Так что ты не совсем прав,сказал Кузьма Николаевич.Наверняка и в твоё время были у людей красивые мечты, не хуже, чем в предыдущие века. Просто никто ничего о них не знал.
Однако, говорил Учитель, потребитель существо не только жалкое, но и крайне опасное. И дело не только в том, что в погоне за новыми игрушками он оставляет за собою тонны мусора. Дело в том ещё, что вещи начинают стоить для потребителя всё меньше и меньше; они обесцениваются, как деньги при инфляции. И постепенно человеческое сознание переносит эту инфляцию из материального мира в духовный. Сначала обесцениваются простые бытовые мелочи, потом предметы, которые могли бы о чём-то напомнить: о событии из жизни, из истории,а следом инфляция настигает и сами воспоминания, и чувства, и мысли. Любовь в обществе потребления значит не больше, чем пошленький анекдот. Отсюдасвобода нравов, разрушающая ячейки общества: семью и дружбу.
Во многом,сказал Учитель,мы обязаны концом света разрушению ячеек общества. Постепенно в Третьей мировой войне каждый начал сражаться сам за себя. Хвалёная демократическая свободная конкуренция процветалатолько уже с оружием в руках.
Но не стоит слушать попадающихся и по сей день пророков, утверждающих, что воплощённая Американская Мечта есть наиболее естественное состояние человека. Даже в самых благоустроенных государствах в двадцать первом веке люди не мыслями, так нутром, душой чувствовали, что устроили жизнь неправильно. Утрата великих идей о покорении вселенной, невозможность самореализоваться,всё это рождало боль. Самую коварную боль на свете: такую, о которой не догадываешься, но которая подтачивает твоё здоровье, твои нервы, твой рассудок. Озлобленность копилась в сердцах людей-потребителей. Правители давали ей выход, устраивая пышные зрелища по телевизору и на стадионах, подбрасывая заменители идей, вроде субкультур, религий, партий и профсоюзов. Но в конце концов на этот суррогат перестали смотреть. Люди не поумнели, но ожесточились. Они взбунтовалисьно без Идеи их бунт не смог перерасти в революцию. Без Идеи люди могли только разрушать, не зная, как можно создать новое.
А что такое Идея?спросил я.Что вы имеете в виду?ведь это слово не отбрасывает тени.
Идея, говорил Кузьма Николаевич, это просто-напросто некоторые выводы о том, как сделать мир лучше. Едва человек задаётся этим вопросом, как мозг его тотчас принимается за обработку всех содержащихся в нём знаний и уже имеющихся выводов,и тут-то процесс и начинается. Можно с уверенностью сказать, что жить ради себя и своей семьине Идея. Живя лишь ради этого, человек берёт что-то у мира и уносит себе, а мир от этого скудеет. И рано или поздно оскудевший мир поворачивается к таким людям спиной. Поэтому если человек по-настоящему хочет блага себе и своей семье, он должен думать над улучшением мира. Также можно сказать, что Идея это не вера. Едва дело заходит о каких-то конкретных действиях, включается логика, а оназлейший враг веры. Не одна великая Идея потерпела поражение из-за того, что в неё лишь верили, не понимая. Всегда находились негодяи, которые спекулировали на бездумной вере людей, наживались на ней и дискредитировали Идею. Ясное дело и то, что заменители Идей, вроде субкультур и политических партийне Идеи, но жалкие их огрызки. И патриотизмне Идея, если только под родиной патриот понимает не весь мир.
Один правитель,сказал Кузьма Николаевич,пожертвовал своей страной, пытаясь остановить конец света. Законы позволяли ему воспользоваться ядерным оружием, если создастся военная ситуация, угрожающая существованию страны. Но он им не воспользовался, даже когда войска противника окружили его столицу. Правитель понимал, что если ядерным оружием воспользоваться, страна всё равно погибнет. И мир погибнет вместе с ней. Многие считали этого правителя предателем. Ты ещё услышишь о нём. Это Владимир Белевцев, генсек Дальневосточной Республики.
А какая Идея у вас?спросил я.
