Глава 1
Единственное, что я знаю достоверно или относительно достоверно, так это язык, на котором говорю. Однако, это знание не дает мне никаких надежных фактов. Я говорю и пишу на английском, но, судя по всему, это довольно распространенный язык. Нет совершенно никакого способа выяснить, нахожусь я в США, Великобритании, или, к примеру, в Канаде. Так уж получилось, что в нашей библиотеке совершенно у всех книг вырваны страницы с выходными данными. Я знакома, по крайней мере в некоторой степени, со всеми классическими текстами мировых культур от Вед до "Вишневого сада", однако к какой культуре принадлежу я сама, остается загадочным. Без сомнения, я в англо-саксонской стране, но кто я такая? Кем были мои родители? Я с равным успехом могу быть англичанкой, русской, полячкой или немкой. Я довольно бледная, поэтому скорее всего не имею никакого отношения к Южной Европе, Средиземноморью, Ближнему Востоку или Индии. В принципе, мой фенотип можно отнести к центрально-европейскому, однако ни в чем нельзя быть уверенной. У меня темные волосы, это лишает меня определенного круга возможностей. Сомневаюсь, к примеру, что я - шведка. Однако, у меня светлые глаза, а это сужает круг поиска настолько, что я могу с уверенностью откинуть большую часть народов Земли. На самом деле, я читала, лишь небольшой процент населения земли имеет серые глаза. В Европе, однако, кажется, что очень многие люди светлоглазые. По крайней мере, если книги об этом не лгут. Я бы не стала слепо доверять книгам, однако я ничего другого не вижу этими своими серыми глазами. Еще у меня большая грудь и очки в толстой оправе, если верить сборнику анекдотов, это может говорить о том, что я еврейка. Надеюсь, что это не так, вовсе не потому, что мне свойственен антисемитизм. Евреи - народ с очень трагической судьбой. Я читала много книг о Холокосте, и, к сожалению, у меня нет никакой надежды на то, что это - художественная выдумка. Я читала о том, что в мире великое множество языков, но не знаю, как они звучат. Можно сказать, что я нахожусь в густом лесу, и пытаюсь докричаться до мира, однако мир остается безответен и глух. Конечно, ведь мир никогда нас не видел.
Я не помню своего детства. Моя жизнь начинается с десяти лет, тогда, когда я встаю с постели и узнаю, что меня зовут Вивиана. На тот момент никакого другого имени у меня нет, и то, что имеется кажется мне красивым. Мне протягивают стакан с водой, и я пью из него, а потом меня пронзает иррациональный и оттого еще более жуткий страх: если кто-то будет пить эту воду после меня, она может ему навредить. Я начинаю дрожать, и меня гладят по голове. Но у меня больше нет других забот, кроме как допить воду до конца.
Вот такое у меня первое воспоминание. Вивиана - красивое имя. Я могла бы думать о том, что я француженка или англичанка, но на самом деле мое имя лишь отсылка к "Смерти Артура" Мэллори. И я не знаю ни единого человека, чье имя не соприкасалось бы с этой вечной историей.
Я - Вивиана, и это неплохо. Я женщина леса, то есть колдунья, соблазнившая Мерлина, и оставившая его тело покоиться в какой-то хтонической пещере. Довольно лестно думать о себе, как о женщине такого толка, когда тебе - девятнадцать. Мне - девятнадцать. По крайней мере, именно так говорят. Согласно моим анатомическим признакам я и вправду похожа на девушку в интервале от восемнадцати до двадцати четырех. Точнее сказать сложно. Жаль, у меня нет колец, как на срезе дерева, чтобы определять возраст. Нам всем девятнадцать, и мы живем в прекрасном месте, где погода всегда идеально соответствует месяцу года. Я знаю о том, что так бывает не везде, потому что в книжках часто пишут "погода слишком теплая для ноября" или "совершенно не мартовский ветер пронизывал его до костей". В месте, где я живу снег всегда выпадает в декабре, а дождь начинается в октябре, август мучительно жарок, а февраль чудовищно холоден. В какой-то степени это дисциплинирует, так, по крайней мере, говорит директор. Я почти уверена, что он контролирует погоду.
Впрочем, я не могу утверждать. Книжки учат меня ничего не утверждать. Мир очень относителен, то есть релятивен. Все в нем субъективно, различается от личности к личности и, в конечном счете, неустановимо. Так что я решила, что доверять книгам - плохая идея. Я должна сама узнать все если не о мире, то о себе. И, однажды, я тоже напишу свою книгу. Она встанет в безымянные ряды никем не прочитанных книг. Никто ее не увидит, и все же она останется на земле дольше меня.
