Думаешь, хватит денег? спросила я Дэна.
Надо отдать должное Михаилу Юрьевичу: когда он вник в суть дела, то не стал тратить время на ругань в адрес Яна и Иги. Вместо этого, после короткого молчания, сухо сообщил, что, коли мы уже движемся в нужную сторону, задание остаётся в силе, с той лишь разницей, что теперь в целях нашей же безопасности кое-какие детали поездки изменятся. И мы будем узнавать о каждом своём следующем шаге поэтапно. Тут никто не посмел возразить, хоть и поняли, что это означает по сути движение вслепую. Но разве можно было теперь винить Михаила Юрьевича за утерю доверия к нашей команде?
Первые инструкции мы получили сегодня же вечером. Точнее, получил их Белёсый, поскольку сейчас и в дальнейшем Михаил Юрьевич пожелал общаться только с ним. Мотивы такого решения остались для всех загадкой, но сам Белёсый не скрывал самодовольства, когда протянул руку за единственным в нашем распоряжении телефоном. Он улыбался, пряча гаджет в карман, а я готова была топать ногами от досады ведь теперь шансы избавиться от этой бледной занозы таяли на глазах.
И не я одна была недовольна таким распределением ролей. До сих пор мы привыкли считать Дэна нашим негласным лидером. Это никогда не обсуждалось, но казалось естественным и правильным. Видеть же в этой роли Белёсого не хотел никто. И в знак протеста на вечернем совете было решено всем обзавестись своими телефонами, чтобы быть на постоянной связи друг с другом, а в случае нужды дозвониться до Михаила Юрьевича напрямую, без ненужного нам посредника. Кое-какие деньги в нашем распоряжении были: Дэн получил их на дорожные расходы вместе с паспортами.
Должно хватить, успокоил он меня. Мы возьмём самые простенькие трубки.
Для Бранко тоже? я вспомнила то, что посулила сербу, когда уговаривала отправиться с нами. Если получится исполнить обещание и дать ему возможность поскорее связаться с Доннелом, то хоть на этот счёт моя совесть будет спокойна.
Для всех, кивнул в темноте Дэн, Это необходимо на случай, если мы вдруг окажемся оторваны друг от друга. А такое очень даже возможно.
Почему ты так думаешь?
Дэн помолчал, посопел, но всё-таки ответил, понизив голос почти до предела слышимости:
Не нравится мне, что Яну и Иге оставили их настоящие имена. Юрьич обмолвился, что это понадобится, чтобы направить погоню по ложному следу, а значит, ребятам скорее всего придётся ехать куда-нибудь отдельно от нас. Я вообще подозреваю, что до конечной цели должна будешь добраться только ты.
Я ошарашенно молчала. Удивило даже не то, что нас используют втёмную, словно пешки в некой игре, а то, что Дэн понимает это, но всё равно едет.
И что делать? потерянно спросила я, не найдя других слов.
То, что должны, просто ответил друг. То, что скажут.
Белёсый у себя на верхней полке громко всхрапнул, словно соглашаясь с этими словами.
Но, Дэн, я всё ещё не понимала, куда он клонит, разве ты не хочешь знать, к чему нас всё это приведёт? Почему мы должны делать только то, что скажут? Мы же можем поставить Михаилу Юрьевичу условие либо все мы до конца вместе и не расстаёмся, либо пусть посылают кого-нибудь другого!
Я не стану этого делать, так же спокойно, но непоколебимо ответил Дэн.
Почему?! я забыла, что нужно говорить шёпотом, и почти вскрикнула, отчего Белёсый снова всхрапнул и заворочался во сне. Мы подождали, пока он затихнет, и это дало мне немного времени, чтобы начать самую малость понимать позицию друга.
Ты что же, теперь я шептала еле слышно, готов как там сказал Михаил Юрьевич? Ставить общие интересы выше своих?
Мои волосы шевельнулись от лёгкого дуновения, и я поняла, что Дэн беззвучно смеётся в темноте.
Эх, малявка, его губы почти касались моего лба. Я даже завидую твоей способности жить одним моментом. Ты не заглядываешь вперёд, не интересуешься ничем, что не касается тебя напрямую. Это, наверно здорово. Для тебя. Но ответь: ради чего, начиная с приюта, мы всё это затеяли? Для чего были запрещённые книги, прогулки, стрельба из рогаток, ваш с Яриной побег? Разве мы с тобой не говорили о том, как хотим всё изменить? И что для этого нужно найти тех, кто думает так же, как и мы? Других.
