Репетировали пьесу Островского, любимого сочинителя папаши Во время отдыха Федька подошел к Александру и, по обыкновению, присел рядом.
Правду говорят, что тысын князя В.? спросил вдруг Саша. Он давно уже хотел поговорить об этом, но не решался.
Вранье, решительно отказался Федька, устало прикрыл глаза и откинулся на спинку стула.
А ты почему знаешь? Или мамаша твоя что говорила? с любопытством продолжал Саша.
Я мамки и не помню Матрена говорит, померла она, когда мне трех годов не было, нехотя произнес Федор.
Да-а История. А то вдруг ты князь?.. Ну, мамка твоя, положим, крепостной была, но ты
Оставь, Александр. Ну, какой из меня князь? Я крепостной ваш человек, и более ничего, с тоской ответил Федька. А сказки все эти Вольно же было дворовым языки чесать.
А ведь вот если бы ты князем был
Если бы, да кабы с насмешливой досадой перебил его Федор и вдруг встрепенулся:Глянь-ка, Алексаша, никак, барыня идет?
Александр насторожился. Обычно матушка и не заглядывала в репетиционную, выражая таким образом отношение к «дурацкой» забаве супруга. Но теперь она решительно подошла к Николаю Алексеевичу и без лишних слов протянула ему какое-то письмо.
* * *
Саша знал, что у матушки была дальняя родственницадворянка из обедневших, вдовая, имеющая взрослую дочь. Жили они в какой-то глухомани, в Петербург за неимением средств не наезжали, и переписывалась матушка с ними очень редко. Теперь же выяснилось, что родственница эта скончалась, а ее дочь, Ольга Аркадьевна, будет теперь жить в семье Рашетовских.
Это сообщение не вызвало у Саши особого любопытства: он представлял свою кузину девицей неумной и неотесанной, едва ли не деревенской; наверняка с ней и перемолвиться будет не о чем. Матушка, однако, строго сказала, что они должны быть очень милы и внимательны с Олюшкой, которая мало что хворая с рождения, так еще и, как писала ее мать: «богоизбранная, Богородицей отмеченная». Она обладала чудесным даром: лечила детей и взрослых, отводила от пьянства, унимала припадки падучей В той деревушке, где жили они с матерью, ей земно кланялись встречные крестьяне, называли ее «ангел наш, спасительница» и почитали едва не за святую. Слава о ней распространилась далеко за пределы деревни.
Саша, выслушав все это, едва не фыркнул, однако теперь уже ждал Ольгу Аркадьевну с большим интересом. Оказалось, что ее способности проявились всего лишь три года назад, в Покров день, когда они с матерью и крепостной девкой возвращались домой из соседнего села.
Лес, по которому пролегал их путь, пользовался дурной славой: говорили, что там скрываются беглые из крестьян, тех, что были определены своим барином в рекруты. Сбившись в шайку, они вели себя весьма дерзко, «пошаливали»: грабили путников, числились за ними и убийства. Но матушка Ольги Аркадьевны легкомысленно решила, что брать у них всяко нечего, и разбойники, лишь только увидят их старую повозку и клячу, тотчас оставят их в покое.
Однако вышло не так. В одну минуту из еловой чащи раздался свист, и на раскисшую от дождей дорогу выдвинулись темные, оборванные фигуры. Тот, что был впереди, преградил лошадям путь; извозчик, деревенский мужик, перепугался и натянул поводья В следующий миг его уже пырнули огромным ножом, а четверо взлохмаченных, здоровенных, заросших бородой по самые глаза душегубов подскочили к повозке, где находились Ольга Аркадьевна с матерью и девкой Стешкой Когда грубые грязные руки разбойников потянулись к Ольге Аркадьевне, ее мать закричала и от ужаса потеряла сознание. Что происходило далее, установить оказалось нелегко: история основывалась лишь на рассказе глупой неграмотной Стешки.
