Фрэнсис кивнул:
Это позволит установить дату ее смерти.
В самом начале той войны, которая едва не уничтожила все. И по-моему, та записка в ящике Либо это рука блаженного, либо очень ловкая подделка.
Фрэнсис покраснел.
Я не обвиняю тебя в мошенничестве, быстро добавил доминиканец, заметив румянец послушника.
Однако Фрэнсис всего лишь вспомнил, как сам отнесся к этим каракулям.
Скажи, как это произошло? То есть, как ты нашел то место? Мне нужно знать подробности.
Ну, все началось из-за волков
Доминиканец принялся записывать.
Через несколько дней после отъезда посланца аббат Аркос послал за братом Фрэнсисом.
Тебе по-прежнему кажется, что у тебя призвание быть с нами?
Если господин аббат простит мое отвратительное тщеславие
О, давай пока не будем о твоем отвратительном тщеславии. Да или нет?
Да, Magister meus.
Аббат просиял:
Что ж, сынок, мы тоже в этом убеждены. Если ты готов навсегда связать себя обязательствами, то, пожалуй, пришло время тебе дать обеты. Он посмотрел в глаза послушнику и был разочарован тем, что выражение лица брата Фрэнсиса никак не изменилось. В чем дело? Ты не рад? Ты не Хо! Что случилось?
Лицо Фрэнсиса маска вежливого внимания постепенно утратило свой цвет. Ноги его подкосились.
Фрэнсис упал в обморок.
* * *
Две недели спустя Фрэнсис возможно, установивший рекорд по выживанию в пустыне во время бдений, покинул ряды послушников и, дав обеты бедности, безбрачия, послушания, а также особые клятвы данной общины, получил от аббатства благословение и тряпичный узелок и навсегда стал монахом Альбертийского ордена Лейбовица. Тем самым он собственными руками приковал себя цепью к подножию Креста и законам своего ордена. Трижды ему задали вопрос: «Если Бог призовет тебя стать Его книгобандистом, пойдешь ли ты на смерть, лишь бы не предать братьев своих?» И трижды Фрэнсис ответил: «Да, Господи».
«Тогда встань, брат-книгобандист и запоминатель, и прими поцелуй братства. Ecce quam bonum, et quam jucundum»
Брата Фрэнсиса перевели из кухни на менее тяжелую работу он стал учеником переписчика, пожилого монаха по имени Хорнер, и мог не без оснований рассчитывать на то, что проведет всю свою жизнь, переписывая тексты по алгебре и украшая логарифмические таблицы изображениями оливковых ветвей и радостных херувимов.
Брат Хорнер отличался незлобивым характером и с самого начала понравился брату Фрэнсису.
Большинство из нас работает более успешно, сказал ему Хорнер, в том случае, если есть и собственный проект. Практически у каждого переписчика есть какая-то любимая Реликвия, над которой ему нравится работать в свободное время. Например, вон брат Сарл у него работа застопорилась, и мы разрешили ему работать по часу в день над проектом, который он сам для себя выбрал. Когда работа становится настолько скучной, что он начинает ошибаться, он откладывает ее ненадолго и берется за свой проект. И так каждый может сделать. Если же задание выполнено, а своего проекта у тебя нет, тогда остаток дня нужно посвятить нашим многолетникам.
Многолетникам?
Да, и я говорю не про растения. Всему монашеству постоянно требуются книги миссалы, Библии, бревиарии, «Суммы теологии», энциклопедии и так далее. Мы много их продаем, и поэтому у нас многолетний проект по их созданию. Так что если у тебя нет своего дела, мы поручим тебе многолетники. Впрочем, у тебя еще будет достаточно времени, чтобы сделать выбор.
А какой проект выбрал брат Сарл?
Пожилой глава переписчиков помолчал.
Ну, вряд ли ты поймешь Лично я не понимаю. Он нашел способ восстанавливать пропущенные слова и фразы в некоторых фрагментах оригинального текста Реликвий. Например, если с левой стороны наполовину сгоревшей книги текст читается, а правые края страниц обуглились, и в конце каждой строки не хватает нескольких слов. Он разработал математический способ находить пропавшие слова. Метод не абсолютно надежный, но в какой-то степени работает. С тех пор брату Сарлу удалось восстановить целых четыре страницы.
Фрэнсис взглянул на брата Сарла восьмидесятилетнего, почти слепого старика.