Мне очень не хотелось отвечать. Я понимала, что мой ответ разочарует Дэна, возможно, даже оттолкнёт, но промолчать, а тем более соврать, тоже не могла.
Я хотела только убежать на Запад, как сказала мне моя мама. Я всё делала лишь для этого.
Знаю, как ни странно, голос Дэна звучал по-прежнему доброжелательно. Но тогда ты была ребёнком. Сейчас тебя, конечно, тоже нельзя назвать взрослой, но неужели ты с тех пор совсем не стала мыслить иначе?
Стала, ответила я, но, прежде чем Дэн успел обрадоваться, пояснила. Раньше я хотела попасть туда, где мне будет хорошо. Теперь хочу найти родителей, потому что с ними мне будет хорошо везде. Остальное меня не волнует.
И ты никогда не думала, что, вместо того чтобы бежать туда, где будет хорошо, можно сделать так, чтобы хорошо было здесь?
Я вспомнила Оазис. Бетонный пирс, к которому день и ночь причаливали юркие катера и белоснежные яхты, сходящих с трапов богато одетых гостей сильных мира сего, высаживающихся на этот не отмеченный ни на одной карте остров, чтобы вкусить удовольствий, запрещённых там, откуда они приплыли. И чтобы потом, вернувшись, делать вид, будто свято придерживаются той лживой морали, что навязывают народу. И ответила на вопрос Дэна:
Я не верю, что здесь может быть хорошо.
А вот это зря, серьёзно шепнул он. В истории хватает примеров, когда люди заставляли меняться мир вокруг себя. Главное поверить, что это возможно. Русь была когда-то страной свободных людей, не слушающих поповские россказни. Она снова может стать такой, и тогда нам не понадобится никуда бежать.
И сколько на это уйдёт времени? Мы не доживём.
Ещё как доживём! Революции свершаются мгновенно, в этом их притягательность для народа.
Так всё-таки революция? не спросила, а скорее утвердила я для себя.
По голосу Дэна было слышно, что он поморщился.
По сути, да, но мне не нравится это слово: напоминает ту революцию, которая привела ко всему этому мракобесию Христианскую. Я предпочитаю говорить восстание. Ведь мы просто хотим вернуть то, что было раньше.
И поднять железный занавес? задавая этот вопрос, я почему-то думала про Ральфа Доннела. Ральфа, который сейчас не может попасть на Русь.
Желательно, хотя пока думать об этом слишком рано, ответил Дэн и дунул мне в переносицу. Но боюсь, пройдёт много времени, прежде чем остальной мир снова сможет принять нас.
Мы замолчали, вслушиваясь в мерный стук колёс. Вагон покачивало, Дэн ровно дышал в каких-то миллиметрах от моего лица, и это было так удивительно не похоже на всё, что происходило в последние дни, что казалось почти нереальным, а оттого несерьёзным. Не хотелось думать ни о каких важных делах, не хотелось ни беспокоиться о завтрашнем дне, ни тем более определяться в своём отношении к грядущей революции или восстанию, как это ни назови. А хотелось мне спать. И ещё, где-то в глубине души чтобы Дэн обнимал меня, пока я сплю.
Он, словно услышав эту потайную мысль, придвинулся ещё ближе, хотя казалось, что ближе уже невозможно, но не обнял меня, как я ожидала, а попросил едва слышно:
Будь с нами, Дайка. Со мной.
Сон уже забирал меня в мягкие кошачьи лапы, но я нашла в себе силы пробормотать:
Я же ничего не знаю. Я даже не знаю кто вы другие?
Мы Летние, ответил Дэн, и сон отпрянул, уступая место удивлению. Я даже приоткрыла глаза, хоть и не увидела в темноте лица друга.
Кто?
И он торопливо, словно боясь, что я усну, не дослушав, начал говорить:
В прошлом веке была такая книга «Рассказ служанки», я хотел достать её для вас с Яринкой, тогда, в приюте, но не сумел. Эта книга ещё до Христианской революции не всем нравилась. Так вот, в ней написано, как будто то, что сейчас творится у нас, произошло на Западе. Смешно, правда? И там тоже появилось сопротивление, подполье, и вот они называли себя «Мой день».