Наша Идея на вид очень проста: всего-то-навсего остановить конец света и не допустить, чтобы он повторился в будущем. Но простая формулировка подразумевает, что мы должны проделать титаническую работу, и не только над внешним миром, но и над собой. Видишь ли, умирать никто не хотел, но двенадцать миллиардов людей умерли. Они рады были остановить конец света, но делали всё, чтобы он поскорее настал. Все эти погибшие люди не видели взаимосвязи между своим поведением и наступающим апокалипсисом. Это ещё Сократ сказал: человек был бы хорошим, если б знал, как это и зачем. Так вот, мы должны объяснить людям, как и зачем им быть хорошими, и как не допустить конца света. Мы должны дать им философию, поскольку лишь она может сделать человека хорошим.
Ну, тут я осмелюсь не согласиться. Могу сказать, что частенько встречал хороших людей без философии. И встречал плохих с философией.
Всё верно,кивнул Учитель.Хорошим человеком можно быть без философии, если тебя воспитали другие хорошие люди. Однако тебе, если ты просто хорошо воспитанный человек, без философии легко сделаться плохим. Тебя легко одурачат хитрецы. Или найдётся друг, который повернёт не в ту сторону. Или подвернётся искушение, о котором воспитатели тебя не предупредили. Да мало ли чего ещё... Ты согласен?
Допустим...
Потом. Злых людей с философией нет. Плохие люди могут долго рассуждать о том, почему они такие плохие (как, например, фашисты), но эти рассуждения будут вторичны по отношению к их действиям. Это будет оправдание, а не философия. Плохими людей делают исключительно жизненные обстоятельства вкупе с древними инстинктами, и никакой философии тут не требуется. А что делает людей хорошими?Вот вопрос. Где используются понятия «добро» и «зло»? В психологии?Нет, психология занимается другими вещами. Этика?Этика это раздел той же философии. А больше вариантов нет.
Религия ещё может делать людей хорошими,заметил я.
Не всякая, а только такая, которая основана на философии, как, к примеру, христианство. И опять же, к вопросу о вере: заповеди религий воспринимаются не на уровне логики, а значит, каждый человек понимает их по-своему. Оттого религия с равным успехом может сделать человека как хорошим, праведником, так и плохим, инквизитором, фанатиком. Только логика объединяет людей; только то, что доказано логически, понимается всеми одинаково.
Так говорил Кузьма Николаевич, философ из странного, странного мира на границе эпох.
Вы,сказал я ему,вы говорите правильные вещи. Но безыдейность, которую вы так не любите, позволяла человеку главное: быть самим собой, то есть свиньёй, которой не нужно ничего, кроме жратвы и развлечений. Никуда от этого не деться. Психологию никто не отменял.
Мы отменим,произнёс Учитель.Ведь даже те, кого ты называешь свиньями инстинктивно стремятся к Идее,не зря же ради них властолюбцы придумали все эти идеезаменители, вроде субкультур и футбола. Так что стремление к Идее есть у всехи наша цель пробудить его. Психологи отчего-то неохотно говорили об этом стремлении. Зато чего только они ни насочиняли: и комплекс роста, и психоанализ, и коэффициент интеллекта!.. Кто-то получал от подобной ереси деньги и удовольствие, но большинству людей сии откровения не принесли ничего хорошего. Психология не объясняла членораздельно, ни как нам разобраться в наших пороках, ни как с этими пороками бороться, ни, главное, зачем бороться. Психология и не могла это объяснить, потому что была оторвана от понятий «добро» и «зло». Поэтому перво-наперво мы отменим психологию.
***
Закончив разговор, Учитель ушёл, чтобы обсудить что-то с Выключателями Света, а я вышел наружу, и обнаружил Учеников.
Кольцевой фундамент купола Калиновки возвышался над землёй на метр, а в ширину он достигал метров пяти. Прямо на этом фундаменте, в том месте, где в куполе зияла пробоина высотой не меньше трёх этажей и шириной около десятка метров, Ученики развели костёр и зажарили на нём шашлык. Лес с этой стороны подступал вплотную к экокомплексу, и осыпавшиеся с веток листья влетали с порывами ветра в пробоину купола, находя последнее пристанище в вечно тёмных, сырых обесточенных лабиринтах. В обширном помещении, начинавшемся сразу за пробоиной, наносы земли и перегноя были в нескольких местах раскопаны, и в образовавшихся ямах лежали чёрные пластиковые бочки, на которые Выключатели Света наклеили жёлтые треугольники со значком биологической опасности и надписью «BIOHAZARD». Сами Выключатели Света опасных находок не сторонились: трое их расположились у костра вместе с Учениками Кузьмы Николаевича.
