Если ты хочешь быть хозяином, Гийом, к этому нет никаких препятствий. Считай, что всё принадлежавшее нашему отцу уже твоё.
Юноша повернулся спиной к брату, поднял голову и твердо сказал:
Властью данной мне Богом по праву первородства объявляю, что ваш хозяин отнынемессир Гийом. Откройте ворота и впустите в замок его людей.
Повисло гробовое молчание. Ни защитники замка, ни люди Гийома не издали ни одного звука. Юноша повторил:
Повелеваю немедленно открыть ворота.
Секунд через десять ворота с лязгом и скрипом начали медленно открываться. Гийом, не способный поверить ни ушам, ни глазам неуверенно спросил:
Неужели ты будешь служить мне?
Нет, Гийом, этой твоей мечте не суждено исполниться. Если я не хочу быть твоим господином, то слугойи подавно. И я не брат тебе отныне. Прощай. Ты больше никогда меня не увидишь.
Юноша сошёл с моста и двинулся прямо на людей Гийома, как будто это были всего лишь тени. Все с почтительным поклоном расступились. А он шёл по прямой всё больше удаляясь от замка. Вдруг за его спиной раздался крик:
Постойте, мой господин, постойте же!
Он обернулся. Его догонял, изнемогая от одышки, самый верный и преданный оруженосецЖак. Он был в лёгких доспехах, с коротким мечём и арбалетом за спинойс чем стоял на стене, готовый к бою. Когда его господин остановился и с ироничной улыбкой посмотрел на него, оруженосец торжественно изрёк:
Куда бы вы не направились, мессир, я пойду с вами и ни за что не оставлю вас одного.
Но тебе нельзя со мной, Жак. Я иду в монастырь. Я решил стать монахом. А у тебя, насколько я понимаю, такого намеренья нет?
В монастырь, так в монастырь. Я с вами, мессир.
Ты, кажется, говоришь, не думая. Зачем монаху оруженосец?
А мне не надо думать, мессир. Мне это ни к чему. Ещё год назад я поклялся Господу и Его Пречистой Матери, что никогда и ни за что вас не покину. С того самого времени, как вы спасли от голодной смерти моих родителей, братьев и сестёр, моя жизнь полностью принадлежит вам. Даже если бы вы отправились в преисподнюю, я и то последовал бы за вами. А своим поспешным удалением вы чуть не сделали из меня клятвопреступника. Но Господь не покидает меня, и я успел вас догнать. В какой монастырь вы направляетесь?
Не знаю. Решил идти прямо до тех пор, пока не встретится какая-нибудь обитель.
А как вы стали бы один ночевать в лесу? Дикие звери, разбойники. Подумать страшно!
Ты, видимо, всё никак не хочешь понять, Жак, что я решил посвятить свою жизнь Господу. Мне нечего бояться. Если я погибну в лесу, значит моя жертва неугодна Богу. Решение стать монахом пришло ко мне не вдруг, я шёл к нему давно. Я готов. А ты? Не можешь же ты сейчас в один миг принять такое серьёзное решение.
Пока вы идёте по лесувы ещё не монах. Вам нужен сопровождающий. Когда вы придёте в обительвидно будет. Я могу наняться к монахам работником. Может быть, стану послушником. У меня ещё будет время принять решение.
Юный господин в очередной раз подивился житейской мудрости крестьян. Далеко не каждый рыцарь был способен мыслить столь же ясно, последовательно и быстро. Тепло улыбнувшись он сказал:
Ну что ж. Говоришь здраво. Делать тебя клятвопреступником я, конечно же, не хочу. С Богом в путь.
Они шли до заката. Выбрали для ночлега поляну. Жак нарубил сушняка и развёл костёр. Потом нарубил мягких еловых лап и устроил ложе для своего господина. Куда-то удалившись, вскоре вернулся с зайцем, которого подстрелил из арбалета. Быстро приготовил его на вертеле, накормил господина, сам перекусил тем, что осталось, потом принёс в своей лёгкой каске воды из ручья. Они напились. Юный господин блаженствовал, ощущая никогда ранее не изведанное им чувство внутренней свободы. Потом подумал про Жака: «Мальчишке всего ещё 17 лет. Он не женат. Его родственников-крестьян я обеспечил. Жак всегда отличался большой набожностью. Монах из него мог бы получиться получше, чем из меня».
Тревоги минувшего дня, сытная еда и расслабляющее ощущение блаженства сделали своё делоего необоримо повело в сон. С трудом удерживая веки, норовившие закрыться, он спросил Жака:
А для себя ты почему лежанку не сделал?
