Вот, синьор, Франческо протянул Ларсену флягу. Простите, я опрокинул бочонок с водой, но
Благодарю Осторожно!
Франческо не успел ничего понять: Ольгерд железной рукой придавил его к палубе и вроде бы заслонил своим телом. Раздался грохот, по сравнению с которым предыдущие звуки боя казались шелестом. Вражеское судно врезалось в их борт, послышался скрежет, гул, треск, вопли на незнакомом языке
Франческо поднял голову: Ларсен был уже на ногах и обнажил саблю.
Ольгерд, Феликс за мной! голос Бара на секунду прорезал шум. Он первым, лишь только абордажные крючья впились в борт «голландца», перепрыгнул на чужой корабль. За ним с дикими криками и ругательствами посыпалась абордажная команда.
Франческо ринулся было следом, но был схвачен за плечо. Ольгерд по-прежнему выглядел спокойно.
Фарнезе, держитесь ближе ко мне! Не лезьте вперед. Защищайтесь, но не нападайте первым, когда противник нанесет удар и откроетсяразите! Это лучшая тактика для новичков.
Абордажная сабля оказалась длиннее и тяжелее привычной рапиры. Франческо не считался скверным фехтовальщиком, но бывать в настоящем бою ему, конечно же, не доводилось. Но сейчас его не столько мучил страх оказаться раненым или убитым, сколько не хотелось уронить себя в глазах Ольгерда. Сможет ли он наконец доказать, что достоин стать настоящим моряком и солдатом? Или Ларсен по-прежнему будет считать его балованным мальчишкой? Последнего жутко не хотелось. Фарнезе стиснул саблю и удивилсярука почти не дрожала. Ну, если только чуточку. Он не отстанет от Ольгерда ни на шаг.
* * *
После абордажа и кровавой свалки «голландец» был взят. По правде, Ольгерд в этом и не сомневался: тактика капитана Бара была ему давно знакома. Он предпочитал бить высоко, калечить мачты и паруса, выводить из строя команду, парализуя вражескую шхуну. Потом абордажные крючья забрасывались на корабль, и в дело вступали лихие вояки Бара, лично вымуштрованные им.
Ольгерд спустился по трапу вниз. Надо было проверить, не осталось ли в каютах и трюме живых, не сдавшихся в плен. Он сжал эфес сабли: перед ним была закрытая дверь в каюту. Ольгерд осторожно потянул ручкудверь подалась неожиданно легко. Ларсен шагнул внутрьи едва успел перехватить руку с кинжалом. Противник зарычал от ярости, рванулся в сторону. Ольгерд разглядел в полумраке горящие глаза и занесенную над ним саблю, еще секундаи ему раскроили бы череп. Ольгерд парировал, одновременно отскочив чуть назад, сделал резкий выпад; его клинок вошел в чужое тело почти по рукоятку. Враг схватился обеими руками за лезвие, точно желая его вытащить, пошатнулся и мешком свалился на пол.
Голландец, несомненно, был мертв. Ольгерд отдышался, сделал несколько глотков из фляги Франческоспаси его Господи за эту милость Он уже собирался выйти из каюты, как вдруг внимание привлек тусклый блеск драгоценного камня на руке противника. Ольгерд прошел вперед, наклонился. Тяжелый золотой перстень с крупным изумрудом изумительной красоты. Ларсен не считал себя знатоком драгоценностей, но за время службы у Жана Бара ему приходилось видеть многое. Да такое кольцо стоило состояние!
Мертвый офицер лежал, откинув правую руку, Ольгерд чувствовал, как на его висках проступает пот. Если он просто возьмет перстень, все беды, обрушившиеся на его семью, будут позади! Он расплатится с долгами и наконец откажет господину Мерсье от дома. Мать и тетушки ничего не смогут возразить, а Карин выйдет замуж за того, за кого пожелает. И никогда, ни у кого он не будет брать в долг! Вырастут братья, найдут работу, матушка будет сыта и довольна Воображение уже рисовало блаженные картины, и Ольгерд не скрывал от себя, что больше, чем все остальное, его волнует судьба Карин, любимой сестренки, которую не придется отдавать замуж насильно. Да он бы и не смог, скорее убил бы этого отвратительного Мерсье! А надо-то самую малость: скрыть от капитана добычу, взять кольцо с изумрудом себе. Всего лишь раз, один-единственный раз!