Я, придя к костру после разговора с Учителем, сел в стороне от остальных, у края пробоины в куполе, и, свесив ноги с фундамента, глядел в землю. За спиной говорили о каких-то семенах, о квенитах, о зеркальных сетях, но я не пытался подслушать и разобраться в чужих делах. У меня ещё будет время сделать это.
Один из Выключателей Света, высокий, хорошо выбритый, лет тридцати пяти на вид, подошёл ко мне, постоял чуть-чуть рядом, пристально меня разглядывая. Его чёрно-зелёная одежда была сделана из слегка блестящего полимерного материала, а на левом рукаве была нашивка в виде зелёной лампочки в чёрном круге. Он ничего не сказал и вскоре отошёл. Зато подошёл Антон.
Ешь шашлык,сказал он, пихая меня в плечо и размахивая шампуром с кусками жирного жареного мяса.Ешь. А то когда ещё в следующий раз для нас баранчика не пожалеют?Я целый год такой роскоши не елвсё эти чёртовы грибы да лепёшки!
Мне нравится ваш ход мыслей, Антон,неожиданно для себя воодушевился я и, встав, направился к костру, а именно к Свете. Та сидела в компании Тиграна и Ким Сон Хи, невысокой черноволосой кореянки, своей лучшей подруги.
Как дела?спросил я, отчего-то не садясь рядом с ними.Устала?
... я раз десять пересчитывала,договорила Света Ким Сон Хи и повернулась ко мне.
Совсем нет,ответила она мне.А ты беспокоишься?
У тебя вид какой-то расстроенный,сказал я, хотя вид у Светы был самый обычный.
Это потому что поперёк мерить надо,сказала Ким Сон Хи Свете.
Я и мерила поперёк,ответила Света.Я не расстроена. Мне не нравятся Выключатели. Ходят тут... Терпеть не могу, когда люди напускают на себя таинственный вид.
А как же я?вмешался Тигран.Меня тоже терпеть не можешь?
О, да ты само воплощение таинственности!Света, отвернувшись от меня к нему, рассмеялась.Особенно с этой трёхдневной щетиной.
Я самый таинственный!обрадованный Тигран ослепительно улыбнулсятак, как умел только он.
За что все так не любят Выключателей?спросил я, чтобы спросить хоть что-нибудь.Конкурирующая фирма?
Света не знала, что такое конкурирующая фирма; брови её нахмурились, и на лице её установилось непонимающее выражение.
Давай пообсуждаем их?предложил я.Обожаю обсуждать людей у них за спиной.
Непонимающее выражение на лице Светы выразилось отчётливее, и к непониманию добавилось что-то неуловимо-сердитое; она, вновь отвернувшись, продолжила говорить с Ким Сон Хи о неведомом предмете, который нужно было измерять только поперёк. Я ощутил себя лишним.
Мы долго здесь пробудем?спросил я Антона, стоявшего поодаль, но видевшего всю сцену.
До вечера. Потом спать пойдём, а утром домой двинем. Попробуй шашлыка.
Хорошо! Тащи!
***
С Учениками я практически не общался. Они не сторонились меняпросто работы было много, в лагерь все возвращались затемно и усталые, да и мало ли кто я такой?К Кузьме Николаевичу приходили время от времени разные люди, издалека и не очень, и Ученики не вмешивались в дела почтенного наставника. Было, правда, и ещё кое-что. Культурный барьер. Я понимал, что Ученики лучше меня, что им есть зачем жить, что ими движет Идея, и мне, дабы наладить с ними диалог, нужно подняться до их уровня, а не им опускаться до меня. Однако подниматься это слишком. Что поделать?я ведь и вправду родился тогда, когда и на идеи, и жизнь, подчинённую высшей цели, смотрели с усмешкой. Знаете, человек, нечистый духовно, видя людей, которые лучше него, думает, будто они на самом деле ничуть не лучше, а только прикидываются, или не знают о жизни чего-то такого, что знает он.
