На что я еще не посмотрел?
Это вон там, в углу. В тридцати футах, прямо у стены. Хит направил луч на нечто, похожее на большую кучу тряпок. Сходите, посмотрите. Я уже знаю, что это, поэтому останусь. Я не уйду, не беспокойтесь.
Сделав несколько шагов, Грей обернулся, чтобы удостовериться, что Хит не собирается подобраться к нему сзади. То, что он принял за кучу тряпок, оказалось человеческим телом, лежащим в углу лицом в плитку. Затылок его был размозжен. Кровь запеклась на спутанных волосах. Поворачивая тело, Грей думал, что увидит незнакомое лицо, потому что Дрейтона он не знал. Но это был испанец, Карлос Мигель. Пока Грей осматривал труп, Хит не сдвинулся ни на дюйм, но нечто живое упало на полицейского из темноты потолка, заставив рухнуть на пол.
Его голова ударилась о бетон, и сознание отключилось.
Очнулся он в вагоне метро. Вернувшееся сознание принесло с собой боль и тошноту. Он провел рукой по голове и нащупал с полдесятка царапин на лице и на затылке. Живот разрывало от острой боли, и он почувствовал, что сиденье под ним мокрое. Падение открыло некоторые его старые внутренние раны, и теперь из прямой кишки шла кровь.
Боль была нестерпимой, но Грей сумел заставить себя внимательно осмотреться. Находился он в поезде, который несся по темным туннелям с головокружительной скоростью.
На полу вповалку лежали тела. Некоторые висели на перетягивающих шею кожаных петлях, прикрепленных к потолку. Все они были убиты недавно и жестоко. В вагоне находились десятки тел. Руки и ноги торчали под разными углами из куч плоти и одежды. На лицах застыло выражение невыразимого ужаса и боли. Среди мертвецов лежал и Карлос Мигель. Грея бросили сюда с кастильцем, посчитав мертвым.
Каким-то образом он стал пассажиром вагона, который, судя по его виду, был изготовлен еще в двадцатых годах. Освещался вагон обычными электрическими лампочками, заключенными в плафоны в стиле ар-деко, два продольных ряда сидений разделял широкий проход. На то, что это очень старый вагон, указывали и древние рекламные листовки над окнами, и схема метро с такими уже не существующими линиями, как Хэмпстед-энд-Хайгит, Сити-энд-Сайт-Лондон и Сентрал-Лондон. В те времена линии Виктория и Джубили были еще не построены и даже не задуманы. Кроме того, схема линий выглядела непривычно: это было хаотичное переплетение кривых, а не четкая, похожая на принципиальную электрическую схему карта, спроектированная Гарри Бекком.
Взявшись за шест у края сиденья, Грей с трудом поднялся на ноги и в каком-то оцепенении стоял пару минут, покачиваясь вместе с вагоном. Его наручные часы показывали 1:20. Он провел без сознания больше восьми часов. Левая брючина прилипла к внутренней поверхности бедра, там, где частично засох ручей крови, льющейся из прямой кишки. Пройдя между телами, он увидел, что находится в последнем вагоне состава и дверь в предпоследний вагон приварена намертво.
Грей пробрался обратно на сиденье и посмотрел в окно. Неожиданно поезд, не сбавляя скорости, въехал на станцию, и он прижался лицом к стеклу, чтобы различить написанное на стене название. Света из вагонов хватило, чтобы разобрать надпись на выцветшей табличке: «Норт Энд». Также свет выхватил из темноты несколько низкорослых безликих созданий, которые прятались в тени на платформе. Они сторонились света, но возликовали, увидев прибытие Стража.
Грей не сомневался, что внутренние и внешние ворота теперь, когда Страж закончил свое путешествие, закрыты по всей сети подземных туннелей. У него появилось подозрение, что ворота эти служат совсем не для тех целей, которые называются официально, и нужны для того, чтобы никто не смог выйти на поверхность по путям. Дрейтон описал немало кусочков этой головоломки в своей книге «Тайное подземелье», но Грей не складывал их до тех пор, пока не стало слишком поздно и он не столкнулся лицом к лицу с тайной безбрежного лабиринта индустриальной преисподней.
В мыслях Грея все разрозненные главы книги Дрейтона собрались в единое связное объяснение того, что происходило. В объяснении этом участвовали несколько заброшенных перевернутых небоскребов, один из которых находился под «Норт Эндом» и уходил в землю, вероятно, более чем на тысячу футов. Сооружения, населенные странными существами, которым порой надоедало питаться тем, что они получали, используя меньшие туннели, ведущие к кладбищам по всему Лондону. Возможно ли, чтобы эти пожиратели плоти переняли какие-то черты трупов, на которых они охотились, как говорится в преданиях о людоедах?
Он подумал о призрачном поезде и о его машинисте Como una palomilla О человеке по имени Хит, в толстых очках и с закрытым лицом, который знал все, что знал сам Дрейтон
Когда он подумал о станциях-призраках на линиях Пикадилли, Метрополитэн и всех остальных, ему вдруг стало понятно, что на каждой из них в ту ночь был свой Страж.
Неожиданно во всех вагонах погас свет.
Повинуясь сигналу, как они действовали много раз в прошлом, они жадной волной хлынули из черной бездны коридоров и захламленных комнат.
Пока низкорослые существа целеустремленно преодолевали расстояние между их убежищами и поездом, он наконец понял: для того чтобы удержать их здесь, под землей, в темноте, чтобы не дать им захватить весь Лондон, их необходимо насытить.
Лишь раз успел Грей вскрикнуть в темноте.
Элизабет ХэндСБОРЩИЦЫ ШАФРАНА
Элизабет Хэндлауреат нескольких премий и автор восьми романов, в том числе «Потерянное поколение» и «Смертельная любовь», а также трех сборников рассказов, последний из которых называется «Шафран и сера: странные истории». В настоящее время она живет на побережье штата Мэн.
«Сборщицы шафранапоследний из четырех рассказов, объединенных в серию Утраченные владения, рассказывает автор, в которой затрагивается тема творческой и эротической одержимости. Действие во всех четырех историях разворачивается после событий 11 сентября 2001 года в мире, напоминающем наш. В Сборщицах шафранав темном мире, который рождается сейчас».
Для нее он был местом почти в той же степени, что и человеком, утраченным владением, краем, в котором пробуждались желания сердца. Одинокими ночами она представляла его, как другие представляют себе пустой пляж, лазурную воду. Годами она думала об этом и засыпала.
В Сиэтл она прилетела на симпозиум, посвященный будущему. Поездка была для нее радостным событием, потому что на восточном побережье, где она жила, уже тридцать четыре дня не переставая шел дождь, метеорологический рекорд, ставший избитой шуткой: «Осталось только шесть дней». В Сиэтле и то было суше.
Она принимала участие в круглом столе по стихийным бедствиям и глобальному потеплению. Первые три ее романа являли собой апокалиптические видения ближайшего будущего. Она прекратила писать, когда ее произведения перестали быть художественной литературой и стали больше походить на репортажи. После того она выпустила серию книг о путешествиях во времени, можно сказать, воплотила свою давнюю мечту попасть в древний мир. Многие ее друзья и коллеги по перу тоже обратились к подобным темам: ретро, ностальгия, история. В свое время она закончила факультет классической археологии, и исследования приносили ей настоящее удовольствие, хоть и отнимали все силы. Она ненавидела летать самолетами: постоянный страх, постоянные задержки. Природные катаклизмы, нищета, недоедание, жажда, наводнения, массовые беспорядки стали настолько частым явлением, что посещение мест, которые когда-то представлялись красочными и безмятежными, как картинки с открыток двадцатых годов, превратилось в своего рода экстремальный вид спорта. И все же она ехала, вооружившись глазной повязкой, затычками для ушей, плеером и снотворным. Закрывая глаза, она видела руку Рэндалла, заброшенную за голову на подушке, его склоненное в сторону лицо. Через пятнадцать минут после окончания круглого стола она уже ехала на такси в Такому, а через несколько часовлетела в Сан-Франциско.
Он встретил ее в аэропорту. После нескольких недель дождя на востоке и пасмурной погоды в Сиэтле солнечный свет казался ей живым, он словно впился когтями ей в глаза. Они приехали в гостиницу, в которой она всегда останавливалась. Здесь все выглядело как в каком-нибудь старом второсортном кино: лестница с витиеватыми коваными решетками в фойе, администратор за узкой конторкой из полированного ореха, портье, каждого из которых запросто мог бы сыграть молодой Петер Лорре. Лифт с подсвеченным табло, похожим на часы, которые никак не могут остановиться на правильном времени, крошечное кафе размером с чулан для швабр, прилепившееся к заднему входу.
Рэндаллу всегда приходилось сутулиться, когда он входил в лифт. Он был очень высоким, хоть и не таким поджарым, как двадцать лет назад, когда они познакомились. Волосы его, все такие же прямые и мягкие, уже не блестели, как когда-то. Если раньше они были темно-русыми, то теперь посерели, приобрели какой-то странный темноватый оттенок, который при определенном свете иногда даже казался голубым, как бледный мокрый шифер. Он имел привычку посматривать серо-голубыми глазами сквозь опущенные черные ресницы. Сначала ей это казалось кокетством, но со временем она поняла, что это было проявлением замкнутости, отстраненности от мира, которые порой граничили с патологией. Если бы он больше сидел дома, его можно было бы назвать агорафобом.
Но он им не был. Они выросли в соседних пригородах Нью-Йорка, хотя встретились намного позже в округе Колумбия. Когда пришло время решать, где осесть, она отправилась в Мэн вместе со всеми остальными писателями и художниками, искавшими убежища в прошлом, а он выбрал Северную Калифорнию. Он работал штатным журналистом в одном глянцевом журнале, выходившем четыре раза в год, каждый номер которого стоил, как бутылка хорошего семильона. Он брал интервью у ученых, занятых революционными исследованиями, у писателейнобелевских лауреатов, у поэтов, которые писали на своей собственной коже и имели пристрастие к дорогим наркотикам, незаметно изменявшим их сознание и манеру письма до такой степени, что казалось, будто каждая очередная книга или публикация в Интернете была написана другим человеком. «Множественное расстройство поэта»так назвал Рэндалл это состояние, и термин прижился. Он был из тех писателей, которые штампуют меткие выражения. Его чуть искривленные губы как будто застыли в печальной полуулыбке, и каждый раз, когда он брал длинными красивыми пальцами ручку, она с удивлением вспоминала, что он левша. Он собирал старинные книги, инкунабулы («Ars oratoria», изучение искусства запоминания Жакобуса Публия; «Opera Philosophical» Сенеки, содержащая первое письменное упоминание землетрясения; «Hetaplus» Пико дела Мирандолы) и манускрипты. Вся его квартира была заставлена массивными дубовыми книжными шкафами с яркими, как зеркала, стеклами, в которых хранились папки с рукописями, машинописные тексты, книги в кожаных переплетах. У окна, выходящего на бухту, прекрасный старинный комод, забитый письмами Неруды, Беккета и Асаре. На стенах красовались плакаты и рисунки, большей частью с посвящениями Рэндаллу. Он был младше ее на два года и, как она, бездетен. За все время, прошедшее после его развода, она ни разу не слышала, чтобы он называл свою жену по имени.
В маленьком гостиничном номере было душно. Под деревянным потолком медленно вращался вентилятор, почти не шевеля белую занавеску на единственном окне. Окно выходило на вентиляционную шахту. Прямо напротив, в окне другого старого здания, можно было видеть семью, сидевшую за кухонным столом под флуоресцентной лампой.
Сюзанна, иди сюда, позвал Рэндалл. У меня для тебя кое-что есть.
Она повернулась. Он сидел на кровати (хорошая кровать с мягким матрасом, дорогим белым бельем и пуховым одеялом) и доставал из кожаной сумки, которую всегда носил с собой, плоский пакет.
Вот, сказал он. Это тебе.
Книга. Рэндалл всегда дарил ей книги. Или дорогой чайяркие пакетики из фольги, которые шипели, когда она их раскрывала, и издавали неописуемый аромат; сухие листочки, похожие на мышиный помет, лепестки цветов или шерсть; листочки, чай из которых пах, как старая кожа, и заставлял ее мечтать об экзотическом сексе.
Спасибо, сказала она, разворачивая розовато-лиловую бумагу, которой была обернута книга. А потом увидела, что это, и уже с большим выражением повторила:О, спасибо!
Я подумал, раз ты возвращаешься на Тиру, будет что почитать в самолете.
Это была большая книга в картонном футляре, классическое издание «Фресок Феры» Николаса Спиротиадиса. Когда этот роскошный том на плотной мелованной бумаге с раскладывающимися вклейками и фотографиями настенных изображений был опубликован лет двадцать назад, он считался дорогим изданием, а сейчас, пожалуй, и вовсе стоил целое состояние.
