Женя застонал от страха и унижения, когда двое часовых сдернули с него грязные выцветшие брюки и заляпанную кровью футболку.
Когда солдаты отпустили его, парень не нашел в себе сил встать и остался лежать лицом в пол. Его плечи вздрагивали. А у Марины щемило сердце. Ей было почти физически больно за этого парня, молодого, безрассудного, испуганного. Он напоминал ей ее воспитанников из бункера, мальчишек, творящих юношеские глупости, но таких родных. Всех
Алексеева цеплялась за эту мысль, за сострадание, сожаление и тяжкую память. Уйдут ониуйдет и все человеческое, что еще оставалось. Помнить. Только бы помнить.
Рябушев коротко кивнул на прощание и вышел. Огонек керосинки дернулся вслед захлопнувшейся двери, будто тоже желая убежать. В тишине было слышно, как всхлипывает Женя, пытаясь справиться с душащими его слезами.
Женька, тихо позвала Марина. Не надо плакать. Верь мне, пожалуйста, я знаю, как нам справиться с этой бедой.
Парень сел у стены, вздрагивая от холода и ужаса. Он чувствовал себя загнанной в угол мышью, добычей, и эта мысль когтями царапала, разрывала, мучила. Женя зажал рот рукой и отполз к отхожему месту в углу камеры. Его рвало желчью.
Не бойся. Только не бойся. Я знаю, как справиться, повторила Марина. Рассказывай мне что-нибудь. Говори и не останавливайся.
Ей было худо. Сознание на короткие мгновения проваливалось в черную бездну, но усилием воли женщина не давала себе забыться. Забытьесмерть. Нельзя. Нет. Нельзя. Думать, помнить.
Алексеева смотрела на Женю, скорчившегося в углу у параши. Жалела его. Представляла, что было бы, если бы он жил в бункере вместе с ее ребятами. Они могли бы подружиться. Наверное. Парень хороший. Такие не должны умирать. Это страшно, когда хорошие умирают. Но они уходят чаще всего. Остаются плохие. Выживают моральные уроды и беспринципные, жалкие людишки. Жалкие Сквозь пелену бессвязных мыслей пробился голос юноши.
Парень рассказывал про бункер, про своего отца и товарищей, а Марина покачивалась в лихорадочном полубреду, прижимая к вискам холодные ладони. Каждое слово вонзалось в мозг раскаленным гвоздем, каждая мысльпытка. Не сдаваться. Пережить эту бесконечную ночь, победить себя. Слушать. Думать. Помнить
* * *
Месяц назад. Ноябрь 2033
Отряд выходил на поверхность поздно вечером. Женя искал глазами отца, но он не пришел. Парень тяжело вздохнул, закидывая на плечо автомат. Обычно Егор провожал сына, напутствовал. Но сейчас его не было. Плохая примета. Нельзя нарушать привычный ход вещей. Не к добру.
На поверхности крупными хлопьями валил снег. Мытищи утопали в нем, луна, то и дело выползая из-за облаков, освещала волшебный пейзаж. Даже лес, подступавший почти вплотную к забору конструкторского бюро, больше не казался страшным. Запорошенные снегом ветки кустов склонялись почти до самой земли.
Ребята из отряда расслабились, повеселели, стоя у бетонного ограждения, отсекавшего знакомую территорию от чужого и враждебного мира. Страх, обычно предшествующий вылазке, ушел, растворившись в красоте ночи. Маршрут был знакомый, изученный почти до мелочей. Дойти до станции, где замерли навсегда ржавые громады поездов, а тамсовсем небольшой отрезок незнакомой территории до бункера военных. Что дальше, когда дойдут? Сейчас об этом никто не хотел думать.
Евгению было тревожно. Он всматривался вдаль, в освещенные луной дорожки, и ему, как никогда, хотелось вернуться назад. Но впереди все было чисто и спокойно.
Женек, чего стоим? Для крылатых погода нелетная, проскочим, прогудел через фильтры противогаза один из его бойцов.
Парень последний раз обернулся, безнадежно вздохнул.
Идем, наконец скомандовал он.
В свежем снегу оставалась цепочка следов. Скрывайся, не скрывайсяпредательский снегопад выдавал их.
«Черт с ним! Будь что будет. Вперед, и не оглядываться!» приказал сам себе Женя. Если бы парень знал, как же он ошибся!
Дорога, когда-то асфальтированная, шла вдоль разрушенных домов микрорайона. Почти прямая, лишь с одним крутым поворотом, она вела почти до самой станции. Если все пойдет по плану, им удастся обогнуть лес, разросшийся на территории больницы, и проскочить дальше.