Почему?
Не помню. Я эту книгу прочитал сразу после того, как меня вытащили из колонии, а я вообще плохо помню что-то из того времени.
Вот теперь сон слетел с меня окончательно. Колония! Колония для несовершеннолетних, куда Дэн попал по моей вине! Из-за того, что я не была достаточно осторожна и позволила Агафье узнать о нашей дружбе. А теперь, когда, спустя столько времени и столько событий, мы наконец-то сумели воссоединиться, я даже не спросила о том, как жил всё это время тот, кого я считала своим лучшим другом
Краска бросилась мне в лицо, и я порадовалась тому, что в темноте Дэн не может этого видеть. Да что со мной случилось? Почему счастливая весточка о живых родителях превратила меня в эгоистичную дрянь, равнодушную к самым близким людям?!
А Дэн продолжал говорить, не подозревая о захлестнувшей меня волне стыда и раскаяния.
Для наших эта книга много значит слишком уж похожи истории. Как некий знак, понимаешь? И однажды кто-то решил тоже использовать слова «Мой день» в качестве пароля. Потом настало время пароль менять, и «мой» заменили на «летний», и уже этот пароль продержался долго. И так совпало, что в то время нашим очень везло, этот пароль стал чем-то вроде талисмана, счастливой звезды! Постепенно мы и себя начали называть «Летний день», а позже просто Летними.
Я почувствовала, как, несмотря на сонное вагонное тепло, по спине пробежал озноб. Некий знак, да? Похоже, что теперь и я его получила.
Перед моими широко раскрытыми глазами из темноты вдруг соткался высокий и светлый купол приютской церкви, лаковые доски клироса, косые солнечные лучи, падающие на него через витражные окна падающие на меня. Стоя под ними, я пою, запрокинув голову, и опустив ресницы, так, чтобы солнечные блики играли на них крошечными радугами. Пою Медвежью колыбельную и представляю, что я и есть тот самый медведь, который проснулся посреди зимы и которому всего-то нужно снова уснуть для того, чтобы сразу наступило лето. Я завидовала этому медведю, потому что у меня уснуть не получалось, и я была вынуждена жить среди безжалостной зимы, куда меня вырвали из тёплого родительского дома. Из лета. А зима длилась и длилась, она не кончалась даже в Оазисе под жарким южным солнцем оно было фальшивое, как и синее море, и жёлтые пляжи Всё это не давало настоящего тепла, того, что может греть не только снаружи, но и изнутри. Такое тепло могло бы дать только лето из Медвежьей колыбельной, лето, которого я ждала все эти годы.
Лето придёт во сне, невольно прошептала я строчку из песни, и, будто эти слова тоже были неким паролем, из темноты протянулась ладонь Дэна, погладила меня по правой щеке, той, где под уродливым коричневым пятном прятались еловые лапки.
Будь со мной, Дайка, тёплое дыхание щекотало мои губы. Стань Летней.
И, зачарованная этим словом, этим посланным мне откуда-то знаком, я ответила:
Хорошо.
А потом закрыла глаза и подалась вперёд, стирая разделяющее нас расстояние.
Глава 10
Тайга
Жила-была в дремучем лесу одна девочка. Жила она там с мамой, папой и другими людьми, которым дремучий лес нравился больше городов. Девочка собирала грибы и ягоды, дружила с животными, умела стрелять из рогатки, определять стороны света по звёздам и деревьям. Девочка была счастлива: она не думала, что её маленький мир может рухнуть. Но однажды это случилось, и девочка оказалась далеко-далеко, в чужих краях, с чужими людьми, которым не было никакого дела до чувств и желаний девочки. Шли годы. Девочка росла, превратилась в юную девушку, и сразу слишком рано в женщину. Она стала лгуньей, поджигательницей, бродяжкой, наложницей, убийцей, и в ней больше ничего не осталось от той малышки, что дышала хрустальным воздухом тайги. Но тайга была прежней. Тайга стояла такая же зелёная и вечная, мудрая и молчаливая. И когда они снова встретились, тайга и девочка, пусть и разделённые пока мутным стеклом вагонного окна, девочка вдруг поняла, что всё ещё можно исправить.
Дайка, ты плачешь? испуганно спросила Яринка, вставая рядом со мной в коридоре купейного вагона, где я замерла у окна, глядя на проносящийся за окном рассветный пейзаж.