Мне нельзя спать, мессир. Я буду охранять ваш покой.
Жак, обязательно разбуди меня после полуночи. Я тебя сменю, чтобы ты тоже отдохнул, последние слова он сказал уже сквозь сон.
* * *
Ещё не открыв глаза, он почувствовал, что рассвело. Весело щебетали птицы, словно приветствуя его новую жизнь. Он чувствовал себя совершенно счастливым. Сразу же вскочил на ноги, как и все счастливые люди, не желая ни одной лишней минуты пребывать в состоянии неподвижности. И тут случилось маленькое чудо, переполнившее чашу его счастья: рядом с Жаком у потухшего костра на старом трухлявом бревне сидел благообразный старец в серой монашеской сутане. Увидев, что юноша проснулся, старец улыбнулся широко и сладко, продемонстрировав гнилые обломки зубов:
Мир тебе, прекрасный и возвышенный юноша.
Мир вам, святой отец.
Жак сильно опасался, что его хозяин, проснувшись, встревожится присутствием чужого человека, но хозяин, кажется, ничему не удивился и не утратил безмятежности. Таким радостным оруженосец ещё никогда не видел своего двадцатилетнего господина. Тот час успокоившись, Жак пояснил:
Святой отец пришёл ночью, испросив разрешения погреться у нашего костра.
Счастлив вас видеть, отче, охотно отозвался рыцарь, Сам Бог, наверное, послал мне вас. Едва я решил стать монахом, как тот час встретил монаха, который может стать моим наставником. Разве это не чудо?
Всё в этом мире чудо, мой юный друг. И сам этот мир, где всякое дыхание славит Господавеличайшее чудо.
Вы, должно быть, направляетесь в свой монастырь?
Напротив, я иду из своего монастыря.
Позвольте нам с Жаком сопроводить вас, куда бы вы ни шли. А потом вернёмся в ваш монастырь, где я, наверное, и останусь.
Но я не вернусь в свой монастырь. Я такой же беглец, как и ты, старец виновато улыбнулся, я навсегда покинул обитель отцов бенедиктинцев. Мне очень жаль, прекрасный юноша, если я тебя разочаровал. Твоя история мне известна, Жак ночью поделился тем, что знал. Всецело одобряю твой возвышенный порыв и с радостью укажу путь в бенедиктинский монастырь, который здесь неподалёку.
В этот момент появился Жак, несущий в своём плаще великое множество грибов:
Вы не возражаете, мессир, если из уважения к святому отцу мы сегодня позавтракаем грибами? Монахи не едят мяса.
Конечно, Жак. И мне самое время отвыкать от мяса.
Пока суетились с разведением костра и приготовлением завтрака, юный рыцарь, заметно посерьёзнев, напряжённо молчал. Когда с завтраком покончили, он спросил:
Если это возможно, святой отец, расскажите, кто вы, почему покинули свою обитель и куда теперь лежит ваш путь?
Секрета тут нет. Зовут меня Роберт, я был приором монастыря отцов бенедиктинцев. Я шампанец, принадлежу к роду де Молезм. Я тоже был старшим сыном в семье, наследником, но в монастырь ушёл совсем юным, когда отец был ещё жив. Я усердно готовил себя к монастырю, не сомневаясь, что там мне будет очень тяжело. Ведь по воспитанию моему я был совершенно непривычен к физическому труду, к полевым работам, а монах должен кормиться плодами рук своих. В монастыре сеньоров нет. Все монахии вчерашние бароны, и крестьянебратья, а значит, они равны и должны одинаково трудиться. Так я думал. Каково же было моё удивление, когда выяснилось, что я ошибся. Отец сделал за меня в монастырь огромный взнос. Мне, ещё послушнику, сразу же предоставили в распоряжение отдельную келью, о каких и мечтать не смели старцы монастыря из крестьян. Мне даже дали слугу. Ни носить воду, ни рубить дрова мне не приходилось, не говоря уже о работе на поле. Там работали зависимые от монастыря крестьяне. Всё своё свободное время я мог посвящать молитве. Это радовало, но и тревожило вместе с тем. Я постоянно задавал себе вопрос: «Какой же я монах? Я так и остался сеньором».
