сей факт такого внимания, ибо оно, целиком и полностью, было приковано к дамской истерике. В общем, больше десяти лет мы жили, практически одной большой семьёй. Несколько обособились друг от друга, лишь когда я съехал с родительской квартиры. Произошло это, как только устроился на первую работу и стал зарабатывать достаточно для того, чтобы снимать личный угол, пусть даже живя впроголодь.
Потом моя мама уехала в Люксембург, и отец остался совсем один. Несмотря на то, что с матерью он был уже давно в разводе, это не мешало им приходить друг к другу в гости почти каждый день. Само-собой, после её эмиграции визиты прекратились, и Сан Саныч очень скучал по простому человеческому общению с близкими людьми. Но мы с Серёгой его навещали. Бывало, приезжали в гости вместе, бывало поочерёдното я, когда было время, то Серёга, когда выдавался свободные денёк у него. Кому Сан Саныч был рад большедля меня до сих пор вопрос открытый. Хотя, это, конечно, ревность. Пусть и не хочется этого признавать
Написал белеберду какую-то, что, мол, «пойду туда, где конидрузья» или, что-то в этом роде
Действительно, бред, соглашается Серёга. Может пьяный был?
Не, это я пьяный был. А он, ты же знаешь, не пил почти Тут что-то другое.
Может, призывно кивает шеф на початую бутыль, ещё выпьем?
За полчаса, в разговорах, мы прикончили коньяк и, вместо своего рабочего кабинета, который с самого утра грел Олег, давно мечтающий меня подсидеть, я отправился домой. Точнее, в направлении дома. Так как по дороге я неоднократно останавливался, заходил в бары. Думал, пил, опять думал, хотя с каждой выпитой рюмкой это становилось всё тяжелее. Тыча пальцем, то в одну позицию сенсорного меню, то в другую, я всё прокручивал в голове бессмысленную фразу, начёрканную отцом на листке бумаги. У меня, наконец, получилось вспомнить её дословно. «Я буду там, где понимают разницу между безродной клячей и старым добрым другом»крутилось в затуманенных алкоголем мозгах.
И тут мой взгляд упал на две стоящие рядом в меню позиции. «White horse» и «Jack Daniels». Я ткнул пальцем сначала в первуювыползла стопка, выпил. Потом во вторую и проделал то же самое. «То же самое», пронеслось в голове, «Никакой разницы» Никакой разницы Никакой! Белая лошадь, Джек Дениэлс Кляча, старый друг Чёрт возьми! Он же о виски! Здесь нет разницы! А, где есть? Где, где, где Там где есть настоящий виски, из тех времён, когда разница была. Нелегальный рынок!
Я сорвался с места, выбежал на улицу, подал маячок такси. Ехать на таком транспорте в место, за простое посещение которого можно запросто загреметь под быстрый и суровый судне самая лучшая идея. Эта светлая мысль пришла мне в хмельную голову, когда машина уже стояла, зазывно распахнув зёв пассажирской двери. Я ещё секунду поразмыслил и всё же запрыгнул внутрь, но указал адрес своей работы.
Приехав на место, я снова без стука ворвался в кабинет Сергея и его опять не было на месте. Снова порывшись в ящиках, обнаружил бутылку контрабандной водки, налил себе, выпил. Снова хозяин кабинета застукал меня как раз тогда, когда я вливал в себя бесцветную сорокоградусную жидкость.
Опять?! почти взверещал шеф.
Спокойно! попытался сказать твёрдо, своим размякшим от пьянства голосом. Серый, нужна твоя тачка.
Ага, сейчас, только наполирую, как следует, а то стыдно без полировки отдавать Ты, чтосовсем охренел?! Ещё и бухой
Серый, мне надо попытался я приобнять шефа, но тот ловко вывернулся.
Надо Зачем тебе «надо»?
Я знаю, где батя! Серый, знаю я отвлёкся, чтобы налить ещё, так сказать, отпраздновать это событие.
И где? с нетерпением вопросил мой товарищ.
