Я опять вспоминаю услышанный в поезде разговор, и все становится на свои места.
Это что, у вас микрорайоны так называются?
Типа того. Неофициально, конечно. Ну, вперед!
А что, фонари не горят? спрашиваю я.
Какие фонари? Тут электричество-то отключают по нескольку раз в день!
И вот наконец-то идем по поселку. На улицах непроглядная темень. В некоторых домах сквозь неплотно закрытые ставни просачивается желтоватый свет (но таких домов почему-то очень мало).
Ну вот и пришли, говорит Геннадий Борисович, останавливаясь у одной из калиток. Лает собака. Сабля, свои! прикрикивает он. Дмитрич, а Дмитрич, открывайте! Я вам радость привез.
Скрипит дверь, откуда-то из темноты доносится бодрый, почти молодой голос:
Борисыч? Ты?
Я!
Прибыл?
Так точно!
Над крыльцом вспыхивает тусклая лампочка, и я вижу высокого сухощавого мужчину, который стремительно сбегает вниз.
Сабля, свои! прикрикивает он на не перестающую лаять собаку, выскакивает на улицу и приобнимает учителя. Ну, какое место занял?
Первое, Дмитрич, первое!
Так получается, тылучший учитель страны!
Получается так! Оценили мои питерские новации.
До меня доходит, что Геннадий Борисович прилетел с конкурса на лучшего учителя года и, наверное, из скромности не сказал мне об этом.
Да что же мы на улице-то стоим, пошли чаевать! говорит дядя Миша.
Какое чаевать, у меня уроки с утра! Да и пришел-то я не для того, чтобы похвастаться первым местом. Я вам, Дмитрич, родственника привез.
Какого еще родственника? настораживается дядя Миша. Должен, правда, племяш, точнее, муж племянницы приехать, но это только послезавтра. В Читу рвану с утра, чтобы в аэропорту его встретить, самому-то непросто сюда добраться.
Да приехал уже родственник, смеется Геннадий Борисович и оглядывается по сторонам. Петя, где ты?
Я отхожу от забора и приближаюсь к дяде. Честно говоря, этого мне не очень-то хочетсяначнет удивляться, почему я такой толстый, да еще с прыщами на лице.
Постой, постой, произносит дядя Миша, вглядываясь в мою физиономию, а ну-ка Петька, что ли? Бумажкин?
Я
Вместо отца приехал?
Вместо него.
И то радость, обходя меня со всех сторон, говорит дядя. Только вот толстоват немного. Ну да ладно. Все равно свой. И, обращаясь к учителю, добавляет: Ну, спасибо, Борисыч! А я вот все думал, чего это мне последние три ночи степной орел снится? А это, оказывается, ко мне московский орел летел!
До свидания! кричит Геннадий Борисович и исчезает в темноте.
Геннадий Борисыч! кричу я вслед. А ботинки, а куртка?
Встретимся завтра! Отоспись и часикам к двенадцати приходи в школу!
Дядя Миша ведет меня к крыльцу, собака опять лает.
Сабля, да свои же! прикрикивает он на нее и подталкивает меня в открытую дверь. Я делаю шаг вперед и налетаю на какую-то бочку.
Тьфу ты, забыл предупредить, тут же капуста квашеная стоит, мы-то привычные, обходим
«Кто это мы? проносится в голове. Ведь он же писал, что один живет», но в это время распахивается вторая дверь, и я оказываюсь в просторной, чисто побеленной кухне. У окна стоят лавка и стол, у стеныбольшой шкаф.
Раздевайся, Петька, говорит дядя Миша, чувствуй себя как дома! Чай варить будем.
Глава 6
Я немного теряюсь. Варить чай
А с чем вы его варите? спрашиваю я, усаживаясь на табурет.
Как с чем? удивляется дядя Миша. С водой А в Москве с чем варят?
У нас не варят, а кипятят
Возникает пауза, во время которой я набираюсь смелости, чтобы сообщить о возникшей вдруг насущной потребности.
Да, дядя Миша, а где тут у вас санузел, руки помыть Да и вообще
Для рук вон рукомойник в углу, а остальное, то бишь нужник, в другом месте. За огородом.
За огородом? спрашиваю я, решив, что ослышался.
Ну да. А где ж ему еще-то быть? Пойдем, покажу.
Дядя Миша подходит к двери, я поднимаюсь и иду следом.
Одеваться надо, говорит дядя Миша.
Зачем?
