Предприимчивые жёны специально выглядывали на соседних лестницах знакомые лица.
Вот видишь! говорила тощая блондинка сверкая глазами и показывая на идущих по Изумрудной лестнице соседей, Ханусы живут лучше нас, а ты не верил. Я не говорю, что надо тянуться до самих Кинусов, но взять бредит и купить нормальную модель клаера мы обязаны! Мне уже стыдно летать на нашей развалюхе, кривила она губы.
Муж обречённо кивал головой, тяжело вздыхая и поглядывая на лифт.
Вот эти вообще, наверное, на санерах ездят, и ничего! оправдывался он, указывая на людей в лифте.
Не равняй себя с ними! Так и опуститься на дно не долго, стать полным неудачником. Оформим бредит? блондинка с надеждой сверлила мужа хитрым взглядом.
Не сказать, что жители Аскерии боготворили музыку, но слушать её в большом зале, всем вместе, шумя, бурля, обмениваясь новостями, отвлекаясь на гаверофоны, сплетничая и обсуждая окружающих, стало делом важным и престижным.
36
Гус с Линдой припарковали клаер на стоянке рядом с Золотой лестницей. Сегодня она играла на сцене. Одетый по случаю праздника в новый чёрный костюм, Гус волновался, то и дело отряхиваясь и поправляя тесный галстук.
Линда давно уговаривала его пойти на концерт, но Гус каждый раз находил отговорки.
Это настоящее событие! Гус, любимый, хочу видеть тебя в первом ряду! Играть для тебяэто несравненное удовольствие, Линда прихорашивалась у зеркала, пряча непослушные локоны за ушко.
Но ты можешь играть для меня и дома.
О, это же совсем, совсем другое! Тысячи людей в зале, восторженные глаза, аплодисменты, цветы. И ты, ты! Такой близкий и любимый рядом!
Хорошо! Если для тебя это так важно, я пойду на концерт!
Ура! Линда захлопала в ладоши и запрыгала по комнате, как маленькая девочка.
Выйдя из клаера, Линда прижалась к Гусу, брезгливо оглядываясь по сторонам. На ступеньках стояли и сидели бедно одетые аскерийцы, протягивая руки к проходящим.
Будем подниматься или сразу на лифт? спросил Гус.
Как на лифт? Линда побледнела. Сесть тудаэто значит признать, что мои дела идут плохо.
Линда и Гус начали пробираться сквозь толпу нищих. Их унылые лица и таблички с просьбами умоляли, пытаясь разжалобить жителей хотя бы на несколько гаверов.
Эти отвратительные странные после пожара разбрелись по всей территории. Куда смотрят офицеры СЗА? В Аскерии никогда не попрошайничали. Всем и всегда гаверы давались согласно Достижениям! зло бросила она.
Линда, они такие же люди, как мы.
Да нет же! Ты не понимаешь! Они не достойны находиться на этой лестнице. Здесь всегда обменивались своим успехом. А у них какие успехи?
Жизнь без успехане жизнь? Гус с удивлением посмотрел на Линду. А кто определяет критерии успеха? Кто взял на себя право сортировать людей по лестницам, диктовать им, как жить?
Система Достижений и есть свод правил жизни в Аскерии! гордо отчеканила Линда. Порядок и счастье покоятся на праве Достигать, стремиться к большему.
Я не против Достижений. Но счастливы ли люди? Зачем бездушные системы за самих людей определяют их счастье?
Идём! Линда решительно потянула Гуса на лестницу. Ты должен увидеть это вопиющее непотребство своими глазами. Может, тогда ты изменишь своё мнение.
Неопрятный человек в рваных штанах и потрёпанной куртке стоял посреди Золотой лестницы с протянутой рукой. Белая табличка с красными буквами, висящая у него на груди, призывала: «Подай гавер на новый санер».
Это же ужас! Хамство! Линда зашлась в гневе. На санер просит, какая наглость!
Какая лестница, таково и прошение, хитро заметил Гус.
Работать надо, Достигать, а не с протянутой рукой стоять! Бредит взять в конце концов!
Вот, допустим, тот, Гус указал рукой наверх, на гитаре играет.
Преодолев несколько ступенек, Линда с Гусом оказались возле гитариста. Бледный, осунувшийся, обросший колючей щетиной мужчина лет сорока в черной вязаной шапке и длинном чересчур просторном для него пальто перебирал пальцами струны, готовясь к очередной песне. Ногой в рваном белом кроссовке он подтолкнул к слушателям грязное блюдце с отбитым краем. Положив желтовато-серые пальцы на струны гитары, человек запел.