Совесть моя перед Богом была не чиста, угрызения терзали душу. Я старался помогать братьям из крестьян в работах по монастырю, но их это только пугало, не встречая ни поддержки, ни благодарности. А монахи из знатных восприняли мои попытки трудиться, как молчаливый упрёк в их адрес. Я стал чужим и для тех, и для других, чрезвычайно страдая от того, что люди, которых я желал считать своей семьёй, теперь сторонились меня.
Отец Роберт замолчал. Юноша слушал его с такой тоской, как будто всё это происходило с ним самим. От утреннего безмятежного счастья не осталось и следа. Он обострённо ощутил, что та же участь ожидает в монастыре и его самого. Поскольку монах по-прежнему молчал, он решил поделиться своими сомнениями и стремлениями:
Вы знаете, отче, когда я стал хозяином отцовских владений, мне очень хотелось осуществить мою мечту: сделать всех моих подданныхи вассалов, и сержантов, и слуг, и крестьянбольшую дружную семью, чтобы каждый знал своё место и делал своё дело, но чтобы все одинаково друг друга любили, были друг для друга отцами, сыновьями, братьями. Мне казалось, что это ничьих прав не ущемляетвсе остаются на своих местахрыцари воюют, сержанты помогают рыцарям, крестьяне пашут землю. Все служат всем, как отец служит детям, дети служат отцу, а братья друг другу. Ведь это и есть настоящая, правильная феодальная иерархия.
Откуда у вас такие мудрые и возвышенные мысли, мой добрый друг?
У нас в замке был замечательный священник. Человек чистой души и великой учёности. Впрочем, никому, кроме меня, он не был интересен. Он умер. А я захотел своей властью, когда стал хозяином, воплотить возвышенные мысли, которые подчерпнул из наших бесед. Но я быстро понял, что у меня ничего не получится. Все они, от первого из моих вассалов до последнего из моих слуг, хотели жить, как жили, когда все унижают всех и каждый стремится вырвать себе кусок власти пожирнее, чтобы унижать как можно большее количество людей. Даже сержанты, едва получив в своё подчинение пару слуг, тут же начинали топтать их ногами, явно получая от этого удовольствие. Я считал, что властьэто обязанность защищать, а для них власть была возможностью унижать. Я понял, что мне их не изменить. А тут ещё братец взбунтовался, убить меня хотел, войско против меня собрал. Я подумал: хотите, чтобы я умер? Я умру. Умру для мира. Для вашего мира. Уйду в монастырь. Там все братья. Аббатотец, приорстарший брат. Семья, одним словом. Та самая семья во Христе, о которой я мечтал. Но если и в монастыре всё так, как вы говорите, боюсь, что мне вообще нет места в этом мире.
Теперь они оба молчали. Отец Роберт ковырял обгоревшим прутиком остывающую золу костра. Кажется, он о чём-то напряжённо думал. Юный рыцарь вспомнил, наконец, что рассказ старца прервался на полуслове и попросил его продолжить. Казалось, Роберт лишь подчинился его требованию, впрочем, сделав это без напряжения:
Мне было очень трудно ощущать себя в монастыре для всех чужим, но я любил их всех, как братьев и решил набраться терпения, надеясь растопить со временем лёд отчуждения. Меня стали считать странным, чудаковатым, но перестали видеть в моём поведении вызов и привыкли, как к смешному, забавному дурачку. Мне было не так уж плохо с ними, а им со мной. Я таскал воду, рубил дрова. К одиночеству привык, считал его своим крестом, искренне и от души разговаривая только с Богом. Кто-то из братьев даже стал считать меня человеком святой жизни, хотя это, конечно, не так. И вот подошли выборы приора. В среде старшей братии началась борьба за власть, они ни как не могли договориться, кому из них быть первым. Не знаю, как у них появилась мысль выдвинуть меня, но в общем-то понятно, что за этим стояло. Меня привыкли считать слабеньким дурачком, кто-то хотел править обителью, скрываясь за моей потешной фигурой. Когда я стал приором, это многие попытались сделать, но я их разочаровал.
Я стал управлять монастырём беспристрастно, раздавая послушания без оглядки на прежнее положение в миру, согласно способностям каждого из монахов. Иные крестьяне получали относительно лёгкое послушание по переписке книг, потому что были талантливы, а иные рыцари шли работать на поле, поскольку склонности к умственному труду совершенно не обнаруживали, а праздность я из монастыря изгнал. Бездельников, которые лишь прикрывались тем, что постоянно молятся, ждало разочарование самое жестокое. Братия роптала, я не отступал.