Для такой большой работы необходимо хорошо формулировать свою внутреннюю речь, поэтому я проигрываю, как сейчас, внутренние монологи. Они помогают мне успокоиться, пока навязчивые мысли и бешеный страх не заставили болеть мое сердце. Мое сердце часто болит, я знаю, что такое бояться по-настоящему, так что не можешь даже заплакать. Правда в том, что страх - это больно. Даже очень. Он прогрызает свой путь наружу сквозь твое сердце, и это мучительно, ведь тебя едят заживо. Буквально. Даже сейчас мысль об этом заставляет меня сжаться от ужаса, ведь я боюсь в это поверить. По-настоящему. Знаете, как в книгах про безумцев. Я не безумна, по крайней мере так говорят, однако я видела много безумцев, и очень боюсь сойти с ума. Галахад, а он умный и врач, говорит, что это тоже вариант сумасшествия. Я говорю, что мне кажется, будто я падаю куда-то, и ничто не имеет ценности, и иррациональные страхи навсегда отделяют меня от людей. Иногда я не могу сомкнуть глаз, боясь, что глупые, ужасные вещи кажутся мне логичными или правильными.
Я вздрагиваю, когда меня хватают за запястье. Пытаясь отдернуть руку, я вдруг замираю. Отчего-то мне кажется, что мое движение не мое, совершается против моей воли, что я с кем-то борюсь. На самом же деле я борюсь только с Ниветтой. Деперсонализация, говорю я себе, ты не одержима и не безумна. Не полностью безумна. Наверное. Я ведь никогда не могу быть уверена ни в чем. Мир релятивен, как я и говорила.
У Ниветты тоже светлые глаза, однако совсем другого оттенка. Они почти как вода, это красиво и это же - страшно. Ниветта - бледная, остроносая девочка с красивой улыбкой и тонкими, птичьими запястьями. На фаланге указательного пальца левой руки у нее луна, а на правой - солнце. Это татуировки, они сделаны с помощью шариковой ручки, не смываются, но, к счастью, и не гноятся. Ниветта не выглядит как земное создание, по крайней мере как их представляю я, у нее огромные инопланетные глаза, тонкие, бледные губы и блестящие зубки. Она облизывает губы, ее язык проносится справа налево и обратно.
- Вивиана, - говорит она голосом полным надежды. Я злюсь на нее, ведь она мешает мне вести внутренний монолог, я чувствую, как возвращается тревога. Мне хотелось бы забыться.
- Скажи мне, ты видишь их? - шепчет Ниветта. - Ты же их тоже видишь?
Взгляд ее соскальзывает с меня куда-то вверх. Я спрашиваю:
- Кого?
- Их. Они же здесь. Всегда были.
И тут же чувствую, как меня обжигает мое пламя. Вдруг из-за того, что я так грубо обошлась с Ниветтой, она покончит с собой? Вдруг, я сделала это специально? Мне страшно, и я выдергиваю руку, движение это кажется мне опасным. Я всматриваюсь в потолок, пытаясь понять, кого видит Ниветта. Или что она видит. На самом деле наш язык, каким бы популярным он ни был, не слишком сильно приспособлен к описанию галлюцинаций и бредовых фабул. Это справедливо, ведь язык репрезентирует доминирующую культуру, а большинство людей не являются безумными. Или очень хорошо играют в то, что они ими не являются. Я не совсем понимаю. В книжках много сумасшедших, про которых никто не пишет, что они сумасшедшие.
Но все-таки большинству повезло больше, чем Ниветте. Мне, в любом случае, намного больше.
Галахад говорит, что это очень мучительно, однако мой разум, в целом, сохранен. Не абсолютно, однако больше, чем у многих волшебников.
Ниветта смотрит на меня своими пустыми глазами, и вдруг эти глаза улыбаются, я вижу лучи тоненьких морщинок. Она разражается атональным смехом.
- Ха. Испугала тебя.
Слова ее однако никакой интонации не имеют, будто она читает стих, смысл которого не совсем понимает.
- Никого я не вижу, - говорит Ниветта, а потом подмигивает мне. В остальном выражение ее лица не меняется.
- Сейчас, - добавляет она, цокнув языком. Иногда Ниветта отказывается есть, потому что кто-то отравил ее еду. Ее еда в порядке, а вот Ниветта - нет. Но я не знаю никого, кто в порядке. Поэтому у меня нет релевантных примеров для сравнения. На заметку: если я буду писать, то никогда не стану размещать слова "релятивный" и "релевантный", потому как это не этично. Я стараюсь быть доброй ко всем, иначе я просто умру от боли. Мне часто бывает плохо, к примеру, сегодня ночью я проспала около трех часов, а остальное время мне в грудную клетку будто забивали гвозди. Однако, оно того стоит. Понимаете, то как устроена моя голова, это и беда, и подарок. Почему это беда я и так сказала слишком много. Это подарок, потому что позволяет мне творить магию. Создавать из ничего - все, управлять пространством, летать, читать мысли, замораживать прикосновением - я знаю довольно много заклинаний, перечислять их все было бы бессмысленно.