Сколько времени у него на это ушло? спросил брат Фрэнсис.
Почти сорок лет, ответил Хорнер. Разумеется, на свой проект он тратит всего пять часов в неделю, а вычислений требуется довольно много.
Фрэнсис задумчиво кивнул:
Если восстанавливать одну страницу за десять лет, то, может, через несколько веков
Даже меньше, прохрипел брат Сарл, не отрываясь от занятий. Чем больше дописываешь, тем быстрее разгадывается остальное. Следующую страницу я сделаю за пару лет. Затем, если Богу будет угодно Он что-то неразборчиво пробормотал. Фрэнсис заметил, что брат Сарл часто разговаривает сам с собой.
В общем, решай, сказал брат Хорнер. Нам всегда нужна помощь с многолетниками, но, если хочешь, можешь начать собственный проект.
Неожиданно в голову брата Фрэнсиса пришла идея.
А могу я в свободное время копировать найденный мною чертеж Лейбовица? выпалил он.
Брат Хорнер оторопел:
Ну, сынок Господин аббат в общем, для него это больная тема. Кроме того, возможно, эта вещь и не попадет в Реликвии. Ее судьба пока не решена.
Святой отец, вы же знаете, что они выцветают. А этот уже изрядно пробыл на свету. Доминиканцы так долго хранили его в Новом Риме
Ну Полагаю, что этот проект завершится довольно быстро. Если отец Аркос не возражает Он с сомнением покачал головой.
Может, я включу его в комплект? поспешно предложил Фрэнсис. Те немногие копии чертежей, которые у нас есть, уже стали хрупкими от старости. Если бы я сделал несколько копий некоторых из них
Хорнер усмехнулся:
Ты надеешься, что если включить чертеж Лейбовица в набор, то никто не обратит на него внимания?
Фрэнсис покраснел.
И что если отец Аркос зайдет сюда, то даже его не заметит?
Фрэнсис заерзал.
Ладно, сказал Хорнер, и глаза его сверкнули. В свободное время можешь копировать любые чертежи, которые находятся в плохом состоянии. Если среди них случайно попадется что-то еще, то я постараюсь не обращать внимания.
* * *
Несколько месяцев брат Фрэнсис в свободное время заново рисовал старые чертежи из архивов Реликвий и лишь затем осмелился прикоснуться к светокопии Лейбовица. Если старые рисунки вообще обладали хоть какой-то ценностью, то раз в сто-двести лет их следовало копировать. Выцветали не только оригиналы; часто даже перерисованные версии спустя некоторое время из-за недолговечности чернил становились почти нечитаемыми. Фрэнсис не имел ни малейшего понятия о том, почему древние использовали белые линии и буквы на темном фоне, а не наоборот. Когда он делал грубый набросок углем, тем самым изменяя цвета на противоположные, полученный результат казался ему более реалистичным, чем рисунок на темном фоне. Однако древние были бесконечно мудрее Фрэнсиса, и если они взяли на себя труд закрасить чернилами белую бумагу, то наверняка не без причины. Фрэнсис копировал документы максимально близко к оригиналу, хотя закрашивание фона вокруг крошечных белых буковок было достаточно утомительным занятием и требовало огромного количества чернил факт, заставлявший брата Хорнера недовольно ворчать.
Он скопировал старый архитектурный план, затем рисунок некоей детали с простой геометрией, но неопределенной функцией, а также абстрактный рисунок похожего на мандалу объекта, озаглавленный «СТАТОР. ОБМОТКА МОД. 73-А 3-ПХ 6-П 1800 ОБ/МИН 5 Л.С. КЛ. А БЕЛИЧЬЯ КЛЕТКА». Этот текст был совершенно недоступен для понимания, а объект, похоже, совершенно не подходил для ловли белок. Древние вообще отличались изощренностью: возможно, увидеть белку можно было только в особый комплект зеркал. Фрэнсис все равно все тщательно перерисовал.
Только после того как аббат, который иногда заходил к переписчикам, по крайней мере три раза увидел, как Фрэнсис работает над другим чертежом (Аркос дважды останавливался, чтобы взглянуть на работу Фрэнсиса), последний набрался храбрости и отправился в архивы Реликвий за чертежом Лейбовица почти через год после того, как приступил к своему проекту.