Дичился я людей. Разве что Антон, который единственный, за исключением Кузьмы Николаевича и Светы, знал о моём происхождении, часто разговаривал со мною и всегда рад был оказать помощь. Он много расспрашивал о прошлом, и я охотно отвечал на все вопросы, находя неведомое доселе удовольствие в объяснении элементарнейших вещей, знакомых в XXI веке и малому ребёнку. Я учился давать лаконичные и доходчивые определения таким явлениям как деньги, общественный транспорт, выборы, и проч. Формулируя эти определения, я наводил порядок у себя в голове, пытался более объективно взглянуть на век, в котором не так давно жил, систематизировать знания о нём, найти в них пробелы, несоответствия.
Для Антона мои рассказы были не такими понятными, как самого меня. Так, к примеру, деньги он считал какой-то сложной игрой, в которую набери побольше очкови все станут тебя хвалить. «Неужто когда будешь умирать от голода, с тебя станут спрашивать эти бумажные и железные фишки?»удивлялся он.«Будут, будут»,заверял я и вновь пускался в бесплодные рассуждения об эквиваленте товаров и труда. Ещё хуже дело обстояло с рассказами о наркотиках. Антону, родившемуся в эпоху торжества духа над материей, казалось омерзительной дикостью, что люди по собственной воле отравляли себя всевозможными порошками и микстурами, ухитряясь получать от этого удовольствие. Люди будущего умели брать под контроль сложнейшие процессы, протекающие в их организмах: от кровяного давления и интенсивности мозговой деятельности до регенерации тканей и расщепления ядов. Для них было парой пустяков перенаправить сигнал от любого рецептора в центр удовольствия мозга и начать испытывать наслаждение от какого угодно внешнего или внутреннего раздражителя. Только это считалось дурным тоном.
Однажды культурный барьер, вставший между нами с Антоном, едва не довёл до драки.
На следующий день, когда Ученики приготовились выдвинуться из Калиновки домой, Антон маялся от безделья.
Что же делать?!стенал он.О! Ну что же!
Давай,предложил я ему,давай пойдём в Кремль и залезем в кабинет президента? Я буду диктатором всея Земли, а тымоим ничтожным лакеем?
Не получится. Кремль взорвали, и теперь на его месте новое русло Москвы-реки.
Тогда пойдём в Белый дом.
А такого я вообще не знаю. Что за Белый дом?
Учебник по истории почитай.
Историяэто сказка, рассказанная дуракам,категорично заявляет Антон, вынуждая сдаться. Говорю:
Тогда-а... Тогда можно поджечь этот застойный плебейский городишко под названием Москва и играть на лире, как император Нерон.
Мне нравится ваш ход мыслей, Александр.
Мы решили прогуляться до городских кварталов и заглянуть в один старый небоскрёб, чтобы полюбоваться с последнего этажа на заброшенную Москву. Небоскрёб возвышался посреди одичавшего парка, огороженного чугунным забором с безвкусными завитушками. В западной оконечности парка находился живописный прудик, в котором плавали золотые листья. Подступ к небоскрёбу со стороны входа в парк загораживала обширная двухэтажная пристройка с сохранившейся вывеской: «СУПЕРМАРКЕТ СОФИЯ».
Щёлкнув для пущего эффекта пальцами, Антон зажёг перед собой светящийся магический шар и бесстрашно проник через разбитую стеклянную дверь в зловещий супермаркет. Я робко проскользнул следом. Голубоватый свет шара выхватил из плотного сумрака часть зала: пыльные витрины, опрокинутые полки, ряд кассовых кабинок, поблёскивавшие кафелем стены, коробки, ящики, непонятные предметы замысловатых форм. Пахло отсыревшей извёсткой и плесенью. Антон подошёл к одной из кассовых кабинок, вытащил из неё толстую пачку порыжевших купюр с петухами и славянскими узорамибилетов Центрального Банка Российской Федеративной Демократической Республики в сто рублей достоинством,и потряс деньгами у меня перед носом.
Смотри, сколько их,говорит.Возьми. Богачом будешь.
Дурак ты,отвечаю.Кому они теперь нужны?
Мало ли... Раньше бывало так, что какой-нибудь человек забирался в старый магазин ли склад, да и помирал там, среди золотых побрякушек и всякого технического хлама... Сейчас, правда, таких поменьше стало.
«Ну да, ну да,думаю.Раньше многие так мечтали: наступит конец света, и будут они сидеть в магазинах на ничейном барахле, как драконы на сокровищах»...
