Когда ты стар, у тебя в жизни остаются еще кое-какие вещи и, в частности, твои обещания. Ты можешь действовать в соответствии с ними настолько медленно, насколько пожелаешь, настолько быстро, насколько это в твоих силах, и в течение всего времени, пока не капитулируешь. Я дал Бесси обещание. Так что я включаю свою машину и приступаю к взлому.
Кто знает «Секьюр-Ай-Ти» так, как я? Ну да, прошло сколько-то лет. Я поработал еще над некоторыми штучками, но я все-таки забираюсь в файлы, посвященные кадровому составу. Вы же понимаетекто не хочет забраться в данные о персонале? Все хотят.
И я просматриваю каждое имя, каждое лицо, каждую запись голоса. Я вижу лицо, оно мне знакомо, но лишь в некоторой мере. Я знаю эту девочкув какой-то мере. Она пришла с патентом на новый полимер, после чего была принята в штат. Да, образованная, да, хорошенькая, да, ноги красивые. Черт, я вдруг соображаю, что сейчас ей лет сорок. Прошли годы и годы с тех пор, как она ушла оттуда. Как и я.
Я вижу одного старикашку вроде меня; обвислые щеки и очки. Совершенно не могу его опознать, вот только меня сосет неприятное чувство, словно япутешественник во времени. Когда-то я каждый день говорил этому человеку «привет».
Один за другим, и еще, и еще. Кто эти люди, сменяющие друг друга?
Один знакомый мне парень, теперь он возглавляет отдел. Что? Онничто. Трудяга. И что же? Он из тех, кто становится во главе отделов.
Я смотрю на эти впалые, скуластые щеки и вдруг, черт, понимаю, что это же Томми. Томми был симпатичным молодым парнем, он самостоятельно освоил программу, у него был талант. Сейчас он смотрит на меня широко раскрытыми глазами, у него складки в уголках рта, как будто он чем-то удивлен. Как неудачник, движущийся в никуда. Мне вдруг хочется забраться внутрь и разузнать, и прокричать: ничего вы не поняли, у этого парня талант, используйте же его на что-нибудь!
Мне вдруг хочется снова приходить туда каждый день в восемь часов утра, отрабатывать свое пиво и приглашать ребят пропустить по стаканчику. Мне хочется снова делать так, чтобы что-то происходило, даже если это будет сводиться к мелочной работе, выполняемой в кабинете.
Я просматриваю одно лицо за другим, и Силуэта среди них нет. Ну просто нет Силуэта.
А затем я наталкиваюсь на мои собственные данные. У-у, возможно, этот тип и есть Силуэт.
Вначале я увидел фотографию, которую сделать не мог. Я подумал, что это не я, не тот самый Брюстер, да кто же этот старый, странноватый мужик с двойным подбородком? И вот я смотрю на снимок: у меня опять почти все волосы, они опять черные, и я думаю, как же молодо я выгляжу.
Я читаю свой файл, и передо мной открывается история менеджера среднего звена, пару раз получавшего повышение. Там ничего не сказано о том, что я предложил систему опознания петлеобразного повторения. Там не говорится о том, что я первым использовал квантовые компьютеры в интересах обеспечения безопасности. Там не говорится о том, что именно я проинформировал инженерные войска о международном стандарте 20 203, регистрация которого отдала в наши руки Сингапур, Корею, а в конечном счете и Китай.
А вот дата моей отставки там имеется. А внизу написано: «Без видимых угроз безопасности. Отличительных черт нет».
Нет отличительных черт, прах их побери! А чего я мог ожидать? Спасибо? Корпорации, которая старалась бы премировать своих служащих? Надо полагать, этого я и ожидал, если разработал для них несколько уникальных штук, крупных штук, и их появление мои коллеги встречали стоя, с овацией, и я почему-то думал, что эти штуки заслуживают какого-то отличия. Но им не нужно, чтобы кто-нибудь заслуживал отличия. Они хотят отличий для себя самих. Но и они отличий не получают.
Все мы проваливаемся в черноту.
И я чувствую, как во мне поднимается страх.
О, страх можно изгнать. Да отвернитесь от него и уйдите в сторону! Или же позвольте ему парализовать вас. Вот только невозможно определить, как поступить с новым страхом. Нельзя повернуться и двинуться ему навстречу. Он никуда не денется. Потому что речь идет о страхе перед тем, что остается только принять.
Отношение к смерти может быть только одно: принять ее, а если вы пойдете на это в таком возрасте, как наш, то это будет означать приближение к смерти. Ты принимаешь ее, и она приходит к тебе.