Сон, страшный мой сон,
Жизнь рвёт под уклон,
Мир цвет изменил,
Я имя своё забыл.
Звался я маленький дом,
Звался я санер при нём,
Жил я с красивой женой,
Всё это было в заём.
Куплено было не мной,
Шёл не к себе я домой,
В санер садился не свой.
Что же случилось со мной?
Сам я себя потерял,
Всё Достиженьям отдал,
Вещью ненужной я стал,
Как человек я пропал.
Аскерийцы окружили поющего мужчину в плотное кольцо. Гус и Линда оказались ближе всех к гитаристу.
Какая грустная песня, заметила женщина с большими голубыми глазами.
Грустнаягитарист ненадолго замолчал. Она о моей жизни. Я сам написал.
Планируете что-то еще написать? раздался голос из толпы слушателей.
Планировать? гитарист усмехнулся. Мой каждый деньэто последний день. Я и так задержался. Год назад врачи отмерили мне несколько месяцев жизни. Сначала пришлось взять огромный бредит на операцию. Исковеркав моё тело, врачи отправили домой умирать то, что от него осталось.
Он окинул взглядом столпившихся людей. Несколько человек отделились от толпы и продолжили подъём по лестнице. Оставшиеся опустили глаза. Линда прижалась к Гусу, который прямо смотрел на гитариста.
Доктора решили за меня всё. После этого моя жизнь круто перевернулась. Как лощёные карты с одинаковыми рубашками, одним взмахом руки раскрылись неприглядными истинными лицами. Справку разослали по всем гаверодомам, которые потребовали досрочного возвращения бредитов. Накопление моего рейтинга приостановилось, баланс заморозили в счёт долгов. Дом и санер отобрали. Жена ушла от меня. Я проиграл свою жизнь, больше ставки делать не на что. Всё, что у меня осталосьгитара, подаренная ещё в детстве родителями.
Толпа зашуршала голосами. Люди невольно стали свидетелями смятого правилами бредитной кабалы больного человека. Как подгнивший лимон, его подрезали, выжали соки и выбросили на улицу оставшиеся от него ошмётки.
Почему же вы до сих пор живы? Может, врачи ошиблись? спросила пожилая дама.
Кто их знает Может, и ошиблись. гитарист моргнул, стараясь скрыть подкатывающиеся слёзы. Только раньше я готовился к жизни. Думал, вот еще этого достигну, это приобрету, и жизнь начнётся. Но красная жирная черта, словно извивающаяся змея, разделила всё на до и после.
Люди отворачивались, но по-прежнему топтались на месте.
Не постепенно, а разом, в один момент жизнь стала ничем, застыла. Мысли в голове ещё какой-то период пытались бежать в будущее, но исчезали в полной пустоте. Все попытки вернуться в прошлое натыкались на бессмысленность всего пройденного. Я оказался в голом, жестоком настоящем без права чего-то ждать и оглядываться назад.
Женщины в толпе мяли уже порядком мокрые платки. Линда нервно тормошила за рукав Гуса, но он единственный продолжал прямо смотреть на гитариста.
Боль, она заполнила всего меня. Не имея сил сопротивляться, я привык к ней, перестал её замечать. Однажды, проснувшись ранним утром на лавочке в сквере, я открыл глаза. Голубое пространство неба, не заслонённое клаерами, смотрело на меня спокойным безмятежным смыслом. Лучи солнца бегали по лицу, заставляя жмуриться и улыбаться. Птицы, не заглушённые рингтонами гаверофона, наполнили мир звуками. Я не видел и не слышал всего этого раньше. Я проснулся в иной реальности, в настоящем. Тело начало двигаться помимо моей воли. Пальцы, перебирая струны, подбирали мелодии к слетающим с губ словам. Теперь, он улыбнулся, я живу. И каждый день, выигранный у смерти, как большая целая жизнь.
Пойдём! Мне плохо! Линда сильно сжала руку Гуса.
Через несколько пролётов лестницы жизнь гитариста осталась позади.
Страшно, когда Достижения закрывают настоящее. Может, люди боятся жить здесь и сейчас? Прячутся от самих себя за балансами и рейтингами? А что было до Достижений, Линда? Кто их придумал?
Мистер Гавер! нервно ответила Линда и побледнела. Нам пора, надо еще подготовиться к концерту.