Мы углубились в супермаркет, прошли мимо указателей с надписями «Гастрономия», «Бакалея», «Бытовая химия» и «Обувь» в отдел «Вычислительные машины и роботизированные системы», где высились до потолка целёхонькие стеклянные витрины, уставленные чем-то соблазнительным. В темноте не разобрать, чем именно, но моё воображение тотчас нарисовало андроидов, киборгов и суперкомпьютеры. Я открыл первую попавшуюся витрину, в которой стояли чёрные, серебристые и золотые прямоугольные предметы величиной с толстую тетрадку. На ценниках перед ними было написано: «Портативная фотонная вычислительная машина «Стрела М-8», производство РФДР, цена 93 руб.». Выглядели эти «Стрелы» как прямоугольники из пластика, на одной стороне которых отштампован крест, а на другой, нижней, с четырьмя резиновыми ножками,приклеена этикетка с теми же надписями, что и на ценнике: ««Стрела М-8», Оренбургский завод вычислительной техники им. Зорана Питича, 2066 год выпуска». Ни тебе экрана, ни клавиатуры, ни шнуров,только маленькая кнопка на торце.
Послушай,говорит Антон, который ушёл вперёд по тёмному коридору супермаркета, но, услышав, что я копаюсь в витрине, вернулся назад.Надеюсь, ты не собираешься брать эту штуковину с собой?
Почему?
(Я как раз расстёгивал рюкзак, чтобы положить в него пару компьютеров).
Терпеть не могу машины.
Что же они тебе плохого сделали?интересуюсь я. Наш разговор меня забавляет. Фантастика: далёкий потомок, честный и справедливый, призывает к ответу своего транжиру-предка, промотавшего целый мир.
Мерзкие они,говорит Антон.Не могу на них смотреть. Мне отвратителен вид пластика, понимаешь? Мне противно, когда что-то крутится, жужжит... Когда светится что-то.
Так и твой шар сейчас светится.
Шарэто одно. А машинысовсем другое. Шарэто моя энергия. Часть меня. А машиныэто не я. Машины это как костыль для здорового человека.
Но я-то не колдун,пытаюсь возразить я.Мне-то костыль нужен!..
Ты непременно станешь колдуном!перебивает Антон.Я тебя всему научу.
Ты говоришь «костыль»,повторяю я предыдущую его фразу.Но на свалке мы пользуемся грузовиком, чтоб обелиски расставлять.
Это не наш грузовик. Его нам крестьяне из Калиновки дали.
Не важно, чей он,говорю я.Важно, что ты им пользуешься.
Люди ещё не в достаточной степени овладели искусством колдовства. Пока мы не можем силой мысли перемещать такие тяжёлые предметы, как обелиски. Но скоро научимся.
Вот как?я сел на корточки, чтобы удобнее было расстегнуть молнию на рюкзаке, а заодно собраться с мыслями. Антом маячил передо мной, и по его резким движениям было видно: он сильно взволнован.
А почему, ты думаешь, я хочу взять эти устройства? Ты знаешь, что такое компьютеры?
Я думаю, у тебя сильная зависимость от машин,сказал Антон.Ты, главное, не подумай, что я хочу обозвать тебя механистом (в твоё время нельзя было иначе: люди не знали колдовства), но механисты очень зависимы от техники. И ты зависим. Для тебя непросто с ней расстаться. Но я помогу. Дай-ка это сюда!он нагнулся, чтобы вырвать у меня «Стрелу», но я быстро засунул компьютер в рюкзак и отстранил его руки.
В помощи не нуждаюсь,заявил я. Надо же!техника и наркотики стояли для Антона в одном ряду! Конечно, немалая доля правды в этом была, ибо многие в эпоху Потребления и месяца не могли прожить, чтобы не купить модную и красивую игрушку из тех, что тысячами пихали нам в глотки интернациональные корпорации. Тут Антон прав. Но какая-то фанатичность была в его словах. Подобно тому, как в мире после конца света удивительные, переходящие грань волшебства открытия науки и техники сосуществовали с ужасающим, всевозрастающим упадком, так и в светлой голове Антона, в тени честности и прямоты, гнездились варварские, провонявшие зачумлённым средневековьем предрассудки.
Ты понимаешь, что компьютерэто не машина?спросил я его.Понимаешь, что это хранилище информации? Уничтожить компьютерэто как сжечь библиотеку. Ты же не сжигаешь библиотеки?я посмотрел на него, готовясь, в случае чего, врезать. Но тот больше не пытался отнять «Стрелу». Он решил немного послушать мои доводы, хоть глаза его и горели.