«Они на нас как выскочили, страшенные, жуть! Ваську-извозчика порешили; я аж омертвела вся, гляжу, барыня завопила, захрипела, руками замахала, сердешнаяда и завалилась А ён, который главный-то душегубец, на барышню нашу так и зыркает, охальник! Ну, думаю, нет, проклятый, не будет твоего делаи как стала я Царице Небесной молиться, мол, Матушка-заступница, ты своим Покровом Святым всю грешную землю заслонила, всех православных хрестьян, так защити же сироточку невинную в свой святой праздник Молюсь я это, а сама барышню к себе прижимаю, худенькая она у нас, что цветочек махонький; руками я ее обхватила, а она молчит, только дрожит так меленько
Душегубцы на нас смотрят, пальцами тычут, смешно им, окаянным, а ён, главный, подходит с ножом своим огроменным, такой страшнющий, а ну, говорит, поди-ка, дура, коли хошь живой остаться Я Олюшку, барышню, и отпустила, в край телеги отползла, лежу, трясусь. Ён, душегубец, Олюшку за плечики схватил, аж платьице на ней затрещалои тут, Господи помилуй, я смотрю: тучи на небе разверзлись, молония громыхнула, а душегубец тот за глазюки свои схватился и на колени упал А Олюшка в телеге стоит во весь рост Она у нас с детства хворенькая, ножки ее не ходят, встатьи то с трудом может, только если опираться на что-нибудь. А тут, гляжу, стоита на плечиках у нее Покров тот светящийся, окутал ее, горит, аж глазам больно! Не иначе, думаю, Царица Небесная меня, грешницы, молитвы услыхала, да не дала разбойникам невинну душу сгубить. Только хотела я на колени пасть, Богородицу благодарить, как тот, главный-то разбойник, ну по земле кататься да вопить, а сам все зенки свои руками закрывает. Другие подскочили, схватили егои деру. А Олюшка, барышня моя, так и сомлела, еле успела я ее подхватить Вот ведь, думаю: барыня в обмороке, барышня туда же, Ваську порешили: что мне, горемычной, с ними делать? А только я все равно на коленки встала, лбом о землю побилась, Царицу Небесную восславила»
Сказкам заполошной девки никто особенно не верил: мало ли, что там дуре померещилось. Мать Ольги Аркадьевны не много могла рассказать: она запомнила только, как разбойник подскочил к ее дочери. Сама же Ольга что-либо говорить на эту тему отказывалась наотрез, лишь крестилась да качала головой. Расследование той истории ничего не дало: Ваську-извозчика действительно убили ножом в сердце, Ольгу Аркадьевну привезли домой в обмороке и разорванном платье, но невредимую; барыня и Стешка вовсе не пострадали.
Исправник и становой с помощниками, прибывшие разобраться в происшествии, обнаружили множество следов ног на месте нападения, труп Васьки и более ничего, что могло бы подтвердить или опровергнуть рассказ Стешки. Когда же они приступили к барышне с расспросами, с той сделался настоящий припадок. Доктор вместе с матушкой Ольги решительно выпроводили станового вон и запретили кому-либо впредь говорить с барышней на эту тему.
Тем бы дело и кончилось, если бы, когда Ольга Аркадьевна с матушкой находились в церкви, туда не явилась их знакомая, безземельная дворянка, живущая почти в нищете. С ней была маленькая дочь, страдавшая частыми приступами падучей. Когда припадок одолел девочку прямо в храме, Ольга Аркадьевна попросила положить ребенка ей на руки. Едва лишь она прикоснулась к девочке, та сразу перестала биться в конвульсиях, успокоилась и словно бы задремала. Намучившаяся с ней мать поцеловала Ольге Аркадьевне руку и вымолила разрешение приносить к ней ребенка, как только с ним станет худо. Ио чудо! уже после нескольких визитов малышка исцелилась. И молва, что Ольга Аркадьевнасвятая, Богородицей отмеченная, разошлась со скоростью пожара. Благодаря болтливой Стешке люди передавали историю чудесного спасения от разбойников из уст в уста, выдумывая новые подробности: что сама Всецарица спустилась с небес и благословила Ольгу Аркадьевну; что Ангел Божий, защищая ее, ослепил лютого душегуба Небесным светом и прочая, прочая Этим слухам способствовала сама внешность Ольги Аркадьевны: это была девушка чрезвычайно худенькая, тоненькая, миниатюрная, издали казавшаяся ребенком. У нее было очень узкое худое лицо без малейших следов румянца, огромные светло-серые глаза, льняные, почти белые волосы, заплетенные в толстую косу. Из-за врожденного недуга она не ходила, почти не могла стоять, и руки ее были чрезвычайно слабыми. Ольга никогда не смеялась и не болтала оживленно, только тихо улыбалась: при ней не хотелось шуметь, и даже самые капризные дети, видя ее, утихали и молча серьезно заглядывали в ее прозрачные кроткие глаза. К Ольге несли больных ребятишек, приходили мужчины, женщины, старики, богатые и бедные. Стали наезжать даже из дальних губерний: она помогала, не требуя ни гроша. Жили они с матерью весьма скуднои длилось это до тех пор, пока матушка Ольги Аркадьевны не утонула в Волге, когда возвращалась домой из уездного города. Ольга осталась одна, и ей ничего не оставалось, как написать Рашетовским, дальним родственникам своей матери.