37
Гус занял место в первом ряду. Витиеватые хрустальные люстры спускались с потолка сотнями лампочек, запрятанных в блеск дорогого стекла. Свет преломлялся и осыпался в зал искусственным потоком, отражаясь в зеркалах, женских украшениях из драгоценных камней и экранах включённых гаверофонов. Свет позволял видеть друг друга, общаться, оставляя до начала концерта в полумраке основное место действиясцену. Всё разыгрывалось как по нотам. Сначала лестницы или лифт, потомнеминуемое общение со знакомыми, и только лишь затеммузыка. Три акта приобщения людей к творчеству.
Невесомые прозрачные тюлевые шторы на окнах холла, начищенный до блеска паркет. Гардероб, наполненный одеждой на выход. Зеркала, отражающие стремление выглядеть лучше, чем ты есть. Осторожные движения, ищущие взгляды, тисканье гаверофонов. Наконец, возгласы приветствия. Диалоги. Долгожданная возможность высказаться. Напускные эмоции с тайной надеждой кого-то удивить, выделиться, стать заметным, убедиться или иллюзорно поверить, что ты кому-то интересен.
Музыка жизни звучит уже давно, еще с лестницы. Настоящий концерт человеческих желаний и томительных ожиданий начался. Здесь скрипкой играет надежда, а совсем рядом виолончелью разливается скука. Громыхает чуть поодаль барабанным боем тщеславие, флейтой извивается зависть, а звуками фортепиано врывается притворство. Контрабасом нарастает страх. Стоит ли сравнивать эти инструменты? Интересны ли они друг другу? Вряд ли. Ониоркестр, организованный ради самих себя, ради общей картины, ради права быть в этом ансамбле, вскакивая и ускоряясь под взмахи дирижёрской палочки.
Последний звонок создаёт упорядоченные потоки в зал. Людской оркестр рассыпается на клавиши и струны, рассаживаясь по одинаковым креслам. Свет вспыхивает на сцене, погружая в темноту зала наряды на показ, лица для других, эмоции на всеобщее обозрение. Тишина. С этой минуты принято говорить шёпотом, мало двигаться и смотреть на сцену. Слушать? Да разве мозг это позволит! Минутная пауза. Период одиночества без гаверофона. Мысли начинают привычно метаться по прошлому и будущему. Страхи по бредитам. Неприятный разговор с начальником. Встреча с любовником. Неудачный секс с соседкой. Сотни тысяч картинок ещё продолжают скакать под взмывшие в воздух аккорды. Вжавшись в концертные кресла, зрители с пустыми широко раскрытыми глазами заново и заново прокручивают старые или вероятные переживания, забывая о скоротечности человеческой жизни. Возможность думать сталкивается с возможностью слушать и слышать.
Линда в длинном струящемся платье цвета морской волны, расшитом переливающимися камнями и бисером, и не уступающей по красоте и богатству маске, неизменно закрывающей её лицо. Скрипка и смычок будто в первый раз встречаясь друг с другом, дарят невообразимое сочетанье семи нот.
Рояль. За ним, также в маске, в чёрном концертном дорогом костюме и белоснежной рубашкемужчина. Ноги в начищенных до слепящего блеска туфлях лежат на педалях музыкального инструмента. Рояль и скрипка сливаются в едином вихре музыки.
Эти двое всегда в масках. Они редко дают концерты. Но вот уже несколько лет аскерийцы гадают, кто же скрывается под масками. Любопытство и неразгаданная тайна притягивают их внимание, будоражат желание узнать.
Новое восхитительное творение наконец-то захватывает внимание зала и не отпускает до самого антракта. Свет. Передышка. Зрители возвращают себе право снова стать разными, превращаясь в рой разномастных лейблов и натянутых личин. Фойе гудит, движется, вспыхивает новыми встречами, хлопаньем дверей туалетных комнат, играет отражением зеркал, умножая число посетителей концерта.
Очередь в буфет завершается шелестом гаверов. Прикрываясь звоном бокалов и шёпотом, аскерийцы бросают вокруг короткие молниеносные взгляды. Оценки нарядам, причёскам, украшеньям. Антураж для других. Притворный гламур. Зависимость от чужих оценок. Невозможность остаться самим собой.
Даже если аскерийские виртуальные сети полностью поглотят людей в физическом мире, то и там они будут продолжать примыкать к различным группам, накапливать журнальные наряды, припысывать себе несуществующие качества и лепить фальшивый образ. Жизнь ради кого-то, ради тех миллионов, которые забудут о тебе, лишь только ты исчезнешь из сети.