Я не лучшая среди моих друзей и однокурсников, однако есть множество вещей, в которых я хороша. Особенно я люблю создавать насекомых. Я сжимаю кулак, окрашенный пыльцой и медом, и шепчу слова на мертвом языке, жду трепета, и, когда я раскрываю ладонь, на ней сидит бабочка. Она может быть любого цвета. Я сразу же отпускаю их, потому что мне страшно их раздавить и хочется их раздавить. Иногда бабочек ловит Моргана, у нее есть для этого сачок и сноровка. Она засушивает их и цепляет на заколки, чтобы носить в волосах. Мне плохо, когда я это вижу.
Я люблю создавать насекомых, потому что это кропотливая работа, однако взрослые считают, что это глупости. Бабочки не спасут нас, когда сюда придет Королева Опустошенных Земель.
Даже больше бабочек я люблю механизмы. Мне нравится собирать часы, останавливающие время, хотя это у меня получается не слишком надежно. Мне нравятся ловушки для мыслей с мерно вращающимися шестеренками, мне нравятся золотые внутренности компасов для обнаружения магии. Это, как говорят взрослые, чуть полезнее.
Я понимаю, что в девятнадцать лет взрослые должны перестать быть таковыми, и я должна раствориться среди них, сама стать взрослой для какого-нибудь ребенка. Однако в месте, где живу я, нет смены поколений. Взрослые всегда остаются взрослыми, а мы - все еще остаемся детьми. В замкнутом обществе не может быть достигнуто равенство, потому как любая структура стремится к порядку, а порядок это иерархия.
Однако любой порядок подвержен действию энтропии, и вот тогда мы получаем хаос, который некоторые принимают за равенство. Я люблю умничать, но больше внутри своей головы. Для того, чтобы умничать у всех на виду у нас есть Гвиневра. Она прочла море книг, в совершенстве знает Таро и Руны, а если она создает огонь, он пылает долго, намного дольше естественного костра. Никогда я не видела никого лучше Гвиневры.
Я смотрю на Ниветту, мне кажется, что это заставит ее уйти, однако она ничуть не смущается ловит мой взгляд, и уйти хочется уже мне. Ниветта выглядит очень маленькой и хрупкой, но однажды она избила Кэя за то, что он снес фигурки со стола, где Гвиневра и Ниветта играли в монополию. Она сказала:
- Иди сюда, сука.
Так и сказала. Может даже:
- А ну-ка иди сюда, сука.
Словом, Ниветта продемонстрировала удивительную для меня словесную эквилибристику. В книжках есть много ругательств, а Ланселот знает их больше, чем цифр. Просто я почему-то не ожидала такого активного нападения со стороны Ниветты. В целом, она мне нравится. Хотя даже сейчас я представляю, как она схватит меня за воротник платья, и скажет:
- Тебе конец, курица.
Глаза Ниветты однако выражают только мир и покой. Иногда она облизывается. Я вижу, что губы у нее пересохли и потрескались. Может быть, они с Кэем целовались. Эта мысль вызывает у меня внутри нечто странное, будто маленький водоворот внизу живота. Не возбуждение, однако за шаг до него. Может быть, это вид зависти. Зависть - плохое, деструктивное чувство. Мне не нравится ощущать такие вещи.
Кэй, как только я о нем вспоминаю, оказывается рядом. Он садится рядом с Ниветтой, подается вперед, едва не сбив тарелку. Салфетка, как парус раскрывшаяся на тарелке, падает, вилка и нож подпрыгивают, звякнув. Кэй очень неловкий, хотя он отлично танцует. Не могу понять, как это может сочетаться. Некоторые качества должны друг друга взаимно исключать. Ради формальной логики. Так иногда говорит Гвиневра вместо "ради Бога".
- О чем болтаете? - весело спрашивает Кэй. У него смешливое лицо с самыми красивыми чертами на свете, такими правильными и тонкими, будто его создавал не случай, не случайная комбинация генов, а кто-то персонализированный, знакомый с тем, что называется красивым. Смотря на такие лица, я начинаю думать о Боге. У Кэя синие глаза и светлые-светлые волосы, на носу рассыпался урожай веснушек, ведь сейчас май, а это значит, что веснушки будут сопровождать Кэя до декабря. Кэй смешливо морщит тонкий нос, его мимика сглаживает невероятную красоту, присущую ему от рождения. В противном случае, мне было бы грустно с ним общаться, я думала бы только о том, что природа не дала мне ничего столь же прекрасного. Я - обычная. Не хуже других, это точно. Не лучше других, это тоже точно. При некотором волевом усилии и концентрации, я могу показаться милой. Обычно этого достаточно.