Оригинал уже подвергся определенным реставрационным работам. И если не считать того факта, что на нем стояло имя блаженного, то этот документ, к разочарованию Фрэнсиса, мало чем отличался от тех, которые он уже скопировал.
Светокопия Лейбовица еще одна абстракция не затрагивала ни чувства, ни тем более разум. Фрэнсис изучал ее до тех пор, пока не смог представить себе всю ее восхитительную сложность даже с закрытыми глазами, однако так ничего и не понял. Это была сеть линий, соединявшихся с мешаниной из штуковин, загогулин, закорючек, кривулин и фитюлек. Линии по большей части шли вертикально или горизонтально и пересекали друг друга либо с разрывом, либо с точкой; они поворачивали под прямыми углами, огибая штуковины, и никогда не обрывались на полдороге, неизменно заканчиваясь кривулиной, загогулиной, закорючкой или фитюлькой. В рисунке было так мало смысла, что его долгое разглядывание приводило к отупляющему эффекту. Тем не менее Фрэнсис приступил к копированию каждой детали, в том числе коричневатого пятна в центре чертежа которое, по его мнению, было кровью блаженного мученика. Впрочем, брат Джерис предположил, что его оставил огрызок от яблока.
Брату Джерису, который стал учеником переписчика почти одновременно с братом Фрэнсисом, похоже, нравилось его поддразнивать.
Скажи, о ученый брат, что означает этот текст: «Транзисторная система управления блока 6-Б»? спросил он, заглядывая через плечо брата Фрэнсиса.
Очевидно, название документа, ответил Фрэнсис, почувствовав легкое раздражение.
Несомненно. Но что оно означает?
Это название рисунка, на который ты смотришь, брат Простак. А что означает «Джерис»?
Почти ничего, я уверен, сказал брат Джерис с притворным смирением. Пожалуйста, прости меня за тупость. Ты успешно обозначил имя, указав на поименованное существо, а это действительно и есть значение имени. Но существо то есть сам по себе рисунок что-то означает, верно? Что символизирует собой рисунок?
Транзисторную систему управления блока 6-Б, разумеется.
Все ясно! рассмеялся Джерис. Какое красноречие! Если существо это имя, значит, имя это существо. «Равное можно заменить равным» или «Равенство обратимо». Может, перейдем к следующей аксиоме? Если верно то, что «Величины, равные одной и той же величине, могут заменять собой друг друга», то не существует ли некая «одна и та же величина», которую символизируют как название, так и рисунок? Или это закрытая система?
Фрэнсис покраснел и постарался подавить в себе досаду.
Мне представляется, сказал он медленно, что рисунок символизирует собой абстрактную концепцию, а не конкретную вещь. Возможно, у древних был систематический метод изображения чистых идей. Очевидно, что опознать объект, изображенный на рисунке, невозможно.
Да, он очевидно неопознаваем! со смехом согласился брат Джерис.
С другой стороны, возможно, он действительно изображает некий объект но очень формально и стилизованно, так, что зрителю нужно особое обучение или
Особое зрение?
По-моему, это абстракция или, возможно, трансцедентальная величина, выражающая мысль блаженного Лейбовица.
Браво! А о чем он думал?
Ну о проектировании схем, сказал Фрэнсис, найдя термин в блоке текста в нижнем правом углу листа.
Хм, а к какой дисциплине относится это искусство, брат? Какой у него род и вид, в чем его особенности и отличия? Или же оно всего лишь «случайность»?
Фрэнсис подумал, что Джерис перегибает с сарказмом, однако решил ответить мягко:
Вот здесь я вижу столбец чисел и его заголовок: «Номера электронных деталей». Когда-то существовало искусство или наука под названием «электроника», которая, возможно, была одновременно и наукой, и искусством.
Ага! Таким образом, мы разбираемся с «родом» и «видом». Теперь, если позволишь, я перейду к «отличиям». Что именно изучала «электроника»?
Это также записано. Фрэнсис перевернул Реликвию вверх дном, пытаясь найти хоть что-нибудь, что сделало бы чертеж чуть более понятным. До сих пор все его усилия были тщетны. Электроника изучала электрон, объяснил он.
Воистину, так и написано. Поразительно. Прошу тебя, скажи, что такое «электрон»?
Ну, судя по обрывочным сведениям из одного источника, электрон это «отрицательный завиток небытия».
Что? Как же можно отрицать небытие? Разве это не превратило бы его в бытие?