Улица Попова плавно перетекала в улицу Каргина как раз там, где нужно было осмотреться, повернув. После по правую руку начиналась чаща, которую можно было обойти параллельными улочками, через разрушенный квартал, где низкие дома развалились от старости. Выйти у высотного здания, указующим перстом врезавшегося в небо. Его было видно даже отсюда. Всего ничего, меньше километра.
Там начинались территории бункера «Метровагонмаша», завода, в мирное время поставлявшего вагоны на все линии метро. Но с этими соседями давно был заключен мир и велась торговля. Когда случилась Катастрофа, в то убежище приняли почти всех прихожан церкви, стоявшей неподалеку, поэтому народ там жил верующий и сравнительно мирный. У руля встал начальник завода, пожилой мужчина, проживший, однако, послевоенные двадцать лет в добром здравии и не утративший своего поста. Он справедливо распределил ресурсы и организовал в большом, но малонаселенном бункере вполне налаженную жизнь. Им повезлочерез дорогу, с другой стороны Ярославского шоссе, находились рынки и склады, откуда в свое время было натащено много полезных вещей. Однако теперь убежище «Метровагонмаш» переживало не лучшие времена. Лосиный остров, огромный лесной массив, отвоевывал себе территорию. Он вплотную подобрался к дороге, а сквозь огромные ангары крытых рынков и сервисов проросли деревья. Еще до Катастрофы в Лосином острове не стоило появляться ночью, лоси и кабаны довольно ревностно оберегали свою территорию от незнакомцев. Теперь туда мог отправиться только самоубийца.
Пара отчаянных молодых парней пыталась исследовать темную и страшную чащу. Во время их коротких вылазок у дверей бункера дежурил вооруженный отряд, готовый в случае чего отбивать безумцев у лесных тварей, но его помощь не потребовалась. В одну из холодных безлунных ночей ветер донес жуткий вопль, полный такого нечеловеческого ужаса, что один из часовых лишился чувств тут же, прямо на боевом посту.
Вылазки в лес командование бункера запретило, от смельчаков осталась только память. Порой разведчики, бесшумно пробиравшиеся по территории завода в город, останавливались и вглядывались в переплетение черных ветвей. Там бродили тени, порой у самой кромки леса вспыхивали раскосые звериные глаза с вертикальным зрачком. Но чудовища в город не совались. Пока.
Отряд двигался по улице, огибая застывшие в вечной агонии ржавые остовы машин. Слева смотрел пустыми глазницами маленьких окошек торговый центр «Леонидовка». Зачем его сконструировали почти без окон, никто не знал, но его старались обходить стороной. Внутри, в вечном сумраке, не нарушаемом ни луной ни солнцем, расплодились пауки. Изредка они выползали на поверхность. Когда-то давно, когда эта напасть пришла в Мытищи, нескольких ребят твари утащили в свое логово.
Несчастные кричали больше суток, выли на все лады, молили о помощи, запутавшись в паутине, а восьминогие монстры пожирали их заживо. Но никто не отважился им помочь.
Опытные разведчики знали, что появлению паука предшествуют характерные шаркающие звукилапы тварей терлись о хитин. Это был сигналбеги! Но сейчас все было тихо. Зимой пауки были не опасны, они спали в своем логове до весны.
От домов на другой стороне дороги остались только раскрошившиеся стены нижних этажей. Верхние не пережили Катастрофу, обвалившись грудой битого кирпича.
Сквозь темные заросли было видно корпуса больницы, разрушенные, утопающие в лесной чаще.
Высокие дома сохранились. Отец как-то рассказывал Жене, что в рыжей девятиэтажке раньше была детская поликлиника
Мамочки с колясками гуляли в скверах, ожидая приема, на детской площадке раздавался радостный визг. В следующем доме жила преподавательница английского, к которой тогда еще юный студент Егор ходил на занятия. Там же жила его хорошая подруга, к которой он заходил на чай. Довоенный чай, настоящий, в тонких фарфоровых чашечках. Танюша, молодая, улыбчивая, в красивом платье, доставала из шкафа печенье. А потом грянула Катастрофа. Таня в тот день была в Москве, училась. Что с ней стало? Спаслась или погибла вместе с миллионами других?
Отец обычно тяжко вздыхал и затягивался самокруткой. Выпускал сизый дым, горько улыбался своим мыслям. Маленький Женька сидел у него на коленях и был готов хоть до ночи слушать рассказы о том, как раньше жили люди.