Коробку книги украшал фрагмент самого известного изображения островафрески под названием «Сборщицы шафрана». На нем была прекрасная молодая женщина в затейливо украшенной юбке ярусами и обтягивающей рубашке; голова ее была обрита, оставлен лишь тонкий завитой хвостик на затылке, на лбутатуировка. Она была в серьгах-кольцах и браслетах, два на правой руке, одинна левой. С рукавов свисали кисточки. Пальцами с красными ногтями она срывала рыльце с цветка крокуса.
Сюзанна видела оригинал фрески лет десять назад, когда американским исследователям было гораздо проще получить доступ на территорию раскопок и в Национальный археологический музей в Афинах. И вот теперь, после двух лет бюрократических проволочек, она наконец получила разрешение вернуться.
Какая красота, сказала она. Ее все также восхищало то, как современно выглядела эта девушка. И дело было не только в ее одежде и украшениях. Ее лицо. Губы приоткрыты, взгляд одновременно призывный и отсутствующийпятнадцатилетняя дочь богатых родителей.
Смотри, не урони в ванну. Рэндалл наклонился и поцеловал ее в голову. Это единственная копия, которую я нашел через Интернет. Она стала очень редкой книгой.
Постараюсь, сказала с улыбкой Сюзанна.
Клод ждет нас на обед. Но не раньше семи. Иди ко мне
Они лежали в темной комнате. Его кожа на вкус была соленой и горьковатой, его волосы грели кожу на ее бедрах. Она закрыла глаза и представила его рядом с собой: длинные ноги, печальный рот. Открыла глаза и увидела его. Он спал. Она поднесла руку к его груди и почувствовала исходящий от него жар, уловила медовый запах и начала беззвучно плакать.
Его руки. Большая смятая кровать. Через два дня она уедет, и в комнате наведут порядок. Ничто не будет указывать на то, что она здесь побывала.
Они поехали на Норт-бич в афганский ресторан. У Рэндалла машина была старше, гибрид второго поколения, гораздо более дорогой автомобиль, чем могла позволить себе она (даже если собрать все гранты и не платить налоги) или кто-либо из ее знакомых на востоке. Она никак не могла привыкнуть к тому, как в ней было тихо.
Снаружи тротуары были запружены людьми, все утопало в предвечернем свете, серебристо-голубом и золотом, как подсолнечник. Держащиеся за руки пары, дети, группы студентов, говорящих по мобильным телефонам и размахивающих руками, скейтбордист, старающийся не отстать от паркурщиков.
Тут все чем-то заняты, заметила она. Даже попрошайки, похоже, были увлечены своим делом.
Это из-за света. У всех настроение поднялось. А еще наркотики, которые они в воду подмешивают.
Она рассмеялась, и он обнял ее за плечи.
Когда они приехали, Клод уже сидел в ресторане. Этот поэт в конце восьмидесятых завоевал известность, а потом и славу своими «Элегиями Гиацинта», циклом стихотворений, которым он откликнулся на эпидемию СПИДа. Рэндалл первый раз взял у него интервью, когда Клод получил премию Мак-Артура. Со временем они стали друзьями. У Рэндалла дома на стене висела рукопись второй элегии с нарисованным самим автором гиацинтом.
Сюзанна! Вскочив с места, поэт обнял ее, потом пожал руку Рэндаллу и пригласил обоих садиться. Я заказал вина. Хорошее каберне. Услышал о нем в спортзале на тренировке.
Сюзанна восхищалась Клодом. За день до ее отъезда в Сиэтл он прислал ей букетполдесятка изящных narcissus serotinus с длинными белыми лепестками и желтыми сердечками. Их сладкий запах наполнил весь ее небольшой дом. Она отправила ему по электронной почте благодарность, многословную и искреннюю, но с оттенком грустиэто было так непривычно и так мило, но ей пришлось уехать, не успев насладиться подарком вдоволь. Клод был несколькими годами младше ее, худ и мускулист. На всей голове из растительности имелась только пушистая черная бородка. Брови он потерял во время цикла химиотерапии, и теперь на их месте были вытатуированы тонкие линии, пронизанные золотыми бусинками. Грудь и руки покрывали татуировки в виде стилизованных цветов, дельфинов и осьминогов (всю эту иконографию она видела в Акротири и на Крите), а также имена любовниц, друзей и коллег, которые умерли. Внутренняя сторона его руки была испещрена следами от уколов, похожими на маленькие черные бусинки, вплетенными в изображения волн и ласточек, и зарубцевавшимися белыми следами юношеской попытки покончить с собой. Лицо его хранило тоскливое мягкое выражение. Это было лицо усталого аскета или милостивого Антонена Арто.