Ну как зачем, холодно ведь. Он чешет за ухом. На улице поди под тридцать. Я вспоминаю, что слышал где-то, будто в некоторых селах, даже в школах, туалеты на улице, но не верил этому.
Так вы что, его отапливаете? спрашиваю я, потому что не представляю, как в такой мороз может быть неотапливаемый туалет.
Дядя Миша молча изучает мое лицо, и я догадываюсь, что ляпнул очередную глупость, потом отвечает:
А че его отапливать-то? Мы ж там не раздеваемся
Я надеваю ботинки Геннадия Борисовича.
Постой! останавливает дядя Миша. Положь на место! Здесь экипировка будет другая. Он исчезает в комнате и возвращается, держа в руках какую-то одежду и серые валенки. Все это бросает на пол. Вот, смотри. Дядя поднимает старую кроличью шапку и напяливает ее мне на голову. Шапка слишком большая и падает на глаза. Ничего. Лучше больше, чем меньше. Я имею в виду размер. Теперь вот это примерь. Дядя Миша протягивает мне совсем не новую телогрейку. Я невольно морщусьвидели бы родители! Об одноклассниках я уж не говорю. И уж тем более о Попове с его командой, вот уж был бы повод для издевательств! Надевай, надевай, нечего нос воротить.
Я нехотя наряжаюсь в телогрейку и даже с легкостью застегиваю ее на пуговицы.
Ну вот, радостно произносит дядя, в самый раз. Будто на тебя сшита. Теперь вот это давай. Он поднимает с пола валенок и протягивает мне. Чтобы засунуть в него ногу, приходится расстегнуть телогрейку, иначе мне не согнуться, мешает живот.
Валенки оказались ну просто громадными! И ужасно неудобными.
Пошевели-ка пальцами, приказывает дядя Миша. Не жмут? Это на сорок шестой размер. А ты какой носишь?
Сорок первый.
То-то я смотрю, ботинки почти игрушечные. Сам большой, а нога крошечная. Постой немного, я сейчас
Он опять исчезает в комнате и возвращается, теперь уже держа в руках две длинные серые тряпки.
Что это?
Вы, столичные, видать, вообще ничего не знаете. Это же портянки! сердится дядя Миша. Дай сюда ногу!
Портянки Что это за слово такое? Кажется, я встречал его в какой-то книге про войну, но теперь не могу вспомнить, что оно означает. А дядя Миша тем временем быстро наматывает сначала на одну, потом на вторую ногу серые тряпицы.
Теперь толкай ноги в валенки! командует дядя. Не слетят?
Да вроде нет
Мне становится смешно. Для похода в туалет целая, как говорит дядя Миша, смена экипировки, да еще и портянки в придачу. Хотя туда я, наверное, вполне мог бы сбегать в ботинках и куртке Геннадия Борисовича.
Дядя отходит в сторону, почти не мигая смотрит на меня восхищенным взглядом.
Что тут скажешь? Красавец, да и только! Толстоватенький, конечно, но в этой телогрейке и ты кажешься даже хм худощавым! Он тянет меня в соседнюю комнату, туда, где, оказывается, находится зеркало. Сейчас убедишься! Ковыляя с непривычки в валенках, я с трудом удерживаю равновесие. От того, что я вижу минуту спустя, становится не по себе. Но на лице у дяди Миши, похоже, неподдельный восторг.
Видишь, какой ты красавец! Еще бы прыщи убрать Неужели нет никакого лекарства? Если б не ониот девчонок у тебя отбоя бы не было, факт! А вообще, что-то долго ты одеваешься! Космонавты в космос и то быстрее собираются, говорит дядя, как будто бы это я сам решил вдруг, как он выразился, сменить экипировку.
Красавец! еще раз с чувством повторяет он. Куда до тебя нашим-то! Ты теперь, можно сказать, деревенскее всех деревенских! Ну а теперь в нужник! Быстро! А то обмочишься!
Открыв дверь в сени, предупреждает:
Не налети, тут кадушка стоит, помнишь? Во-о-т Все нормально. Теперь иди.
Я выхожу на крыльцо и чувствую, как лицо после теплого помещения стягивает морозный воздух.
Через этот огород перебежишь, там строение такое будет напутствует сзади дядя Миша. Увидишь. Вот это самый узел и есть. Да, света там нет. Так что будь осторожен. Не провались.
А куда я могу провалиться?
Ну это Дырка там посередине в полу, ну, отверстие, в темноте можно не увидеть. Ну, словом, разберешься. Беги!