Глава 4
С самого момента, как Ольга поселилась в их доме, Александру казалось, что мир вокруг стал светлее, воздухболее свежим, а солнце куда чаще пробивается через вечно хмурое петербургское небо. При Ольге Аркадьевне, Олюшке, как почти сразу ее стали называть в семье, было как-то совестно браниться, кричать на прислугу, дерзить родителям и учителям. Олюшка никогда никого не стыдила, она вообще была тиха и молчалива, но, когда слышала резкие слова, видела, как обижают кого-то, ее прозрачные глаза наливались тоской, она сжималась в комок и надолго делалась еще молчаливее и печальнее. Саша готов был просиживать около нее целыми вечерами, наблюдая, как под ее тонкими пальцами стежок за стежком ложится на канву. Он читал ей вслух книги и журналы, держал шерсть или пряжу, когда ей надо было смотать их в клубок; по утрам он выкатывал на террасу кресло на колесиках, в котором сидела Ольга Аркадьевна, и терпеть не мог, когда это делал за него кто-то другой. Сама Олюшка всегда бывала с ним очень ласкова, радостно улыбалась при его появлении, звала его «милый мой братец» и перестала его дичиться прежде всей остальной семьи. Александр еще сам не знал собственных чувств, а уж окружающие давно заметили его склонность. Матушка покуда молчала и не мешала их сердечной дружбе, а папаша, по складу характера менее всего могущий препятствовать чьим-то чувствам и проявлять тиранствопапаша умиленно любовался на двух «голубков» и сообщал матушке, что Александр под влиянием Олюшки становится гораздо мягче, приветливее и спокойнее.
* * *
Матушка настаивала, что Ольгу Аркадьевну надо показать хорошему доктору, который сможет выяснить причину ее хвори и ответить, сможет ли Ольга когда-нибудь ходить. Пригласили нескольких известных в столице докторов, что брали за визиты немалые деньги, но толку было немного: все в один голос утверждали, что неизвестно, в чем именно причина недуга, а так, по всем показателямбыть бы Ольге Аркадьевне обычною здоровою девицею, хотя и хрупкого сложения. Доктора сыпали непонятными латинскими терминами, спорили друг с другом, но сошлись единодушно в одном: нечто, что не объяснить наукой, забирает, подтачивает ее силы Это не кашель, не лихорадка, не воспаление мозга или прочие известные хвори.
Опасно ли? Сколько она проживет? с тревогой спросила матушка почтенного доктора в золотом пенсне.
Не могу знать, сударыня развел тот руками. Как изволите видеть, опасного нет-с, могут жить себе да жить. Но если какое потрясение, нервное тамплохо-с. Волнения им вредны-с. Беречь надобно барышню вашу.
Саша стоял поблизости; у него испуганно заколотилось сердце. Он бросил беспокойный взгляд на террасу, где сидели Олюшка и Николкаона, по обыкновению, вышивала, а брат читал вслух повесть Пушкина. Он знал, что Ольга не может слышать их разговора, и все-таки
Что можно сделать? спросил он доктора.
Да, да, поддержала матушка. Может быть, в Крым или на Кавказ, на воды ее отправить?..
Хм, да нет-с, к великому облегчению Саши, ответил доктор. Свежий воздух-с им весьма полезен, а вот жара совсем вредна. Наш петербургский климат хоть и не идеален, а все же для барышни вашей лучше-с.
Матушка принялась расплачиваться с доктором, а Саша в задумчивости прохаживался по гостиной. Ольга не жаловалась ему, но он всем нутром чуял, как неприятны ей эти визиты докторов, бесконечные осмотры и беседы. В доме Рашетовских Олюшку уже не осаждали толпы недужных, как в родном селе: их матушка ни за что не допустила бы такого. Мария Ивановна Рашетовская почему-то полагала, что Ольге негоже заниматься исцелением хворых, хотя мать сама не могла объяснить, что в том дурного. На вопросы Николки она степенно отвечала, что лечить должны доктора, а Ольга Аркадьевнабарышня нежная, прекрасного воспитания, а в Петербурге деревенские привычки оставить бы надо. Отец в эти дела не вмешивался, а сама Олюшка промолчала; непонятно было, огорчил ее запрет матушки или же нет.
Когда, чуть позже, Александр сменил Николку на террасевсе они теперь старались, чтобы Ольга проводила на воздухе как можно больше временион спросил, преодолевая застенчивость:
Если ты у себя в деревне мужиков и баб руками исцеляла, что же себя исцелить не можешь? Так, чтобы встать да ходить?