Компьютерэто хранилище знаний,говорил я. Там вся наша культура. Многое из того, что было уничтожено во время войны: картины, книги, записи музыки,это потеряно. Это осталось только на компьютерах, в виртуальном виде. Ты же не хочешь потерять все произведения искусства?
Я боялся, что все это слова были лишены тени в глазах Антона. Они не говорили ему ничего. Он, может быть, и хотел бы спасти произведения искусства, если б знал, что это такое и зачем они нужны. Все мои рассуждения были для него оправданием наркомана, которое тот выдумывает, чтобы получить ещё дозу наркотика. А я не мог ничего объяснить Антону быстро и понятно. Мысль нужно было долго обдумывать, долго высказывать; когда же люди разговаривают, да ещё в такой ситуации и в такой обстановке, времени нет. Как никогда ясно видел я, глядя на Антона, что образование человека, его знания,это не просто свитки, пылящиеся на полочках мозга, не просто мёртвый груз информации. Знанияэто и есть мы. У Антона не было каких-то знаний, какими располагал я, и он вёл себя совершенно по-иному.
А, чёрт с тобой!я махнул рукой и вернул «Стрелу» на витрину.Пойдём уж.
Нет,сказал Антон.Возьми, если хочешь. Я верю тебе. Ты знаешь, что творишь.
Вот и попробуй понять людей после такого...
***
Из супермаркета по извилистым коридорам мы попали на пожарную лестницу. На последнем этаже небоскрёба Антон недавно вскрыл богатую квартиру, из окон которой, по его словам, открывался замечательный вид.
На лестнице я раз пять чуть не умер от гипоксии, но сие обстоятельство не помешало мне, пользуясь светом магического шара, читать надписи, покрывавшие стены подъезда. В них лучше, чем в любом учебнике по истории были отражены мысли и желания людей военных лет. «Смерть врагам и оккупантам!», «Yankees, go home!», «Человек человеку продавец, товар и покупатель», «Якандидат в пушечное мясо», «The world is in our hands», «I need serenity». Символичнее же всего выглядело античное высказывание, выскобленное чем-то шершавым на предпоследнем, пятьдесят девятом этаже, на дверях лифта. «Errare humanum est»,гласило оно.
Вскрытая Антоном квартира занимала собою этаж целиком. По периметру её опоясывало окно высотой в рост человека. Вдоль окна шёл коридор, метра три в ширину: по нему можно было обойти квартиру по кругу, любуясь попутно красотами всех четырёх сторон света.
Войдя, я сразу пошёл по кольцевому коридору, глядя через правое плечо в окно: то на вишнёвый закат, светящий в узкую щель между скатертью земли и плоскостью сплошных туч, то на восточные небоскрёбы, у которых западные стены от солнца сделались красными, а северные и южныечёрными, то на хрупкие шрамы дорог и полипы домов далеко-далеко внизу. Я натыкался на кожаные кресла, на стеклянные столики, на неразличимое среди теней роскошное барахло. Грани окна, зеркала, кафель, хромированные поручни,всё вокруг тлело недобрыми красными искрами. От высоты, усталости и духоты кружилась голова, и подгибались ноги.
Разумеется, в этой квартире жили не простые смертные. Чего в ней только не было!И прекрасно сохранившиеся вина в баре, и непонятные автоматы, служившие в быту, и подставка с красными кристаллами, на которых хранились цифровые данные для компьютеров, и роскошная мебель, и балкончики, и картины. Залы для танцев, укромные местечки для извращенцев, фонтан, джакузи,пользуйтесь! В одной комнате на полу была навалена груда золотых слитков, украшений, монет, а на ней лежал скелет человека, обосновавшегося в покинутом жилище богачей и понатащившего сюда ненаглядные блестящие побрякушки. Скелет был совсем не страшным; я даже подумал сначала, что он пластмассовый.
Страшный гнев внезапно овладел мной. Шестьюдесятью этажами ниже в кромешной тьме лежал город. Его строили восемьсот лет и восемьсот лет будут разгребать оставшееся после него дерьмо. А люди, жившие между этими двумя временными отрезками за счёт предыдущих и последующих поколений, очень гордились собой и своими достижениями. «Мы заслужили то, что у нас есть, и всё в нашей жизни fine!».