Ларсен встал на колени рядом с телом. Снять перстень не получилось: он крепко сидел на безжизненной руке. За свою карьеру помощника капитана Ларсен видел множество трупов, однако ни разу ему не приходилось обыскивать их или снимать драгоценности, он понятия не имел, как это делается. Не отрубать же пальцы мертвецу? По спине пробежали мурашки отвращения. У Ларсена были крепкие нервы, но то, что он собирался сделать сейчас Он еще раз попытался сдернуть кольцо с пальца, но кисть врага была в крови, рука Ларсена скользила. Ничего не оставалось, как взяться за кинжал. Ольгерд стиснул зубы. Его мутилоон представлял, что сказал бы Жан Бар, его благодетель, если бы видел это все.
На палубе слышался топот ног, выкрики; надо скорее заканчивать, не ровен час кто-то из команды «Змея» решит сюда спуститься. Превозмогая себя, он отсек покойнику указательный палец. Окровавленное кольцо соскочило и отлетело в угол каюты, под кресло. Какая же мерзость, зачем он на это пошел Ларсен торопливо достал перстень, вытер о рукав рубахи. Ему почудился шорох за спиной, и, еще не разобравшись, в чем дело, он молниеносно спрятал добычу в волосах, стянутых перед боем атласной лентой. Затем обернулсяи кровь отхлынула от его щек. На пороге каюты стоял Феликс Морель.
* * *
Если бы матрос из новичков пошел на такое, я бы еще мог понять. Но ты, Ольгерд В голосе Жан Бара звучало искреннее недоумение.
Ларсен молчал. С тех пор, как Феликс с плохо скрытым торжеством в голосе объявил: «Капитан, я своими глазами видел, как ваш первый помощник совершил кражу драгоценности», Ольгерд не произнес ни слова. Он не оправдывался. Не пытался притвориться, что не виноват. Он молчал и тогда, когда большая часть команды во главе с боцманом протестующе зашумела в ответ на обвинения в его адрес. И когда Морель уверенно подошел к нему, сдернул ленту с волос; перстень стукнулся о доски палубы, и этот звук показался Ольгерду оглушительным.
Ты обманул меня, сказал ему Бар, будучи моим первым помощником. Какой пример ты подаешь команде? Тебе мало было моего запрета? Я стыжусь, что доверял тебе, Ларсен, ты Вы не имели права так поступать.
Капитан повернулся на каблуках, заложил руки за спину и отошел, дымя трубкой. Ольгерд продолжал молчатьникакая сила не заставила бы его объясниться или попросить прощения. Он прекрасно знал, как Бар презирает его в эту минуту. Ну что же, он виноват, очень виноват, и капитан волен наказать его, как хочет. Ему теперь все равно. Он не смог раздобыть денег, Карин заставят выйти за их кредитора, а место первого помощника капитана он потерял
Пятнадцать плетей, ровно произнес Бар.
Те, кто хорошо его знал, содрогнулись от этого спокойного тона. Но, хвала Господу, Жану Бару не вздумалось жалеть его или проявлять снисхождениевот тогда бы он точно умер со стыда.
Полуобнаженного, его заковали в колодки: обычно Бар не применял это наказание, считая его позорным для моряков. Ольгерд мельком представил, как торжествует Феликс Морель, и даже удивился: почему его это не трогает? И не пугает предстоящая порка? Ларсен наблюдал за собой как бы со стороны, тело стало деревянным, а мысли падали тяжелыми камнями. На злость и страх сил просто не было, осталось лишь холодное отчаяние. Ольгерд заметил среди команды Франческо: наивный восторженный мальчишка смотрел на него круглыми от ужаса глазами. Что, юный герцог Фарнезе, наконец-то увидели настоящую жизнь без прикрас? Все еще завидуете и желаете себе подобной судьбы?
Первый же удар плети возвращает его к действительности, заставляя изо всех сил стиснуть зубы, чтобы не застонать. Нет, нельзя сказать, что он не знал, что это такое: отец отнюдь не стеснялся лупить отпрысков и таскать за вихры. Но все же это было по-другому, а вот на корабле его наказывают впервые. Он не может пошевелиться: голова и рукив колодках, ноги крепко связаны. Удары следуют один за другим; он не успевает перевести дух. Он зажмуривается, сопротивляется боли: похоже, на его спине и плечах кожа повисает лохмотьями. Остаток разума подсказывает, что такого быть не может, но с каждым новым ударом Ольгерд все больше в этом сомневается.
Он собирался считать удары, но уже после трех не в состоянии это делать, ему кажется, что плетей гораздо больше, чем пятнадцать. Может, разгневанный Бар или озверевший Морель приказали запороть его до смерти? По телу текут струйки крови, смешиваясь с потом; раны горят, точно посыпанные перцем. Ольгерд всегда гордился своей выдержкой и, услышав приговор, поклялся себе, что его мучители не услышат ни звука. Стиснуть зубы, сжать кулаки, зажмуритьсямолчать, молчать, молчать Если он закричит, последнее, что ему останется, только молить о пощаде.