Пейзаж был, несомненно, тайгой, хоть ещё и не моей. Моя тайга выглядела иначе. Она, состоящая в основном из хвойных деревьев; вековых елей, сосен, кедров, пихты переливалась приглушенными тёмно-зелёными и лиловыми тонами. Здесь же лесной массив был куда пестрее: его разбавляли белые стволы берёз и светло-зелёный покров лиственниц, а лучи встающего солнца пробивались сквозь не слишком густые кроны и рассыпали тысячи зайчиков по траве и кустарнику, придавая картине воздушность и прозрачность. Но всё равно это была уже настоящая тайга, бесконечная и дремучая.
Нет, не плачу, ответила я на вопрос Яринки и не соврала.
Я не плакала я беззвучно смеялась, прижимая руку ко рту и вздрагивая плечами, не зная, как иначе дать выход охватившим меня эмоциям. Слишком неожиданной оказалась эта встреча: я проснулась на рассвете, поднялась, ещё почти дремлющая вышла из купе и сразу увидела тайгу. Она была совсем рядом, проносилась за вагонными окнами, в приветствии протягивая ко мне многочисленные руки ветвей. Я не знала, где мы сейчас находимся, через какие края проезжаем: последнее, что запомнилось перед погружением в сон постепенно исчезающие в сумерках поля и перелески Тюменской области. Но мы уже наверняка были в Сибири и продолжали двигаться на восток, в сторону огромного Красноярского края.
Тайга, сказала я Яринке, не зная, как ещё объяснить свой нервный смех, похожий на рыдания. Тайга!
Но подруга, как всегда, поняла меня. Обняла одной рукой, прижалась, и несколько молчаливых минут мы вдвоём любовались проносящимся мимо бесконечным лесным пейзажем.
За спиной щёлкнула, открываясь, дверь купе, и выглянул заспанный Дэн. Упёрся в меня тревожным взглядом.
Дайка?
Я здесь, поспешила ответить я. Всё в порядке, сейчас приду.
Дэн кивнул и исчез, а Яринка радостно шепнула:
Беспокоится! Почувствовал, что тебя нет рядом сразу проснулся.
Я сумела только неловко кивнуть и поспешила снова отвернуться к окну, пряча счастливую улыбку, машинально прижимая руку к животу под солнечным сплетением, где с позавчерашней ночи угнездилось ровное приятное тепло. То самое тепло, которого все эти годы мне так не хватало маленький кусочек моего долгожданного лета.
Но когда мне удавалось скрыть что-то от Яринки?
Ну расскажи уже! простонала она. Целовались?
Я чуть помедлила с ответом. До сих пор мне были известны другие поцелуи. Настойчивые и бесцеремонные поцелуи Ральфа Доннела. С Дэном всё оказалось совсем не так. Он не проталкивал свой язык между моими губами, не клал по-хозяйски ладонь мне на затылок, фиксируя в удобном для себя положении, не запрокидывал мою голову назад до ломоты в шее. Дэн делал всё слишком бережно, слишком нежно, его прикосновения казались зыбкими, и для того чтобы убедиться в их реальности, хотелось уже самой прикасаться, прижиматься, ловить губами губы, стараясь удержать и продлить мгновения воздушной близости.
Целовались, ответила я Яринке и не сумела сдержать волнительного вздоха слишком живы были воспоминания.
Подруга заметила это, расцвела и уточнила:
Только целовались?
Только целовались. И это тоже было необычно, потому что с Ральфом у нас за поцелуями всегда следовал секс. Но Дэн даже не пробовал меня трогать нигде, кроме лица и волос, по которым он раз за разом проводил кончиками пальцев, словно желая убедиться, что я действительно здесь, с ним. Сколько продолжались эти невесомые поцелуи и прикосновения на тесной купейной полке? Я не помню. Я не помню даже, как мы уснули только то, что сон мой тоже был невесомым и воздушным. А первое, что я увидела утром длинные ресницы Дэна прямо у себя перед глазами. И, словно почувствовав мой взгляд, они затрепетали, поднялись
Тепло в животе усилилось, начало распространяться по всему телу, и у меня снова сбилось дыхание.
Ууу, подружка, протянула Яринка, глядя на меня с весёлым изумлением, Да ты вляпалась!