Он не знал ничего другого, кроме бело-зеленых стен бункера, не пробовал лакомства слаще, чем кусок сахара, маленький, серый от старости. Такие выдавали детям по воскресеньям. Довоенные запасы. Сахар в убежище кончился три года назад. А теперь подходили к концу последние заготовки.
На нижнем ярусе убежища разводили кур. Непритязательные птицы несли яйца, без удовольствия склевывая ботву с накрошенным туда мелом, а когда они уже не могли нестись, их забивали на мясо. Полгода назад отчего-то сдохли пять петухов-производителей. Медик не смог понять, что их сгубило, он пытался убедить Егора Михайловича в том, что птиц задушили, однако, даже если это была диверсия, виновных не нашли. Но факт оставался фактом: новых птиц было негде взять. Убежище Метровагонмаш не смогло помочь, у них началась какая-то странная эпидемия, и их куры были на карантине. Олег Михайлович, начальник бункера завода, обещал выручить, если ситуация станет совсем критической. Пока что автоконструкторы держались, до голода было далеко. Но поголовье кур стремительно уменьшалось.
Коровин-старший по вечерам устало устраивался в кабинете, сажал сына напротив себя и говорил, говорил, говорил Потом приходила мама. Строгая и красивая, она целовала отца и велела маленькому Жене идти спать. «Наташ, да пусть посидит!» миролюбиво ворчал Егор. «Нет уж, завтра учиться, знания постигать», ласково замечала Наталья и грозила сыну пальцем. Потом укладывала его спать, нежно целуя в щеку, и уходила, оставив зажженной керосиновую лампу в изголовье кровати. Огонек плясал, извивался на сквозняке из вентиляции, а мальчик разглядывал тени на потолке и представлял себе картинки прошлой жизни на поверхности по рассказам отца. Парк, голубая церковь на пригорке, там по праздникам звонили колокола. На качелях катаются дети. А еще были аттракционы. Как отец ни описывал, Женьке не хватало фантазии вообразить их.
Через час заходила мама, и мальчик старательно притворялся спящим. Наталья улыбалась своим мыслям, целовала сорванца. Теплая, добрая, родная. От нее пахло терпким дегтярным мылом, к которому примешивался сыроватый запах грибов, женщина работала на грибной ферме, а по вечерам старательно отмывала загрубевшие от тяжелого труда руки. Она всегда была светлой и радостной, ее любили жители бункера. Но больше всех ее любил маленький сын.
Когда Жене исполнилось шесть, мама стала худеть на глазах, у нее начали выпадать волосы. Прежде густые, до плеч, они потускнели, лезли пучками, Наташе пришлось носить косынку. Порой женщина плакала по ночам у кровати сына. Мальчик не спал, он слушал приглушенные рыданья, но не решался открыть глаза и утешить ее.
А через месяц мамы не стало. Непонятное слово «онкология», которое постоянно повторял медик, еще более непонятное слово «рак», которое неслось из углов, где судачили тетушки. Церемония прощания, восковое, белое, как простыня, которой было укрыто ее тело, лицо Натальи. Окаменевший от горя отец. Женю увели в его комнату, оставили одного. Он сидел в тишине, глядя в пламя керосинки, и плакал. Он не понимал еще страшного слова «смерть». В бункере автоконструкторов детей до последнего оберегали от этого жуткого знания. Мальчик хотел, чтобы мама встала, поскорее вернулась и поцеловала его, как раньше.
Отец заливал горе самогоном и утешался в обществе Светланы. Женщина лет тридцати, почти его ровесница, когда-то работала психологом в конструкторском бюро. На нее и возложили обязанность успокоить начальника бункера. Смерть жены тяжко потрясла мужчину, изменила его.
Про Женю забыли. Он бледной тенью слонялся по убежищу, никому не нужный, прежде чем Егор вспомнил о его существовании.