А я тебе не скажу! закапризничал я. Ты ведь мне машину не хочешь давать. Вот и шиш тебе! с трудом скрутил я фигу и ткнул почти в нос Сергею.
Вот дебил! в сердцах ругнулся он. Поехали, я тебя отвезу.
Вот, оживился я, это другой разговор! Возьму с собой? потряс я бутылкой водки, по которой разошёлся смерч из воздушных пузырьков.
Если я скажу «нет»ты послушаешься?
Ну а как ты думаешь?
Ну, тогда чего спрашиваешь?!
И то верно! согласился я. Слушай, а у тебя ничего загрызть нету?..
Когда мы загрузились в «Каддилак» и выехали из подземного гаража, я почти сразу уснул, в обнимку с бутылью контрабандной водки и небольшим пакетом скромной закуски, которую, после долгих уговоров, всё-таки, раздобыл уставший от моего нытья Серёга.
Мне снились нелепые сны. Я, будто бы, шёл по иссушенному полю. Мою кожу, непокрытую одеждой, нещадно жёг горячий ветер, а испепеляющие солнечные лучи били прямо в глаза, не давая сосредоточить взгляд на том, что было впереди. И, тем не менее, я шёл. Шёл вперёд, хотя, по какой именно причине мне нельзя было двигаться в обратную сторонуне понимал. Просто зналвпереди, что-то очень важное. Важнее жара от ветра и солнца, важнее жажды, что безжалостно мучила моё иссушенное горло. Важнее меня, важнее всего в этом мире
Это казалось самым главным и самым стоящим. Именно стоящим того, чтобы забыть обо всём другом и идти. Забыть о прошлом и не думать о будущем, по крайней мере, в привычных нам, обывательских категориях. Забыть о себе, как о личности, но помнить о том, что ты человек. Причём, Человек с большой буквы. Человек, который может мыслить масштабно и не зацикливаться на мелочах. Человек, способный думать о том, что он часть чего-то большогочасть организма, под названием планета Земля, а не паразит, обитающий на ней.
Я шёл вперёд уже не пытаясь прикрыть ладонями глаза от бьющего по ним света, ведь руки истратили все свои силы и висели, словно две бечевки с распушёнными концами-пальцами. Несмотря на то, что солнце было прямо по курсу, куда бы я не повернулся свет не становился тусклее. Влево, вправовсё едино. Лишь сзади зловещей лавиной наплывала темень. Будто, то место, откуда я ушёлнавсегда накрыла ночь. Холодная, колючая, незнающая ласки и любви. И я понимал, что рассвет за моей спиной никогда не наступит. А значит и мне там делать нечего. Значит надо идти на солнце. Главное идти
И пусть я сгорю, словно мифический Икар. Там, впереди, свет, а значиттам должна быть жизнь, а может и новое начало Мне казалось я упорно волочу свои ноги дни, может даже недели, а может и годы Просто светила перестали сменять друг друга. Они застыли на разных чашах весов. Я понимал, что так не должно быть, но предельно точно знал, что так и есть, что это данность, с которой необходимо смириться. А ещё необходимо идти
И вот я спотыкаюсь и падаю, едва успевая подставить сухой земле щеку вместо носа. На то, чтобы выставить перед собой руки попросту не хватает сил. Кое-как я приподнимаюсь и вижу перед собой небольшое озерцо. Оно, всего-то, размером с блюдце. Но это не лужа, нет! Оно почти бездонное. Через кристально прозрачную воду видно, как далеко уходит вглубь земли это порождение микрооазиса в моём собственном сне.
Я делаю неловкое движение, потом ещё однословно червяк, подползаю с этому крохотному озерцу и мои губы почти касаются его безмятежной глади. Я физически чувствую исходящую от него прохладу и свежесть. Но меня отвлекают. Надо мной вырастает Тень и, превозмогая почти нестерпимую жажду, я поднимаю глаза.
Это просто человек. Из-за яркого света виден лишь силуэт. Я прищуриваюсь, и у силуэта начинают вырисовываться детали. Сначала общие черты. Одеждаформенный пиджак и брюки. Такие носят высокопоставленные чины военсудпола. Потом проявляется лицо. Оно ничем не примечательное. Если бы на нём не было глаз, носа, ртая бы сказал, что лица и нет вовсе. Оно имело место быть, но оно было никаким. Да, наверное, всё-таки, его не было Очевидно, мне просто очень хотелось видеть привычное и воображение внутри сна дорисовало недостающее.
Человек протягивает мне двухсотграммовую пластиковую бутыль с водой. Я вопросительно смотрю сначала на неё, потом на моё кристально чистое озерцо, потом в то место, где должно быть лицо. Безликий кивает и призывно потрясает бутылью. Мне гораздо проще прильнуть губами к прохладной водной глади, но я, превозмогая усталость, достаю измученную руку, придавленную моим, не менее измученным, телом и протягиваю навстречу бездушной пластиковой таре с безжизненной обеззараженной водой. Когда мои пальцы почти касаются её, человек без лица чуть отстраняет бутылку и протягивает портативный платёжный терминал. Я послушно прижимаю к сенсору иссушенную подушечку пальца и приборчик ободрительно пищит, возвещая о том, что лимит на бутилированную воду списан.
В моей руке, наконец, оказывается бутылка, но мой взгляд вновь опускается на столь прекрасное в своей простоте и невинности озерцо. На моих глазах вода в нём начинает чернеть. Я понимаю, что это нефть. Через секунду начинается игра красок. Чёрное медленно вытесняет сероеэто те самые бактерии-маслоеды, которых вывели в лабораториях и выпустили в Мировой океан, чистить его от многочисленных разливов чёрного золота, но такого убийственного для почти всего живого. Серое поглощает черноту, а затем и само исчезает, оставляя после себя чуть мутную, но уже полностью мёртвую воду. Такую нельзя пить, в такой нельзя жить
Я крепче сжимаю в руке купленную бутылку, с трудом достаю из-под живота вторую руку и скручиваю крышку. Губы жадно обхватывают горлышко, но вместо живительной влаги в рот сыплется мелкий, солоноватый на вкус, песок. Я отплёвываюсь и с ужасом понимаю, что света впереди уже неттам такая же ночь, как и в тех местах, откуда я так долго шёл
Сука! хриплю сквозь сон и открываю глаза.
Ты чего? не очень, впрочем, удивившись, интересуется Сергей. Он знает, что периодически, когда напьюсь, я могу ругаться во сне. Примерно так же часто, как и, например, петь
Ничего, машинально отвечаю, озираясь по сторонам. Мы приехали?
Ага, почти пробубунил он припарковывая автомобиль.
Куда ты меня привёз? встрепенулся я, выглядывая в окно, за которым сиял всеми цветами радуги большой мегамаркет.
А ты на тот рынок с пустыми руками собрался, я так понимаю?
Черт, я об этом не подумал.
Ты о многом не подумал! укоризненно кивает шеф. Например, о времени суток. Ты чтособирался средь бела дня переться на окраину?
А сейчас вдруг понимаю, что сейчас уже поздний вечер, беглый взгляд на наручные часы подтверждает мою догадку. Как так то?
Вот так! Мы сделали кружок вокруг квартала, пока ты не уснул, потом вернулись в гараж. Я пошёл, в отличии от некоторых, грубо тычет он в меня пальцем, на своё рабочее место. А как моя смена закончиласьвернулся и, с приятным удивлением, обнаружил, что ты не заблевал мне салон. Спасибо, брат! с издёвкой отметил он. Короче, сиди тут. Я пойду скуплюсь. Тебе лучше не палить сейчас свою карту. Вдруг, чем чёрт не шутит, мониторят тебя.
Спасибо, Серый
Не обольщайсяэто в долг!
Хорошо, хорошо! решаю не спорить. Слушай, может, если всё равно идёшьпивка захватишь?
Водку пей! А лучше не пей. Корочеделай что хочешь! Главное, через час быть в адеквате. Нелегальный рынокне то место, где можно безнаказанно творить что вздумается.