На меня посыпались жалобы аббату. Аббат не мог оставить без последствий жалобы отпрысков знатнейших семей Франции, но ему было не в чем меня упрекнуть. Он вполне осознавал, что я всего лишь перестраиваю монастырскую жизнь в соответствии с евангельским духом. Аббат нашёл соломоново решение. Он сказал мне, что братию моего монастыря уже не переделать, а постоянные конфликты никому духовной пользы не принесут. Он предложил мне основать новую обитель, где основой духовного возрастания станет физический труд и куда братья будут приниматься с этим непременным условием, так что в дальнейшем у них не будет причины роптать.
Куда же вы направляетесь теперь?
К сеньору де Фонтен. Он обещал подарить участок земли под новую обитель.
Я с вами, отец Роберт, если позволите.
Да я-то позволю. Но понимаешь ли ты прекрасный юноша, о чём просишь?
Станьте моим отцом, отец Роберт, а я буду вашим сыном. Потом у меня появятся братья. Мы будем вместе трудиться. У нас будет настоящая евангельская семья.
Да, кажется, ты понимаешь. Господь послал мне сына.
. А мнеотца. Прошу вас, святой отец, совершите мой монашеский постриг тотчас, здесь же, не откладывая.
Да будет тебе по глаголу твоему, прекрасный юноша. Вижу, что твоё желание принести святые обетывполне осознанное и достаточно зрелое. Ты выстрадал это право, ты заслужил его. Скажи мне, какого рода? Как тебя зовут?
Не стоит оглядываться назад и вспоминать ту семью, которой у меня больше нет. Имени у меня тоже нет. И не будет, пока вы не наречёте меня.
Какое имя ты хотел бы получить в монашестве?
Роланд. Брат Роланд.
* * *
Сеньор де Фонтен подарил им участок земли, снабдил инструментами, дал еды на первое время. Он хотел дать так же в помощь работников, чтобы они помогли расчистить участок и поставить пока хотя бы временные жилища, но Роберт и Роланд отказалисьв их новой обители всё должно быть создано руками монахов. Впрочем, с ними ушли два человека де Фонтенакрепкие крестьянские парни, давно уже мечтавшие о монастыре. Теперь их было уже пятеро. Роберт, постригший Роланда в монашество через 2 часа после знакомства, с новыми людьми не торопился, сказав, что им придётся проходить в послушниках не меньше года, а может и полжизни. Жак тоже стал послушником. Он не дерзнул бы просить о постриге, коего сразу же удостоили его господина, потому что не считал себя достойным равной с господином чести. Жак никак не мог взять в толк, что Роланд больше не господин ему, а брат. Потом Жак понял это, но всё равно не мог привыкнуть обращаться к нему не «мессир», а «брат Роланд». Когда они валили лес и таскали брёвна, Жак постоянно норовил делать за бывшего господина всю тяжёлую работу. Роланд останавливался и вздыхал:
Брат Жак, уже который раз смиренно прошу тебя: не пытайся работать вместо меня. Учи меня, как надо делать правильно, ты же понимаешь, что в этих работах я несведущ, но у меня достаточно силы и я быстро всему научусь.
Тогда для Жака приходила очередь вздыхать:
Да, мессир, простите. прости, брат Роланд.
Братья жили в землянках, монастыря как такового ещё не было. Каждое утро они начинали с мессына свежем воздухе, под сенью огромных елей. Отец Роберт, расстелив на большом пне антиминс, священнодействовал. Потом они причащались. Это было изумительно! Роланд ощущал, что всё Божие творениехрам. Душа сливалась с природой, и казалось, что природа вместе с ними молится и причащается. Потом они шли на работу, а вечеромопять на богослужение. Совместный труд и общая молитва постепенно сделали их настоящими братьями. Отец Роберт трудился вместе с ними и так же постепенно стал для них отцом не только по названию.
Тяжёлый физический труд нисколько не угнетал Роланда, ему даже понравилось рубить, таскать, копать. Освободившись от атмосферы всеобщего высокомерия, вражды и подозрительности, он впервые в жизни почувствовал себя свободным. И всё-таки что-то было в его душе как будто не так. Роланд и сам не понимал, что именно.
Однажды к ним в обитель приехал рыцарьвассал сеньора де Фонтена с дарами от своего господина. Роланд проходил мимо, его взгляд случайно упал на рукоятку двуручного меча, которая виднелась из-за спины у рыцаря. Дальнейшее Роланд совершенно не понял, да и помнил плохо. Сначала он впился глазами в эту рукоятку и замер, как заворожённый. Смущённый рыцарь неуверенно вымолвил: