Потому что всегда молчит.
Сегодня Хасан почувствовал, что заболел. Давно уже появившаяся неловкость в утробе всё нарастала и временами начинала переходить в боль, пока ещё не сильную, но Хасан уже знал, что эта болезньк смерти. Наконец-то он умрёт. Мысль о смерти до некоторой степени позволила ему забыть страх перед Махди. Он решил выйти на свой балкон и увидеть звёзды.
Да, страх перед Махди прошёл. Вот ононебо. Ну и что в нём? Безмерная бездна. Но его душатоже бездна. Неописуемое величие. А разве он, Хасанне велик? Сияние звёзд. Но, может быть, и его сердцезвезда, такая же холодная и никому не доступная.
Хасан почувствовал своё единение с этой бездной. Прежнего восхищения звёздным небом уже не было. Страх окончательно исчез. Как много, оказывается, даёт человеку ощущение близости смерти. Хасан теперь знал, что он сам и есть эта бездна. Он начал что-то бормотать себе под нос, а потом услышал собственный голос и с удивлением стал разбирать слова:
Знаешь ли, сынок, как называется эта звезда? Впрочем, не важно. Мне кажется, ты сейчас там, на этой звезде. Там мы и встретимся с тобой? Мне хотелось бы именно там. Ты подождёшь меня? Мне надо очень многое тебе сказать.
Хасан почувствовал, что с его глазами что-то не так. Он прикоснулся к ним и ощутил на кончиках пальцев влагу. Не может быть. Он? Хасан ас-Саббах? Плачет? Он никогда не плакал. И вдруг мысль о том, что из его глаз текут слёзы, показалась Хасану необычайно радостной. «Это ты, сынок, довёл отца до слёз?»вслух спросил Хасан и чуть не рассмеялся, но вместо этого закашлялся.
Своего сына Хасан убил собственной рукой много лет назад. Убил без сожаления и с тех пор ни разу в этом не раскаялся. Он сделал то, что надо было сделать и никогда больше не вспоминал про убитого сына, как не вспоминал про неудачное уравнение, перечёркнутое каламом. Если что-то напоминало про убитого сына, он испытывал тупую ноющую боль, вроде той, что ощущал сейчас в утробе. Хасан не обращал внимания на эту боль, он никогда не жалел себя, как опытный воин: получил ранутерпи, боль ничего не значит, имеет значение только победа.
И вот сейчас, когда земные победы уже рассыпались прахом в его душе, когда он больше не видел смысла служить молчащему Махди, он неожиданно для самого себя заговорил с убитым сыном. Ему показалось, что сын не молчит, а отвечает отцу. Нет не показалось, он был уверенсын не только слышит его, но и отвечает ему. Хасан так пристально смотрел на звёзды, что его душа словно растворилась среди них, а он всё беседовал и беседовал с сыном.
«Сынок, я расскажу тебе такое. Полвека я размышлял и вот, наконец, понял. Там, у вас, это всем хорошо известно? Да, конечно же, ведь тысреди звёзд. Ты превзошёл отца мудростью. Я очень рад. Ты никогда не превзойдёшь отца? Ну что ты, сынок, не скромничай. Явсего лишь орёл, а тыангел. Я надеюсь, ты встретишь меня там. Будешь очень рад? А ясчастлив. Мы впервые по-настоящему встретимся».
Светало. Звёзды бледнели. Душа Хасана вернулась в Аламут, и он почувствовал, что очень сильно замёрз. На дрожащих негнущихся ногах он прошёл в комнату и заснул, кажется раньше, чем успел коснуться своего ложа.
Проснулся он в то же время, что и всегда, проспав лишь несколько часов, однако, чувствовал себя на удивление бодрым. И на душе было легко. Отодвинув тяжёлый затвор он впустил слугу и не торопясь занялся завтраком. Утроба не беспокоила, хорошо принимая лепёшку, сдобренную мелкими глотками молока.
Хасану казалось, что он понял главное: «Как мог я понять Махди, если не захотел понять сына? Можно ли приблизиться к сокрытому и далёкому, если не желаешь приблизиться к родному и близкому? Махди молчал, а сын говорил, но я не желал слушать». Эти мысли не вызвали у Хасана отчаяния, потому что теперь он знал, что сын жив и готов встретить отца. Эта встреча всё разъяснит. Теперь уже недолго. Напрасными ли были все его великие деяния? Трудно сказать. Но, кажется, пришло время разобраться. Теперь он был готов. Он больше не боялся ни Махди, ни себя, ни собственной жизни. Хасан заметил, что давно уже расправился с завтраком. Он пристально посмотрел на слугу, который замер в ожидании распоряжений господина, и тихо сказал:
Сегодня я не буду заниматься делами. Позови Рашида.
* * *
Уже несколько лет в Аламуте жил летописец Рашид, мечтавший написать жизнеописание Хасана ас-Саббаха. Когда Хасану впервые доложили о нём, он велел кормить летописца, оказывать ему уважение и даже разрешил своим людям отвечать на его вопросы. Но от встречи отказался. Через год ему напомнили про Рашида. Хасан отрезал:
Я не разговариваю с теми, кому я нужен. Я разговариваю только с теми, кто нужен мне. Этот человек пока мне не нужен. Пусть ждёт. Из Аламута не выпускать, даже если захочет уйти.
Приближённые Хасана знали, что господин никогда ни о ком не забывает. Он мог годами не вспоминать про человека, а потом вдруг позвать его, будто они вчера расстались. Это объяснили летописцу. Рашид решил ждать, пока не умрет либо он, либо Хасан. Ему не стали даже объяснять, что покинуть Аламут теперь уже не в его воле. Зачем обижать человека? Он и сам не уходил. И вот сегодня настал день Рашида. С замирающем сердцем он переступил порог комнаты, доступ в которую был открыт только избранным, да и то не часто.
Летописец увидел перед собой очень скромно одетого сухопарого старика среднего роста с короткой седой бородой. Всё в этом человеке казалось очень обычным, и Рашид не сразу понял, почему он производит такое сильное впечатление. Только позднее, по ходу разговора, он заметил, что лицо Хасана ас-Саббаха совершенно неподвижно, словно это не лицо, а маска. «Жив ли этот старик?»спросил себя Рашид. Жёлтые глаза Хасана так же по началу не произвели никакого впечатления, старик их прятал, избегал смотреть в глаза собеседнику. Но один раз Рашид поймал взгляд Хасана и ему стало не по себе. В жёлтых глазах не было ничего человеческого, никаких эмоций, лишь холодная готовность к действиюлюбому действию. Если бы Рашид увидел эти глаза сразу же, как вошёл, он просто не смог бы начать разговор, но это, слава Аллаху, произошло позже, а пока он был исполнен радостных предвкушений.
Что ты хочешь знать? спросил старик с надменным равнодушием.
Мне, господин, хотелось бы знать о вас всё с самого момента рождения.
Я родился, когда мне было семь лет, и мои родители не приняли в этом никакого участия.
Ваше рождение было чудесным? замирая от радостного предчувствия встречи с мистикой, спросил Рашид.
Конечно, едва заметно усмехнулся Хасан. Когда в душе человека пробуждается стремление постичь Истинуэто настоящее чудо, и только с этого момента человек может считать себя по-настоящему родившимся. До семи лет я исполнял религиозные предписания просто из послушания родителям, которые не могли научить меня ничему, кроме правильного исполнения этих предписаний. Я не думал о смысле религии, когда же задумалсяэто и было моим рождением. Я испытал очень сильное стремление изучать различные науки, а прежде всего богословие. К этому не возникло препятствий. Я изучил Коран, труды исламских богословов, а так же математику, астрономию, географию, минералогию. Все науки служили мне средством постижения Корана. Я стал убеждённым шиитом-двунадесятником, полагая это учение здравым, логичным, стройным. Я считал, что в религии всё должно быть так же, как и в математикепрозрачно, последовательно, однозначно. Я полагал, что постижение религиозных истинто же решение уравнений. Каждый может это, если его научить.
А разве это не так?
Если это так, тогда зачем ты несколько лет ждал встречи со мной?
Вывеликий.
А в чём это величие? В том, что передо мной трепещет пол мира? Или в том, что я ближе к Истине, чем другие? Ты знаешь? Ты ничего не знаешь. И я ничего не знаю. Будешь перебивать сделаем перерыв ещё на несколько лет.
Простите, господин.
Так вот. С 7-и до 17-и я изучал богословие и все возможные науки, стремительно расширяя пределы своего невежества. Так было до тех пор, пока я не встретил учителяАмиру ибн Зарра. Он был измаилитом. Мы спорили с ним.
Хасану показалось, что он слышит свой голос откуда-то издалека. Этот голос, словно ему не принадлежащий, механически, размеренно вёл своё повествование. А душа перенеслась на 50 лет назад и вновь замерла от предвкушения встречи с неведомым.