Легко сказать, беги. Какое там беги, я еле доковылял до нужника, который внешне напоминает собачью конуру, только сильно вытянутую вверх, делаю шаг вперед и понимаю, что нога все-таки попадает в отверстие, о котором только что говорил дядя Миша. Вытаскиваю ногу и сую руку в карман, чтобы достать телефон и посветить, где что находится, но вспоминаю, что он остался в куртке.
Что делать, приходится открыть настежь дверь, чтобы разглядеть, где в полу нужника находится дырка. Закончив со своими делами, выхожу на улицу и замираю. Во-первых, от того, что в голове будто бы начинают взрываться какие-то бомбочки. И во-вторых, там, за забором, вдоль дороги медленно проплывает над землей одинокая душа замученного стражника. Точь-в-точь такая же, какие мы видели с Геннадием Борисовичем, когда шли по лесу. Душа медленно заворачивает за угол и исчезает.
И тут же слышится нетерпеливый голос дяди Миши:
Петька, ты где? Живой хоть?
Над крыльцом по-прежнему горит тусклая лампочка, туда и иду. Взгляд выхватывает еще один огонекнеровный, прерывистый, далекий, висящий чуть ли не у самого неба. Я знаю: это продолжают жечь костры души загубленных стражников.
Глава 7
Дядя Миша ждет возле калитки. Мне хочется немедленно спросить его про души стражников и почему они разгуливают по поселку, но я не успеваю этого сделать.
Пошли чаевать, говорит он и вдруг, охнув, хватается за поясницу. Ну вот, опять она окаянная покою не дает. Прострел за прострелом. И, скрючившись, ковыляет к дому.
Спустя несколько минут я уже сижу за столом.
Ну вот и чай сварился, произносит дядя Миша, одной рукой держась за спину, другой поднимая с печи чайник.
Ты, Петька, как чай-то пьешь: с молоком, с маслом или с сахаром?
Я опять теряюсь. Вопросы какие-то странные.
Ну как чайс сахаром, а бутербродс маслом. Ну иногда с колбасой
Да нет, я не про бутерброд, я про чай спрашиваю. Масло-то в чай кладешь, нет?
А зачем?
Значит, не кладешь, делает вывод дядя Миша. Я ж не знаю, как москвичи-то чай пьют, вот и спрашиваю. Буряты, например, на чабанских стоянках чай пьют с маслом и молоком. И даже иногда баранье сало и соль туда добавляют.
Так ведь я же не бурят.
Понятное дело, что не бурят. Но кто ж вас знает, москвичей-то?
В этот самый момент хлопает калитка, но Сабля не лает. Значит, свои, думаю я.
Ну, наконец-то и Сонька пришла, радостно восклицает дядя.
С шумом открывается дверь, и в кухню не входитвлетает девчонканастоящее чучело: маленькое, мне, наверное, до плеча, тонкое до неимоверности, глаза огромные, нос острый, а на голове ярко-рыжая, почти огненная шевелюра. По сравнению с ней я чувствую себя настоящим красавцем, даже несмотря на прыщи на лице, и невольно приосаниваюсь.
А чучело скидывает с себя дубленку, швыряет на полку для головных уборов шапку, что держала в руках, подскакивает ко мне, выпучивает свои глазищи и спрашивает отвратительным писклявым голосом:
А это что за жирный тюлень, дядь Миш?
Я чуть было не захлебываюсь чаем от возмущения и отвечаю:
На себя посмотри, Баба Яга костлявая!
И сам себе удивляюсь. Там, в Москве, я, наверное, никогда бы такого девочке не сказал. Впрочем, разве это девочка? Чучело!
А ну прекратите! прикрикивает на нас дядя Миша. Еще чего, обзываться! А тебе, Сонька, совесть надо иметьчеловек в гости приехал, а ты обзываешься вместо того, чтобы знакомиться.
Ой, очень надо знакомиться! отвечает Сонька.
Это, Сонь, гость наш. Сын моей племянницы.
Из Безруково? с воодушевлением спрашивает Сонька.
Из какого Безруково? Из Москвы!
А-а, разочарованно тянет она, из Москвы А там что, все такие тюлени?
Ты давай поменьше болтай да ужин готовь. Не можем же мы одним чаем гостя потчевать.
А че он приперся-то? спрашивает Сонька так, как будто бы меня здесь нет. И надолго? И вообще, он что ли в школе не учится? Сейчас же учебный год!