Силы небесные, сколько же это длится? Вначале он боялся потерять сознание, теперь же мечтает о забытьи. Плечи, спина, ноги, наверное, уже рассечены до костей. Или нет? Он нарочно старается вонзить ногти себе в ладонь или прикусить язык посильнее, но эта больпустяк по сравнению с той. Только бы не закричать. Лучше обморок, смерть, что угодно Хоть бы все это скорей прекратилось. Он понимает, что его оставят в колодках без пищи и воды, возможно, он не доживет до конца плавания, но все уже безразличнолишь бы его сейчас оставили в покое. Пот капает со лба, попадает в глаза, звуки давно слились в единый монотонный гул. Господи, если ты есть, сделай так, чтобы это кончилось
Он даже не сразу воспринял вдруг наступившую тишину. «Все», громко произнес чей-то знакомый голос. Ольгерд, не веря, машинально скосил глаза и наткнулся взглядом на Франческо Фарнезе: тот был неподвижен и бледен как смерть. Встретившись взглядом с Ларсеном, Франческо сделал шаг вперед, хотел что-то сказать, но покачнулся и рухнул на палубу.
* * *
Чьи-то руки подняли его; шатаясь, как пьяный, Франческо развернулся и направился на ют. Ему было все равно, что происходит на этом корабле; будь сейчас его воля, он сию же минуту сошел бы на берег и навсегда забыл «Змея» и все, что с ним связано. И дело даже не в том, сколь ужасна публичная порка. Но Ольгерд, его рыцарь, которого он мысленно возвел на недосягаемую высоту, обвинен в краже! И не пытался ничего отрицать
Франческо слышал, как этот негодяй Морель, стоя на баке, с фальшивым сочувствием распространялся про нищую семью Ларсена, стесненные обстоятельства. Но матросы слушали угрюмо и поглядывали с плохо скрытой яростью, так что Морель почел за благо ретироваться. Ольгерда в команде любили, а доносчика возненавидели сразу и надолго. И даже ослепленный гневом Бар не захотел разговаривать с племянником.
Да и черт с ними, с Морелем, Баром, всеми остальными. Франческо чувствовал себя обманутым и осмеянным. Он просто идиот, придумал себе кумира! Благородный и справедливый Ольгерд оказался вором! Беден ты или неткак же можно обкрадывать своего благодетеля?! Нарушать устав, единый для всех? Франческо стиснул зубы, стараясь не разрыдаться. Больше всего на свете он хотел бы, чтобы сегодняшний день обернулся кошмарным сном. Проклятый перстень с изумрудом, упавший на палубу, окровавленное тело его защитника, который еще вчера был лучше всех на свете Фарнезе все пытался придумать оправдание поступку Ольгердаи не мог. Хоть бы никогда больше с ним не встречаться
Когда над морем заалел восход, он, наконец, заставил себя встать. Он все-таки принял решение. Слава богу, никому не пришло в голову искать его этой ночью. Франческо подумал, что он и вообще чужой здесь, на корабле, и все эти люди чужие для него. Скорее бы войти в брестскую гавань.
Эй, ты что тут прохлаждаешься? раздался над ним ненавистный голос. А ну-ка
Оставьте меня в покое, Морель. Что он, Франческо, вообще тут делает? Как будто он долго играл в какую-то игру, которая внезапно закончилась. По прибытию в Брест я оплачу сполна проезд на «Змее». А до тех пор потрудитесь больше ко мне не приближаться. Фарнезе отвернулся.
Феликс смотрел на него, выпучив глаза, затем пробормотал что-то и отошел. Наверное, стоит пойти к Бару, назваться полным именем, пускай поймет, с кем имеет дело. А может, и не стоит, неважно. Да все теперь неважно.
Молодой герцог Фарнезе чувствовал, что постарел на десять лет за эту ночь.
* * *
Ольгерд лежал на койке в собственной крошечной каюте и безучастно рассматривал стены. Ну вот и все. Они подходят к Бресту, здесь ему придется проститься с кораблем, командой и капитаном Баром. Когда он пришел в себяперевязанный, в судовом лазарете, лекарь рассказал, что капитан против воли был восхищен самообладанием Ольгерда и запретил оставлять его в колодках. Но Бар ни разу не пришел к нему в лазарет. Ларсен боялся признаться себе, что в душе продолжал надеяться Неужели капитан не поступится своим кредо и не простит его? Пусть бы его понизили до простого матроса, он был бы готов снова пройти этот путь Ослабевший от порки и потери крови, Ольгерд чувствовал, как на глаза наворачиваются постыдные слезы. Разве он не сам виноват? И наказан справедливо, нечего тешить себя бесплодными надеждами!