* * *
Я очень уважаю тебя, Амира, сказал юный Хасан, подражая степенности опытных улемов. Тычеловек хорошего нрава. Но, друг мой, измаилиты перешли все границы. То, чему вы учитепротивно здравому учению.
И в чём же оно, это здравое учение? скептически скривился Амира.
Здравое учениеэто то, чем обладают массы людей, в особенностишииты. Истину нельзя искать за пределами ислама.
И где же они, эти пределы?
Где заканчивается Корантам предел.
Слушай меня внимательно, юноша. Сейчас ты узнаешь главное. Коран нигде и никогда не заканчивается.
Но я знаю Коран наизусть!
Память твоя хранит слова, мой добрый Хасан, но смысл этих слов недоступен тебе.
Мне непонятно, что ты говоришь, Амира. Слово значит то, что оно значит.
Слово бездонно. Его смыслы неисчерпаемы. Смыслы словадрагоценные сокровища, хранимые там, куда не может проникнуть убогий разум непосвящённых. А ключи от этой сокровищницы только у нас.
Хасану тогда казалось, что Амира совершенно его уничтожил, буквально стёр в дорожную пыль. Хасан считал себя носителем прекрасной и всесторонней образованности, но всё, чему он научился за 10 лет и в малой степени не помогло ему отразить хотя бы один из доводов Амира. Эти доводы были стремительны, блестящи, неуловимы. Их смысл ускользал, на них невозможно было ответить. Хасану казалось, что он, имея в руках лишь калам, пытается отражать удары кинжала. И он был весь изранен, растерзан. Онэто то, что он знал. Его больше не было. Он не знал ничего.
Хасан возненавидел Амира, как богач ненавидит грабителя, в одночасье сделавшего его нищим. И всё-таки его тянуло к этому таинственному и скептичному измаилиту, словно он надеялся, что грабительименно тот человек, который поможет вновь разбогатеть.
И всё-таки, Амира, мне кажется, что учение измаилитовфилософия, а не религия. Халиф Египтафилософ, не больше.
А что есть философия, мой руг? Любовь к мудрости. Разве тебе ненавистна мудрость?
Я не люблю, когда всё запутано, когда ни на один вопрос мне не дают понятного ответа.
Так, может быть, тебе следует упражнять своё понимание? Тогда ты распутаешь запутанное.
У вас ни в чём нет ясности.
Непосвящённые всегда в тумане. Призови солнце имама, и он развеет этот туман.
Мне страшно Амира. Я боюсь, что, приняв имама, я окажусь вдалеке от истины, потеряю твёрдую почву под ногам.
Имам есть опора, с ним ты всегда на твёрдой почве. Имам есть путеводная нить, с ним ты никогда не заблудишься.
Но как мне поверить в это?
Пророк Иса сказал: «По плодам их познаете их». Посмотри, как живёт община измаилитов.
Да, я знаю, измаилиты богобоязненны, благочестивы, воздержанны.
Разве это не доказательство?
Да. да. Измаилиты ненавидят пьянство и я тоже его ненавижу. Ведь сказано, что пьянствоисток всякой грязи и мать преступлений.
Вот видишь. Значит у нас нет ни грязи, ни преступлений. Так у кого же истина? У нас или у вечно пьяных шиитских улемов?
Может быть, ты и прав. Но ведь шиитов-двунадесятниковбольшинство. Разве может такое большое количество блуждать вдалеке от истины?
Ты когда-нибудь видел, как гонят баранов на бойню? Их не спасает то, что их очень много. Смысл происходящего сокрыт он них. Это, потому что онибараны. Ты хочешь быть бараном?
Я хочу быть Хасаном! И я стану Хасаном! юноша уязвлённый в самое сердце, неожиданно возвысил голос. Понимаешь ли меня, Амира, играющий смыслами слов, как факир на базарной площади? Внятен ли тебе скрытый смысл моих слов? Сейчас, когда хоронят измаилита, люди говорят: «Это тело еретика, изливавшего множество лжи и бессмыслицы». Но уста Хасана вовек не изрекут ни бессмыслицы, ни лжи. Я познаю Истину. Я открою сокрытое. Спасутся только те, кого я спасу.
Амира, сначала ошарашенный этим напором, быстро вернул свою невозмутимость и изрёк со своей обычной язвительной улыбочкой:
Ты наш, Хасан. Ты ещё не понимаешь этого, но ты уже наш. Ночью, когда ты будешь лежать в своей постели, мучаясь от бессонницы, ты вдруг поймёшь, что тыизмаилит.