Возможно, отрицание относится к «завитку».
А! Значит, тогда есть и «незавитое небытие», да? Ты уже выяснил, как раскрутить завиток небытия?
Пока нет, признался Фрэнсис.
Не унывай, брат! Какие они, наверное, были умные, эти древние, раз умели раскручивать небытие. Продолжай в том же духе, и узнаешь, как это происходит. И тогда среди нас появится «электрон», да? А что мы с ним будем делать? Положим на алтарь в часовне?
Ну ладно, вздохнул Фрэнсис, я не знаю. Но я верю в то, что когда-то «электрон» существовал, хотя понятия не имею, когда он был создан и для чего предназначался.
Как трогательно! усмехнулся иконоборец и вернулся к работе.
Насмешки брата Джериса печалили Фрэнсиса, однако он был по-прежнему предан своему проекту.
В точности воспроизвести каждую отметину, кляксу и пятно оказалось невозможно, но качество копии было достаточно высоким, чтобы обмануть глаз с расстояния в два шага, и поэтому она годилась для демонстрации, а оригинал, следовательно, можно было опечатать и убрать на хранение. Завершив работу, брат Фрэнсис ощутил разочарование. Рисунок получился слишком голым. Ничто не заставляло с первого взгляда предположить, что это священная Реликвия. Стиль был лаконичный и непритязательный возможно, вполне соответствовавший характеру самого блаженного, и все же
Скопировать Реликвию оказалось недостаточно. Святые были скромными людьми, которые прославляли не себя, а Бога, и поэтому возвеличивать их следовало другим. А «голая» копия получилась холодной, скучной и никак не напоминала о святых качествах блаженного.
«Glorificemus», думал Фрэнсис, работая над многолетниками. В данный момент он переписывал текст псалмов, чтобы затем его могли заново переплести. Он остановился, желая снова найти нужное место в тексте и обратить внимание на его смысл после многих часов переписывания он уже вообще перестал читать и лишь позволял руке писать буквы, которые видели его глаза. Сейчас он копировал четвертый псалом покаяния, молитву царя Давида о прощении: «Miserere mei, Deus ибо беззакония мои я сознаю, и грех мой всегда предо мною». Стиль страницы перед его глазами совсем не соответствовал смиренной молитве. Букву M в слове «Miserere» украшала инкрустация из сусального золота, причудливый узор из фиолетовых и золотых нитей заполнял поля и свивал гнезда вокруг восхитительных заглавных букв в начале каждого стиха. Какой бы скромной ни была сама молитва, страница была великолепной. Брат Фрэнсис переносил на новый пергамент только текст, оставляя место для роскошных заглавных букв и полей столь же протяженных, что и сами строки. Другие мастера окружат написанные простыми чернилами буквы буйством цветов и создадут живописные заглавные буквы. Он учился иллюстрировать книги, однако еще не обладал достаточным умением, и поэтому работать с сусальным золотом ему не доверяли.
Gloreficemus. Он снова подумал про светокопию.
Никому не говоря, брат Фрэнсис принялся разрабатывать план. Он нашел тончайший пергамент и несколько недель обрабатывал и растягивал его, превращая в идеальную поверхность, затем выбелил, сделав его белоснежным, и аккуратно спрятал. В течение нескольких месяцев он проводил каждую свободную минуту среди Реликвий, разыскивая подсказки, которые помогли бы ему разгадать рисунок Лейбовица. Ничего похожего на закорючки ему найти не удалось, понять смысл рисунка тоже, зато после долгих поисков он наткнулся на обрывок страницы, на которой речь шла о светокопировании. Похоже, это была страница из энциклопедии. Упоминание было кратким, и части статьи недоставало, но, прочитав ее несколько раз, брат Фрэнсис заподозрил, что он как и многие писцы до него зря потратил много времени и чернил. Эффект белого изображения на темном фоне, похоже, не особое желаемое свойство, а особенность определенного дешевого процесса копирования. Исходный рисунок, с которого сделали фотокопию, был черным на белом фоне. Фрэнсису пришлось бороться с накатившим на него желанием побиться головой об пол. Столько чернил и столько труда на то, чтобы создать копию случайно получившегося артефакта!.. Пожалуй, не стоит сообщать об этом брату Хорнеру. Более того, в данном случае молчание милосердно, ведь у брата Хорнера слабое сердце.