Понял, сделаем! беру под воображаемый козырёк. Так, что насчёт пивка, если уж всё равно в долг
Глава 7. Ночной базар
В этот раз, в отличие от моего первого визита, нелегальный рынок предстал совсем в другом обличии. Если тогда я свободно ходил меж совмещённых вандальским способом квартир и вполне спокойно рассматривал любой прилавок, на котором было выставлено нечто, к чему я имел интерес или любопытство, то теперь это было физически невозможно. Широкий Бродвей превратился в настоящий Шанхай. Людей столько, что кажется, если все вздохнут чуть глубжекислорода в кишке помещений не останется вовсе. Надо сказать, что и, так называемых, магазинчиков стало на порядок больше. Когда я был здесь в прошлый раз, некоторые комнаты оставались закрытыми. Теперь же они распахнули свои двери и явили потенциальным клиентам всё великолепие разномастного ассортимента.
Видимо ты пришёл слишком рано, поясняет Сергей, увидев на моём лице удивление, самый разгар торговли здесь начинается после 22:00. А ты во сколько был?
Днём, ближе к полудню, признаюсь, не отрывая глаз от смуглой девицы, демонстрировавшей какому-то субтильному клерку баночки с настоящими специями.
Пошли, машет мне Сергей, увидев моё замешательство и двинув вперёд, протискиваясь в толпе.
Я двигаюсь следом, но неосмысленно, поскольку внимание целиком и полностью поглотила общая атмосфера. Точнее, то один участок окружающего пространства, то другой. Словно погружаешься в какой-то иной мир, со своей энергетикой, со своей неведомой тебе матрицей. Я иду, будто по средневековому арабскому базару, по крайней мере, мне кажется именно так. Пестрота красок поражает. Запахи, которые, уж, и забыли в современном мире, увлекают за собой. Вокруг люди, по доброму, но с азартом спорящие с другими людьми, относительно цены, вместо касания пальца о холодный сенсор бездушного сейф-прилавка, в таком же бездушном городском супермаркете. Вот онажизнь. Она здесь, в этом заброшенном доме, в этих стенах, раздолбленных для нужд торговли, местной логистики и свободно перемещения посетителей из квартиры в квартиру. Вот онасвобода. Когда в попытке приобрести что-то есть люфт между желаемым и действительным, между ожидаемым и реальным.
Мы проталкиваемся вперёд, и я вижу, как совсем юный парень вертит в руках виниловые диски. «Это Боб Марли»говорит он прилично одетому клиенту, судя по костюмучиновнику не самого последнего порядка. Мужчина бережно берёт пластинку и внимательно осматривает, давая тусклым лучам почти старинных ламп накаливания облизать каждый квадратный сантиметр поверхности, дабы выявить малейшую царапину, если таковая имеется. Он смотрит на едва заметно ребристую поверхность с теплотой и трепетом, наслаждается самой игрой света на смольно-чёрном диске, предвкушая момент, когда его коснётся тонкая игла проигрывателя. Затем мой взгляд приковывает к себе буквально облепленная людьми лавка. Мне безумно интересно и пытливый взор пытается найти просвет меж голов и тесно прижатых друг к другу плеч.
Наконец, проходя мимо, я на секунду встаю на цыпочки и вижу, как в двух довольно просторных клетках копошатся бело-серые мыши вместе с их собратьями-альбиносами. В старых фильмах моего детства, над такими ставили опыты и скармливали в зверинцах животным, как считалось, более высокого порядка. А ещё их можно был купить в любом зоомагазине. Теперь же, держать питомцапривилегия лишь весьма состоятельных граждан. Купить животноероскошь, измеряемая безумным количеством универсальных лимитов. Плюс ежемесячный налог, примерно в десятину от стоимости питомца. Потому, большинство могли видеть животных лишь на экране. Владельцы питомников считаются одними из самых богатых и уважаемых членов общества, так как их товар штучен и исключительно элитарен. А здесьвот они, самые что ни есть живые и настоящие зверьки. Только протяни руку и к ним можно будет даже прикоснуться!