* * *
После этого разговора Хасан вернулся домой, как в тумане. Он сразу же рухнул на постель, и сознание оставило его. Проснулся за полночь, почувствовав сильный жар и озноб. Он метался, что-то выкрикивал, потом потерял сознание, а вскоре уже перестал чувствовать грань между сном и явью. Кажется, к нему подходили родители, потом какие-то лекари, они что-то говорили, но их слова не доходили до него. «Как они не понимают, что меня здесь нет, я в ином мире, в страшном мире», эта мысль сверлила Хасана.
Потом он узнал, что бился в горячке три дня, никто уже не надеялся, что он встанет на ноги, думали, что он без сознания, но это было не так. Его сознание находилось в адусреди кошмарных фантастических картин, в море непостижимых открытий. Тогда он понимал то, что не понимает ни один человек на земле. Но он всё забыл. Память сохранила лишь одну картину. Он смотрит на своё тело и видит, как оно покрывается гнойными струпьями и начинает гнить. Вот уже видны кости, с которых кусками падает его тухлая зловонная плоть. Потом вспыхнул яркий свет, сокрывший его бренные останки. Стало хорошо. Когда свет постепенно исчез, он увидел, что его тело вполне здорово, но оно не такое как прежде. Оно стало совершенным и даже слегка светилось. Аллах даровал ему новое тело, новую кожу. Он разглядывал себя спокойно, ничему не удивляясь. Теперь он уже никогда не станет прежним. Изменение, которое с ним произошло, затронуло не только тело, но и разум, и душу. Теперь он твёрдо, уверенно и спокойно видел перед собой путь, которым ему надлежит идти.
Во время этих метаморфоз Хасан почувствовал, что некая великая личность незримо присутствует рядом с ним. Хасан понимал, что именно через этого незримого и великого Аллах творит над ним Свою волю. Надо узреть Незримого, постичь Непостижимого, и тогда он сможет изменить весь мир.
Хасан нашёл себя лежащим в постели. Жар и озноб прошли. Сознание было ясным, как никогда. Он внимательно рассмотрел свои руки и убедился, что ониобычные, человеческие. Но он твёрдо знал, что это лишь кажется. Ничего обычного, человеческого в нём больше никогда не будет. Он хотел стать Хасаном. И он стал Хасаном.
* * *
Когда Амира увидел своего друга после болезни, он был поражён неподвижностью его лица. Это уже не было лицо 17-летнего юноши, но и на лицо зрелого мужа или старика оно нисколько не походило. Амира, было, подумал: «лицо мертвеца», но сразу же понял, что это не так. В лице Хасана была жизнь, но жизнь недоступная простому человеческому пониманию. Хасан, между тем, очень тихо и спокойно сказал:
Я достиг понимания скрытых целей и конечной истины измаилитов. Мне необходимо поговорить с вашим даи.
* * *
Хасан проходил обучение сначала у одного даи, потом у другого. Учился ли он на самом деле? Скорее, высасывал своих учителей, как паук мух, потом отбрасывал за ненадобностью. Он знал, что ониникто, они могут лишь дать ему необходимую информацию, без которой не обойтись. По-настоящему можно учиться только у имама, который сам по себеистина. В этом и был измаилизм. Шииты лишь ждут Махди, тем самым признавая, что сейчас у них нет истины. К измаилитам Махди уже пришёл и его наследник сейчас в Каире. Хасан не просто понимал, а чувствовал измаилизм всем своим изменённым естеством. В центре всего стоит личность. Нет личностинет истины. Истина не есть теория, это человек. Имам. Посредник между Аллахом и людьми. Поэтому так мало значения имеют учителя, которые являются лишь носителями информации.
Впрочем, у последних не было повода обижаться на Хасана. Всегда спокойный, вежливый и очень внимательный по всему, что ему говорили, он схватывал учение на лету и никогда не противоречил своим учителям. Кланялся, как подобает, делал всё, что ему велели. Кто-то улавливал за его вежливой покорностью крайнюю степень высокомерия. Но придраться было не к чему. Кого-то пугало его неподвижное, лишённое мимики лицо. Никто не видел, чтобы Хасан улыбался, не говоря уже про смех. Но и это было затруднительно постановить Хасану в упрёк. Учителя сходились во мнении, что этот юноша, возмужав, очень много сделает для распространения их учение. Хасан так не считал. Но не собирался делать «очень много». Он знал, что сделает всё и даже чуть больше. Сначала он положит к ногам имама Персию, а потом весь мир.