Но ты получаешь нечто злое. Ты ведешь себя так, как ведут себя в мышеловке. Ты корчишься.
Я не могу сидеть спокойно. Я подпрыгиваю и прихрамываю, как будто нахожусь одновременно в состоянии наркотического и алкогольного опьянения, потому что моя комната похожа на гроб, и темно в ней так, словно моим глазам уже никогда не суждено открыться. Подпрыгивающими, судорожными шагами я выхожу в коридор, словно какая-то дурацкая кукла, которая получает импульсы к движению извне. Я прикладываюсь ребрами к стене, и меня это не заботит.
А потом я замечаю свет под дверью Мэнди. На мне нет рубашки, но мне плевать. Я боюсь. И не могу позволить себе бояться и дальше. Я стучусь к Мэнди.
Рановато для общения, заявляет она и рассматривает мои дряблые грудные мышцы. Приглашаешь меня поплавать?
Она еще не смыла косметику, у нее понимающий взгляд, она потрясающе выглядит, как будто сегодня яркий, праздничный, превосходный субботний день.
Что до меня, то все окружающее начинает возвращаться к норме.
Я Мне только нужно поговорить. Ты не против?
Не особенно. Ночи меня тоже нервируют.
Она выходит из комнаты и оставляет дверь открытой.
В ее комнате пахнет духами. На кроватиштук восемь игрушек Мягкие собаки, черепахи. На полочкеогромный лиловый плюшевый медведь в целлофановой упаковке, украшенный большим лиловым бантом.
Она говорит, стуча искусственными ногтями по экрану:
У меня ничего нет.
На какой-то момент мне кажется, что она имеет в виду: нет ничего в жизни. Потом до меня доходит: она занималась взломом. На экраневосемь стариковских лиц и фото парня, который захватывал мою внучку.
Я пододвигаю стул и снова ощущаю себя сильным.
У меня тоже, говорю, выражая тем самым, что ничего не обнаружил в файлах «Секьюр-Ай-Ти». Я Ну Как-то удивился, что ты этим занимаешься настолько открыто.
Смеешься? Мы пытаемся внести вклад в поимку Силуэта. Мне нужен любой снимок, какой подвернется.
Этот телеэкран прямо обращен к системе наблюдения. Я вынужден улыбнуться.
Ты изобретательна, говорю.
Да неужто, правда? Как будто я без тебя этого не знаю!
Она смотрит на меня как на патологического бездельника. Она мне нравится.
Тебе кто-нибудь говорил в последнее время, что ты умница?
Она кивает. Она согласна.
Большинству людей чихать на то, кто ты есть, до тех пор, пока ты в состоянии платить.
У тебя есть родные? Я наклоняюсь вперед, втягиваясь в разговор. Мне хочется услышать ответ.
Нет, отвечает она беззвучно, одними губами. Она делает выдох через нос. Зато у меня есть собственность.
Это точно.
Я понимаю ее. Я делаю движение бровями. Как будто задаю вопрос: для чего тебе тогда заниматься взломами?
Она улавливает. Ей не нужно выслушать вопрос, чтобы ответить.
Это помогает шарикам в голове вертеться, говорит она. Получше, чем беседовать с плюшевыми мишками.
Во всяком случае, у тебя есть умный человек, с которым можно поговорить.
Это еще кто? Она источает презрение, предвидя исполненную эгоизма реплику.
Я опять подаюсь вперед.
Ты.
О. Она опускает глаза и наконец улыбается:Так, ладно, я умная. Благодарю. Хочешь виски, раз уж ты пришел?
Это было бы замечательно.
Еще несколько месяцев невробики и шестимесячный курс реабилитации восстановят нейроны, которые ты теряешь.
А я отвечаю:
Может, я раньше умру.
Не такая уж это и шутка.
Она поворачивается ко мне со стаканом в руках.
Надеюсь, что нет. Вот.
Мэнди рассказывает, как она приобрела земельный участок в Гоаи продала его за фантом. Она говорит о вложениях капитала в широкополосные сети; этим она занималась, когда ей не было тридцати и когда она отошла от спортивных танцев. Она в самом деле занималась спортивными танцами. Единственное, что мне еще удается из нее вытянуть, это что она жила с матерью в трейлере, а потом ее матушка сошлась с торговцем автомобилями, и они поселились в небольшом бунгало в Джерси.
Я забивалась в свою комнату и гоняла стрелялки на видео. Все воображала, что подстреливаю его.
Наконец я говорю:
Пойду-ка взгляну, не нашелся ли Джазза.
Она кивает, и мы оба поднимаемся на ноги. И тогда она мне говорит:
Здорово все-таки, что ты после стольких лет все еще заботишься о нем.