Все это она строчит на одном дыхании, как пулемет, и до меня даже не сразу доходит, что она говорит. А когда наконец-то доходит, я отвечаю:
У нас каникулы.
Чего-о? Вот ничего себе, все учатся, а у них каникулы! Ну во-о-ще!
Сонька еще что-то пищит, чем-то возмущается, но мне не до нее: в верхнюю челюсть вдруг словно впиваются раскаленные щипцы.
Что случилось? встревожился дядя Миша.
Зуб
Сонька и дядя Миша замолкают, и я вижу, как они растерянно переглядываются. Меня берет зло: да что они, не знают, что делать в таких случаях, что ли?
Есть тут у вас стоматолог? мычу я.
Дядя Миша беспомощно разводит руками:
Так нет его в Благодатном. Только в Безруково, а до него пять километров топать. Оно, конечно, и пешком не расстояние, но врач-то принимает только с утра. Да и то сразу к нему не попадешь.
Его слова доносятся до меня издалека: в зубе что-то дергает, торкает, отдается в голове.
Система такая, Петька, объясняет дядя Миша. Чтобы попасть к стоматологу, нужно обследования у терапевта пройти, флюорографию сделать, и если у тебя не обнаружат туберкулез, вот тогда и к стоматологу талончик дадут.
А если обнаружат? мычу я.
Да ты что, Петька, неграмотный? Туберкулез обнаружатпрямым ходом в тубдиспансер отправят. Там заодно и зуб подремонтируют. Чтоб человек-то не мучился. Ну что, легче стало?
Таблетку хоть какую-то дайте, что ли продолжаю мычать я. Анальгин, например
Так кончился он, за ним тоже в райцентр бежать надо! Но аптека там все равно закрыта!
И тут я замечаю, что эта противная Сонька делает какие-то знаки дяде Мише, а тот отрицательно качает головой. Тогда Сонька сердито машет рукой и говорит:
Пошли!
Я молча одеваюсь и вслед за чучелом выхожу на улицу.
Глава 8
Мы идем в кромешной темноте очень быстро. Точнее, быстро идет Сонька. В руках у нее фонарь, я же заметно отстаю от нее, потому что там, где я иду, света от фонаря нет. А еще и потому, что чучело это несется, как ракета, ну как за ней угнаться? А еще и потому, что, если честно, за сегодняшний день я просто вымотался. А она останавливается время от времени и шипит, как змея:
Свалился на мою голову! Бегай теперь с тобой по всему поселку. И чего тебе дома в Москве не сидится?
Я не знаю, сколько мы идем: десять минут или два часаиз-за этого зуба совсем потерял счет времени, пока, наконец, не останавливаемся возле скособоченной, вросшей в землю избушки. Сонька стучит в окно.
Открыто! доносится старческий голос, и от этого голоса в голове будто бы опять взрываются крошечные бомбочки. Пых-пых-пых!!!
Пройдя через темные сени, оказываемся в большой неуютной комнате. За столом, скрючившись, сидит усохшая бабулька и размачивает в чае сухарь. Теперь уже я не знаю, что меня больше беспокоитзуб или взрывы бомбочек в голове, от которых она, кажется, вот-вот лопнет.
Словно во сне, слышу голос Соньки:
Баба Груня, помочь надо. Человек зубом мается.
Вижу, не глядя на меня, отзывается та и, вынув из стакана, подносит сухарь ко рту. Садись, голубь ясный. Я опускаюсь на стоящий рядом сундук. Откель будешь-то?
Из Москвы, баба Грунь, отзывается Сонька. Зуб у него болит.
Конечно, болит, соглашается баба Груня. Ладно, потом допью.
Она выходит из-за стола и, скрючившись, направляется ко мне. И чем ближе подходит, тем сильнее кружится голова, в которой продолжают взрываться все те же бомбочкипых, пых, пых! Я поднимаю глаза, встречаюсь с бабой Груней взглядом, и воображение на мгновенье переносит меня в кошмарный сон, который преследует меня по ночам с самого детства.
Баба Груня! будто сквозь толстый слой воды, слышу я взволнованный голос Соньки. А че это он такой белый! Посмотрите на него!
Вижу это уже баба Груня. Счас пройдет. Найду только кое-что. Где же она? Запамятовала, ей-богу! Ведь намедни же ей рожу Петровне выводила! Словно в тумане, вижу, как заходит она за печку и появляется оттуда радостная, держа в руках замызганную красную тряпицу. Вот она, родимая! Ну, все! Теперь, голубь ясный, считай, что зубной боли будто и не бывало!