Когда горе улеглось, Света уже прочно заняла свое место в сердце отца. Коровин-старший больше не беседовал с сыном в кабинете, не приходил укрыть его одеялом. В их комнате стало пусто, Егор Михайлович избегал появляться там, ночуя в кабинете. Нет, он не забыл про сына. Интересовался, как его дела, иногда заходил пожелать доброй ночи. Но теперь на месте мальчика оказалась Светлана. Ей Егор рассказывал истории на ночь, с ней ложился в одну постель и желал сладких снов
Женя быстро повзрослел. Не по годам серьезный, он старался хорошо учиться и помогать страшим. В память о маме Он хотел стать разведчиком. Тогда отцу придется обратить на него внимание. Тогда
Детская обида не давала покоя. В четырнадцать лет парень первый раз вышел на поверхность. С пятнадцати ходил в экспедиции один, без сопровождения. За три года показал, на что он способен. Когда ему исполнилось семнадцать, отец назначил его командиром одного из отрядов. Внимательный к деталям и мелочам, Женя порой видел то, чего не замечали другие. Старшие товарищи быстро приняли его как первого среди равных, сложилась крепкая дружба. Но отец по-прежнему не принадлежал ему
Погруженный в свои мысли, Евгений продолжал внимательно следить за дорогой. Все было спокойно, с неба падали крупные снежинки, устилали дорогу, оседали на капюшонах.
Вот и крутой поворот. Свернули, задержались на минуту, оглядывая дорогу. Чисто. Тишина нарушалась только скрипом снега под сапогами разведчиков. Даже ветра не было. Слишком уж хорошо. Парня оводом укусила тревога. Он обернулся, глядя назад, на цепочки следов, посмотрел по сторонам.
Краем глаза Женя заметил движение в одном из домов. Жестом велел отряду остановиться, вглядываясь в темные провалы окон. Один из ребят вопросительно вскинул руку. Парень указал ему на покосившуюся вывеску «Овощи и фрукты», под которой за несколько секунд до этого мелькнула тень.
Луна выглянула из-за облака, очертила силуэт. Мутант, заросший шерстью, похожий на собаку, равнодушно скользнул взглядом по отряду разведчиков. Мелькнула в проеме разрушенной стены оскаленная морда, и тварь вернулась к своим делам.
Но опытные сталкеры знали, что это безразличие обманчиво. Эти исковерканные Катастрофой псы обычно ходили стаями. Где один, там еще десяток. Значит, сейчас появятся.
Отступаем, скомандовал Женя. Саня, первым, в мойку.
Сам пошел последним, с автоматом наизготовку. Стаи пока не было видно. Не нарваться бы. Успеть бы.
Отряд скрылся в здании автомойки. Она стояла на повороте, основная дорога уходила к станции, куда и направлялись разведчики, другая вела к больнице, через проржавевшие до дыр гаражи, рухнувшие бетонные плиты заборапрямо в лес.
Коровин дал команду отдыхать, сам встал в тени у окна и наблюдал. Стая появилась бесшумно и внезапно. Твари вырастали, будто из-под земли, из-за перевернутых ларьков, из оконных проемов. Много. Слишком много. Больше десятка матерых псов. Это их территория, просто так не пропустят.
Если уйти к лесу, мутанты отвяжутся. Преследовать не станут, сейчас пока достаточно еды. Так, гавкнут пару раз для острастки, посмотрят вслед крохотными злыми глазками. В середине зимыда, могли бы и отправиться в погоню, а пока, чтобы они отстали, достаточно было пройти за автомойку и скрыться в чаще. Но этого делать очень не хотелось.
Женя смотрел, как стая принюхивается к их следам. Неужели нападут? Не должны вроде, да вот проверять совсем не хотелось. Времени на размышления оставалось мало. Твари приближались, окружая здание кольцом. Ждать было нельзя, если разведчики упустят моментне отстреляются.
Вожак стаи вскинул морду к луне и протяжно завыл. По спине Евгения побежали предательские холодные мурашки. Парень нервно сглотнул и решился.
Подъем. За мной. Саня, страхуешь, вполголоса скомандовал он.
Отряд выбрался через выбитое окно, под ногами снова захрустел снег. Псы сидели полукругом, выжидая.
Быстро, быстро, бросил Женя через плечо, почти переходя на бег.
Вожак коротко рявкнул им вслед, но преследовать не стал. Внимательные глаза собак смотрели им в спины. «Только попробуйте вернуться!» будто говорили они.
Отряд вошел под сень деревьев и остановился. Женя чувствовал, как под противогазом пульсируют виски. Лес, такой тихий и гостеприимный, укутанный белым одеялом, самим своим спокойствием наводил жуть. С ветки сорвался снежный ком, упал прямо под ноги разведчику. Сердце подпрыгнуло к горлу и упало куда-то в кишки, там забилось, скручивая внутренности страхом. Командир выдохнул, стряхнул снег с плеча тыльной стороной ладони, пытаясь прийти в себя. Интуиция кричала в голос: «Нельзя, не ходи!»