Ольга слегка улыбнулась, ничуть не удивившись вопросу.
Сила моя, чтобы людям на благо послужить, не себе. А коли стала бы даром пренебрегать, тело, может, и вылечила бы, да душу бессмертную погубила.
Но разве самой тебе не хочется здоровою стать? Ходить, танцевать, на балы, в театры ездить? в волнении вскричал Саша и тут же понял, что сказал глупость. Чтобы Олюшкада на балах, как те глупенькие барышни, что только и щебечут о тряпках да кавалерах
На все воля Божья, братец, кротко ответила Ольга, откусывая нитку. Я свой дар людям добрым отдаю, а от них брать не смею
Почему же от них? удивился Александр. Ведь мамаша и Стешка твоя говорили, что ты с них ни гроша не браласпасала только.
Ольга на это лишь улыбнулась и покачала головой: дальше расспрашивать не стоило, она всегда говорила о себе ровно столько, сколько хотела сказать. Саша следил за ее худенькими пальцами, ловко орудующими иголкой, и вспоминал, как она впервые положила ему руку на лоб: когда на них с Николкой напал пес, он сильно ударился головой, и с тех пор мигрени не оставляли его надолго. А Олюшка лишь коснулась лба прохладной рукойи боль ушла. Он хотел ее поблагодарить, но отчего-то сконфузился и покраснел; никакие силы не заставили бы его заговорить в этот миг. Но Ольга сделала вид, что ничего не заметила, она тихонько напевала, вышивая, только один раз прямо и светло взглянула на него своими ласковыми глазами.
«Женюсь на ней, подумал вдруг Александр спокойно и ясно. Женюсь, что бы мамаша не говорила. Что с того, что она не ходячая? На руках буду носить, никому в обиду не дам».
* * *
Время шло, и вот уже Александру настал момент отправляться в корпус; матушка, как могла, откладывала день отъезда любимого сына, но отец полагал, что Алексашенька и так слишком уж долго находится на домашнем обучении. Пора было выходить в люди, становиться мужчиной, офицеромобоим сыновьям Рашетовским с самого рождения уготована была военная карьера. При всей любви к искусству Рашетовский-старший преклонялся перед военными, особенно высокими чинами, считал их истинной опорой трона и государства. Теперь Александру предстояло расстаться с семьей, Федором и Ольгой Аркадьевной. Когда он зашел к ней проститься, то ужасно сконфузился и мог лишь пробормотать чуть слышно: «Еду. Храни тебя Бог, Олюшка». Ольга ласково сжала в ладонях его зардевшееся лицо, поцеловала в лоб и перекрестила.
Ты береги себя, братец.
Александру мечталось услышать от нее другие слова, хотя он понимал, что это невозможно. Но скоро, очень скоро он отслужит, выйдет в отставку, и тогда Батюшка не станет возражать, если он женится на Ольге Аркадьевне, а мамаша простит В том, что Олюшка примет его предложение руки и сердца, Саша даже не сомневался.
Он несколько раз поцеловал ее руку, поклонился и вышел.
* * *
Корнет Александр Николаевич Рашетовский находился в Конном лейб-гвардии полку уже два года, был на весьма хорошем счету у господина полковника и пользовался неизменным расположением товарищей. Матушка в письмах заклинала его воздержаться от разгульной жизни, свойственной молодым гусарам, но всякий раз грустно прибавляла, что это невозможно: она прекрасно понимала, как жизнь в полку влияет на молодых людей. Однако дуэли, шампанское и поездки к «жозефинам» не прельщали Александра так уж сильно: его сдерживали мысли об Ольге Аркадьевне и, как ни странно, окрепшая дружба с Федором. Федор по-прежнему пользовался расположением Сашиного отца; он занимался вовсю учением, даже посещал бесплатные лекции в Петербургском университете. Домашний крепостной театр в доме Рашетовских процветал, но Рашетовский-старший подумывал о том, чтобы отправить Федора на своеобразный «оброк», то есть устроить в настоящий театр, где его крепостной подвизался бы в качестве актера и получал жалованье. Отец полагал, что Федору это вполне по силам, и что уж он бы затмил своим талантом всех тамошних «героев-любовников». Александр всячески поддерживал батюшку, памятуя свою клятву, данную Федору тогда, в ночь их братания И так продолжалось до тех пор, пока не пришло горестная весть: Рашетовский-старший внезапно скончался, оставив семейство осиротевшим и растерянным.