Лекарь не поскупился и дал ему болеутоляющее и снотворное снадобье. Все его жалеют! Все, кроме капитана Бара и, наверное, Феликса. Взгляд Ольгерда уже не в первый раз остановился на бутыли из темного стекла: говорят, если выпить ее целиком, уснешь и не проснешься. Он бы с удовольствием так и сделал, но Карин И младшие братья. Кто будет их кормить? Ольгерд отпил пару глотков и закрыл глаза: пусть лишь на какое-то время, но он сможет забыться.
* * *
В дверь постучали, и на пороге возник боцман.
Прощения просим, господин первый помощ господин Ларсен. Может, вам помочь?
Ларсен с трудом приподнялся: судно стояло, значит, они уже в Бресте. Он кивнул Готье, и тот принялся укладывать в небольшой деревянный сундучок его немногочисленные пожитки.
Ольгерд попытался сесть, но голова кружилась, а раны на спине напомнили о себе пульсирующей болью На берегу он еще должен будет добраться до ближайшего постоялого двора, а уж там отлеживаться. Готье смотрел на него с тревогой:
Позвать лекаря, сударь?
Не нужно А капитан Бар он сейчас здесь?
Сошел на берег.
Ничего не велел мне передать? Ольгерд ненавидел себя за этот вопрос.
Готье насупился, покачал головой и отвернулся. Ну что же, надо брать себя в руки и идти, пусть даже он упадет, едва шлюпка достигнет пристани.
Да, господин Ларсен, вы же ничего не знаете! Франческо-то нашКто бы мог подумать?
Франческо? Черт побери, он совсем позабыл про него. В памяти всплыли распахнутые, полные ужаса темные глаза. Наверняка первый раз видел порку, изнеженный мальчишка
Да, Франческо, юнга-то наш Он там оказался не то принцем каким, не то герцогомто-то мы диву дались Мы с Бертраном его свезли на берег, глядим, а там никак уже ожидают: карета с гербами, это за ними прислать изволили! Мы с Бертраном прямо остолбенели. А они, господин Франческо, с нами попрощались, поблагодарили, милостиво так
Ольгерд молча выслушал и кивнул.
А потом господин Франческо меня в сторону отвели и приказали вам передать, в собственные руки, да так, чтобы никто не видел. Вот. Готье вытащил из-за пазухи маленький сверток.
Хорошо, Готье, ступай пока. Вещи уже собраны, а ему надо собраться с силами.
Вы, сударь, зовите, если что. Помогу. Боцман поклонился и убежал.
Франческо поступил правильно, лучшее, что он мог сделать, вернуться к родным и исполнить фамильный долг. Пройдет время, и молодой герцог Фарнезе забудет и «Змея», и наивные детские мечты Ольгерд равнодушно потянулся к свертку. Может быть, Франческо решил на прощание написать ему письмо?
Никакого письма он не нашел. В шелковый платок с монограммой была завернута маленькая шкатулка. Открыв ее, Ольгерд увидел золотой медальон на массивной цепи, внутри переливалось драгоценными камнями изображение Божьей Матери. Это была настоящее фамильное сокровище, и даже на первый взгляд оно стоило больше пресловутого перстня с изумрудом. И уж точно больше его долга господину Мерсье.
Французские булки растут на деревьях
Из письма воспитанницы Смольного института благородных девиц Софьи Опочининой:
«Любезная моя маменька! Спешу уведомить вас, что отныне я являюсь полноправной воспитанницей старшего, «белого» класса, чему очень рада. От души надеюсь, что Вы, маменька, изволите пребывать в полном здравии и благополучии, как и нежно любимые мною сёстры. Я же покорнейше прошу с сего момента увеличить моё содержание, по меньшей мере, рублей на десять, а то и все пятнадцать. Ибо, как я вам много раз писала, а вы и не удосужились заметитьвсе воспитанницы, как казённые, так и своекоштные, обязаны иметь: особые башмаки для урока танцев, так как казённые столь плохи, что в них не только что плясать, а и ходить невозможно; специально пошитый корсет по фигуре; мыло, да чтоб не дешевле пятнадцати копеек за штуку, а то, пожалуй, подруги скажут, мол, от неё салом несёт; а ещё гребёнку, ленты, духи»