Изнеженные и избалованные, как маленькие дети, они придирались к неглаженным брюкам, боялись коснуться малейшего пятнышка грязи. Им не нравились сиденья без подогрева, сады без бетонных дорожек, песни, не попавшие в парад мод. Они выкидывали на свалку подготавливаемые веками шедевры технической и художественной мысли, едва они им надоедали. Всего-то им было мало: ведь неспроста они не были против передела мира?
Имя импотребители. Капризные, вечно недовольные. Вруны и пустозвоны. Ищущие добра от добра. Отъявленные мизантропы, друг друга до глубины души презирающие за всё ту же лень и равнодушие, изнеженность и избалованность. Перестрелявшие и друг друга, и тех, кто на них работал.
Нет сомнения, здесь красиво, изысканно. Комфортно. Высота и тишина, и даже за пятьдесят лет запустения нигде нет ни пылинки: так совершенны были технологии очистки воздуха. Но это только потому, что кто-то всю жизнь смотрел в землю. Кто-то за всю жизнь заслужил себе деревянный ящик, обитый бархатом. Кто-то убивал себе подобного. Кто-то прозябал в провинциальной пятиэтажке с видом на заводскую ограду, или в избушке на краю целинного поля. В восемь утра по будням люди в электричках и автобусах с ненавистью смотрели друг на друга, не потому что на них давили столь противные Антону машины, нет,им всего лишь хотелось на ком-то сорвать вполне закономерную злобу, но настоящего врага они не видели и видеть не могли.
***
В дверном проёме, облокотившись плечом косяк, стоял Антон в лимонной куртке. За его спиной горел магический шар, и закатный свет становился всё тревожнее, предвещая беду.
Поганое место,сказал Антон.На крови построено. А ты хотел поджечь город?
Я хотел поджечь не город. Давно ещё, в детстве, когда я видел неправильное везде, где оно было (а было оно везде), когда абсолютное зло колыхалось за окнами моей квартиры, и насилие вот-вот готово было постучаться в дверь, я не знал, куда деться от страха, и хотел поджечь свой дом. Многоэтажку в стиле функционализма, заселённую мытыми людьми с холёными белыми лицами, умащёнными кремами и гелями (из-под лиц этих рвался голод), сытыми и одетыми людьми, самыми гуманными и человечными в истории, хрупкими (жаждущими крови) созданиями. Я хотел подпалить свой старый диван, а чтоб лучше горелооткрыть на кухне газ. Самому жевыпрыгнуть вниз головой с последнего этажа. Мир, знал я уже тогда, изменить нельзя, и людям не втолкуешь, кого нужно ненавидеть. Они будут ненавидеть первого встречного, независимо от того, является он причиной их бедствий или нет. Неисправимые мизантропы, дьявол их побери. Слишком много развелось людей, презирающих людей. Я хотел наказать их, и через сто лет неожиданно вспомнил об этом.
Хотел,признался я.Только не город.
Так давай подожжём! Я давно решил сжечь дотла это место. Ух, весело будет!
Я предложил спуститься на первый этаж, но Антон сказал, что лучше сначала поджечь эту квартиру, а уж потом спуститься, дабы огонь шёл не снизу вверх, а сверху вниз, и люди, которые могли быть в здании, имели бы возможность заметить пожар и спастись. Антон был человеком новой эпохи: ему, в отличие от меня, могло прийти в голову, что наша безумная выходка способна кого-то погубить.
Он чиркнул спичкой и, придурковато горбясь и осклабившись, торжественно поднёс её к полупрозрачному покрывалу, лежавшему на журнальном столике. Покрывало быстро загорелось, огонь переметнулся на синтетическое покрытие стен, на подвесной потолок. Стало светло, как днём, и через минуту процесс прошёл точку невозврата.
Полимерные вещества, заполнявшие квартиру, жутко дымили, а воздух и без того был затхлым, и чтобы не задохнуться от угарного газа, мы поспешили на лестницу. Сначала мы спускались по ступенькам неторопливо, не подозревая ещё, какой монстр просыпается над нашими головами. Но этаже на пятидесятом магический шар на секунду осветил струйку дыма, сочившуюся из шахты лифта, и нас объял страх. Когда реакция вышла из под контроля, мы перестали понимать, зачем сотворили это, и решили, что сошли с ума.