Звонок, ускоряющий всё живое, приближает продолжение концерта. Протискивание между рядами, перевод гаверофонов в бесшумный режим. Эстафета снова переходит к сцене.
Всплеск аплодисментов. Линда ловит на себе сотни восторженных взглядов. Гус в первом ряду. Её Гус. Вот чьё восхищение сегодня стоит обожания целого зала. Почитание публики первично, музыка вторична. Зрителидоноры вдохновения музыканта и обязательный фон для творчества на показ. Поймать кураж, используя энергетику зала. Власть одних над другими под пеленой музыки обретает абсолютный характер. Гус должен слышать коллективный экстаз зала по поводу неё.
Наконец, зрители и исполнители сливаются в неповторимое, яркое и по-особому живое единство. Можно какое-то время не включаться в этот поток, продолжать думать о своём, но нельзя не сдаться нарастающему плену. Мысли, подхваченные волной музыки, сливаются, растворяясь в коллективном сознании зала. Время тормозит, высыпая искры эмоций. Последние взмахи смычка мгновенно тонут в овациях. Соединять ладони до лёгкой боли, оборачиваясь по сторонам до тех пор, пока соседи делают также. Не стать тем, кто положит начало концу аплодисментов. Бежать к сцене, дарить цветы, всматриваясь в маски. Отточенный веками механизм, вечная игра, живущая по твёрдым правилам концерта, движется к концу. Творчество, растворённое в формате публичности, достигает апогея.
Гус и Линда сели в клаер. Яркие букеты ради поддержания таинственности доставлялись домой другим транспортом.
Тебе понравилось? Линда томительно ждала похвалы от своего самого главного зрителя.
Очень. Ты играла прекрасно, дорогая! Гус обнял Линду и поцеловал её в макушку.
Он любил и принимал её такой, какая она есть. Гус снова видел в ней маленькую девочку, не наигравшуюся в игрушки, жаждущую подарков и одобрения. «Люди искренне верят в то, что возможно стать взрослым», думал он. Но разве есть возраст у разума? Тело вырастает, взрослеет, меняется. А внутри этой внешней оболочки продолжает бормотать и осматривать себя со всех сторон нестареющий, а лишь получающий опыт разум, зачастую застревающий на каком-то уровне в спирали жизненных обстоятельств.
38
Жаф буквально запрыгнул в кабинет главреда, источая победную улыбку.
Фу! главред замахал руками. Жаф! Да от тебя за версту несёт перегаром.
Обросший недельной щетиной журналист предстал перед главредом в пальто с торчавшим из рукава красным шарфом. Протягивая отпечатанные листки шефу, он хитро улыбался.
Жаф, что это?
Новость, шеф! Новость-бомба, которая взорвёт Аскерию! Как просили, для свежего номера «Аскерийских новостей».
Жафчик! улыбка главреда потекла к двинувшимся ей навстречу большим ушам. Я сейчас прочитаю! А ты иди, приведи себя в порядок.
Приведу, приведу! У вас похмелиться не найдётся? Для расширения сосудов, так сказать, взмолился Жаф.
Главред покачал головой, вздохнул и достал из сейфа бутылку коньяка. Незамедлительно полстакана спасительного напитка приветливо булькнули в желудок журналиста.
Вы читайте, шеф! А я прикорну чуток. А то я всю ночь не спал после спецзадания.
Жаф по-свойски лёг на диван, стоящий в углу кабинета, и, завернувшись в пальто, через пару минут захрапел.
Глаза главреда уже привычно неслись по тексту, оценивая материал.
«Самый живой из нас!» гласил заголовок.
«Мы похоронили его. Мы оплакивали его смерть. Наши сердца рвались от горя. Он стал нашим символом, флагом рыдающей Аскерии. Мы слагали о нём песни, посвящали ему стихи. Мы увековечили память о нём в золотом постаменте. Каждый аскериец где-то в глубине души теплил надежду на его возвращение. Какова стала бы наша жизнь, если бы говорящий гусь не умер? Аскерийцы! Он не просто с нами! Он среди нас! Произошла чудовищная ошибка! В земле лежит обыкновенный гусь. Мы похоронили не того! Блестящий, талантливый учёный Аскерии Керси ввёл гусю человеческий ген. И птица не просто заговорила, она превратилась в человека! Наш герой, символ Аскериичеловек! Ищите его! Разглядите его в своих соседях, незнакомцах, просто проходящих мимо людях. Он необходим каждому, он нужен всем нам! Аскерия обрела новое счастье, найдите его!»