Он из моей команды, отвечаю я.
Брось, отмахивается она. Он и есть вся твоя команда.
Но она говорит это по-настоящему милым тоном.
На следующее утро я обнаруживаю на своем телеэкране почту.
Это письмо от Мальчишки. Мистера Новавиту нашли в экспресс-автобусе, движущемся к югу в сторону Мэриленда. Джазза не был в Мэриленде с детства, когда родители увезли его в Джерси. Да как он, черт возьми, проделал этот путь?
Его привезли обратно около полудня, и выглядит он так, будто ночь зверски надругалась над ним: багровые щеки, коричневые старческие пятна, тяжелая, мрачная походка. Ночь не виновата, просто вот так выглядит в наши дни мистер Новавита, а я об этом постоянно забываю. Он все еще лазает по деревьям.
Он будет хорошо. Будет спать, говорит Мальчишка.
Я вижу на столе его очки, и ко мне приходит другая мысль, щекочущая как перышко.
Они были на нем?
Я надеваю очки. Транскодер есть, но он вживлен в его руку. Высокая технология. Выше, чем у меня. Во всей руке Мальчишки пылает огонь. Тепловое зрение. Ночное?
Изысканные очки, говорю я.
Я спускаюсь к моей команде. Мы нанесли ответный ударисследовали потоки денежных средств. Таг проделал определенную работу с костюмами. Он включает свой небольшой радиоприемник, так что они не могут вторгнуться в наш разговор.
Таг говорит:
«Экс-О-сейф»железно твердая фирма. Поэтому мы вошли в полицейские файлы.
Что?
Мой голос звучит, как воздушный насос на арктическом льду.
Мы установили засаду на полицейском компьютере, говорит Джоджо. И получаем информацию о том, о ком мы упоминаем. Мы добавили имя Брюстера. И многое добыли. Они сочли, что Силуэтэто, возможно, ты.
Что? Я-а?
Мэнди попросту лает и разгоняет ладонями дым, как будто отмахивается от самого большого абсурда, какой ей когда-либо доводилось слышать.
Я все еще на крайнем взводе.
Они считают, что Силуэтя!
Ты был первым подозреваемым. Пока не пострадала твоя внучка.
Я выхожу из себя:
Вонючие тупицы!
Джоджо возражает:
Не такие уж тупицы, как видно. Есть ниточка, которая ведет их прямо к Счастливой ферме.
Мэнди лает:
Ох, я не верю. Вот сюда?
Я бросаю взгляд на ее скулы. И в голове у меня застучало кое-что забавное. Это узнавание. Кое-чего. И внезапно случается так, что я слышу, как кто-то спрашивает:
Так это ты?
Вот только произнес эти слова я. В комнате становится холодно. Радио играет простонародную песенку.
Мэнди, я задал тебе вопрос: Силуэтэто ты?
За моим вопросом стоит очень странная вещь: я хочу ей сказать, чтобы она не волновалась, что мы ее защитим, если это так, и мне кажется, что я почти что сказал это. Но получается не так. В сущности, я не контролирую ситуацию. Вы сейчас увидите, что здесь происходит кое-что еще.
Лицо Мэнди как будто тает. Все ее черты искривляются, как будто она постоянно поддерживает их волевым усилием. Ее глаза делаются пустыми, и теперь видно, какой она станет, когда позволит себе превратиться в добрую старушку. Страдающую, растерянную. Она качает головой, и ее челюсти ходят ходуном. Когда она встает, ее руки дрожат.
Старые, тупые придурки.
У меня появляется ощущение, что я представлялся кому-то реальным источником зла, кем-то таким, кем я не собирался быть. Не знаю, почему это так.
Гас кричит ей:
Ты не проявляла особой заботы о пострадавших от их действий.
Я мчусь за ней при помощи своих калибраторов.
Говори, Мэнди, здесь нет ничего личного. Она поворачивается ко мне спиной. Мэнди?
Она поворачивается, и лицо у нее, как у прижатого к стене дикобраза.
Смойся!
Мэнди, полицейские считают, что ниточка тянется отсюда, и при этом они отнюдь не тупы.
Она впивается взглядом в дверь. Ее слова обращены в воздух. Ее слова обращены ко всей ее жизни.
Каждый раз я думаю, простоя думаю, что есть кто-то, у кого есть версия Что кто-то меня просто ВИДИТ! МЕНЯ! Вот тогда я получила очередной удар в зубы. Она вскидывается, как тигрица, ей больно, она в ярости. Смывайся к своей мини-команде. Играй в свои мальчишеские игрушки. Голос ее дрожит, как воздушная дымка. У меня нет времени.
Времени нет ни у кого из нас.
Я прошу прощения.
Она стоит неподвижно, воззрившись в окно, выходящее на серый пейзаж над газоном.
Мэнди, я прошу прощения. Ты понимаешь, почему я задал этот вопрос? Да потому, что мне знакомо то лицо под черной маской. Я уверен, что смогу сказать, кто это, только бы вспомнить. Меня просто осенило Вот. Кто сказал, что Силуэтэто мужик? Я просто сказал, в ту же минуту, как только подумал. Извини.
Она поворачивается и смотрит на меня. Она не убеждена. Она устала.
Я кое-что выяснила, говорит она. Я так гордилась собой. Я в самом деле не сомневалась, что Брюстер будет доволен. Она понюхала воздух. Я нашла лица тех, что были в костюмах, и тех, что захватили твою внучку. Между прочим, я следила за ними всю ночь. И полиция должна быть в курсе. Но.
Она выглядит бесконечно усталой. Похоже, что она вот-вот заснет стоя.
У них у всех болезнь Альцгеймера.
Я проглатываю это. Мэнди не шевелится. Похоже на то, как если бы все ее тело раздувалось перед криком. И она по-прежнему глазеет в окно.
Альцгеймера?
Да. Это похоже на «Нападение зомби», так? Мы теряем головы, и они посылают нас воровать. Мы просто тела, плоть. Да даже как мясо мы им не нужны.
Серый свет пробивается сквозь серое окно, падает на ее нос, на ее щеки. И это делает ее прекрасной.
Я подумал об очках на кроватитех, со встроенными транскодерами. Очки могут рассказать правду о том, кто на самом деле твои друзья. Они подсказывают тебе, когда настает время принимать лекарство. Они подсказывают, что тебе пора на самолет, и как выехать со Счастливой фермы и добраться до автостоянки.
Скулы, думаю я. И еще думаю о сморщившейся мордочке сверчка.
У, мать твою, бормочу я, и мой желудок как будто переворачивается. У, ТВОЮ МАТЬ!
Я уже подхожу.
Брюст?
Мэнди вроде как спрашивает. Будь прокляты эти калибраторы! Я ковыляю, поднимаюсь и опускаюсь, словно поплавок, пытаюсь побежать, и мне это не удается.
Брюст, что это?
«Подруга, да ты знаешь, что у меня щеки горят от слез?» Я вдруг начинаю их чувствовать. Мой локоть чуть ли не сметает их с моего лица. Эти сволочи, эти сволочи заставили меня плакать.
Брюстер, подожди.
Мэнди торопливо идет за мной.
А я думаю только об одном: Джазза. Джазза, ты же заслуживаешь намного большего, чем вот это. Ты же изобретал, сочинял музыкальные композиции, девочки смотрели на тебя, и в их глазах зажигались звезды. Аааа-блин! Танцуешь без рубашки на краю моста, молодой и сильный, умный и красивый. Джазза. Ты же не просто куколка из плоти, Джазза. Я на это надеюсь.
Я все еще плачу и натыкаюсь на мебель, поскольку ничего не вижу.
Джазза у себя в комнате сидит на краешке кровати. Таращится перед собой, рассматривает углы потолка. Я сижу, присматриваюсь и вижу плоть, сморщенную, как его жизнь, на его запястьях, на его лодыжках, на голове, на щеках.
И я знаю, что Мэнди стоит со мной рядом.
Я надеваю очки Джаззы. Я пытаюсь испробовать ключевые слова: «Век Гнева», «Силуэт». Ничего. Тогда я цепляюсь за следующий момент:
«Железный человек».
И его очки мне говорят: «Где ты рассматривал комиксы в детстве?»
И я отвечаю:
На деревьях.
Мои глаза пронизывает вспышка, она ярче солнца, она проникает непосредственно в мою голову. И теперь я знаю точно. Оно проверяет мою радужную оболочку.
А потом приходит темнота. Я не Джазза. Поэтому программа не открывается, но, хаее не приходится открывать.
Я вглядываюсь в лицо, чтобы быть уверенным.
Мэнди, хриплю я. Это счастье, что она рядом. Познакомься с Силуэтом.
И единственное мое чувствопризнательность. Я только рад тому, что Джаззабольше, чем просто зомби. Я просто рад, что он оказался больше этого. Я еще не могу толком видеть, мои глаза все еще прикрыты проверкой сетчатки. Я вспоминаю обо всех случаях, когда он работал на меня: по программному обеспечению, вообще по всему, что связано с ААЖ. Он работал над этой хреновиной, он знает всю кухню этой артиллерии.