- О том, что семьдесят шесть процентов девушек симулируют оргазм, Кэй, - говорит Ниветта своим абсолютно лишенным интонаций голосом.
- Это значит, что если здесь четыре девушки, вероятность того, что они не симулируют равна...
- Нулю, - говорит Моргана. - Если это с тобой.
- Врешь, - отвечает Кэй, и смеется. Смех у него чудный, от него всегда становится лучше, и даже сейчас тревога чуть-чуть отпускает меня. Я хочу сама придумать шутку, чтобы еще раз услышать этот смех, однако Кэй уже принимается подбрасывать в руках нож, а это могло его занять на несколько минут, пока он не увидит что-то более интересное.
Моргана садится рядом со мной, и я чувствую запах ее духов - сладкая жимолость. Женский запах, пьянящий. И магический. По крайней мере, я чувствую исходящую от него силу. Нож Кэя вдруг застывает в воздухе, а Кэй подается вперед к Моргане, прямо через стол и, перехватив ее за шею, целует. Я беру нож, движение которого Кэй остановил, и кладу на стол. Все это выглядит очень небезопасно. Кэй и Моргана самозабвенно целуются, и я ловлю в отсутствующем взгляде Ниветты что-то вроде недовольства. В конце концов, она просто встает и пересаживается за стол с другой стороны от меня.
- Привет, - говорит она. - Теперь это женская сторона.
Я пожимаю плечами. Моргана, наконец, отталкивает Кэя, почти усаживает его на стул.
- Вчера сварила, - говорит она как ни в чем не бывало. Ее помада стерлась, что придает ей еще более распутный вид. - Видимо, все получается правильно.
- Ты попробуй на ком-нибудь, кроме Кэя, - советует Ниветта.
- На Гвиневре, например, - говорю я. И достигаю успеха - Кэй смеется. Но почти тут же закрывает рот, видимо почувствовав что-то вроде стыда или вспомнив какую-нибудь печальную вещь. Однажды Кэй едва не заплакал, когда посреди игры в салочки, на было по одиннадцать, ему пришла на ум концовка "Вулли" Сеттона-Томпсона. Выглядело жалко.
Я смотрю на Моргану. Ее светлые волосы кольцами спадают к лопаткам, кошачьи, хитрые глаза блестят, как море ночью - темной синевой. Она - красивая. Моргана действительно очень красивая, я ей завидую. Я знаю, что Ниветта тоже ей завидует. Думаю, и Гвиневра, хотя ее чувства покрыты завесой абсолютной тайны.
Очень забавно: в нашей школе есть форма, и мы неизменно носим ее до конца дневных занятий и наступления свободного времени. Черные брюки, белая рубашка и бежевая жилетка с эмблемой школы для юношей, Кэя и Гарета, и белая рубашка и бежевая же юбка, разумеется, тоже эмблемой школы на подоле или такой же расцветки платье для нас. Еще мы носим черные чулки и туфли без каблуков, а летом - шляпки с черными лентами. Что я имею в виду: мы все одинаково одеты, однако у Морганы получается выглядеть совершенно по-другому. Школьная форма превращает ее не в заучку, мамину дочку или неудачницу с последней парты. Моргана выглядит в ней привлекательно, притягательно. И то, как край ее черных чулок смыкается с тканью плиссированной юбки это, пожалуй, самое болезненное, что я за последнее время видела. Иногда кому-нибудь удается увидеть полосу снежно-белой кожи на ее бедре, и это хуже самых распутных фантазий. Моргана просто умеет пользоваться своей красотой. Она берет ее и делает с ее помощью удивительные вещи. Я думаю, что если бы Моргана захотела, она могла бы отсюда сбежать, и ей не понадобилось бы ничего, кроме нежной улыбки и беззащитного взгляда.
Она правда красивая. Я думаю, я в нее немного влюблена. И я ее лучшая подруга. Мы очень близки. Настолько, насколько вообще могут быть близки люди, у которых нет никаких альтернативных объектов для общения. Ниветта любит Моргану не так сильно, как я. Может быть, потому, что Моргана и Кэй, красивые, будто молодые боги, созданы, чтобы быть вместе. Они рядом, будто иллюстрация к роману золотой эпохи двадцатых в Америке. «Великий Гэтсби» про студентов Лиги Плюща, где гольф и коктейли считаются внеклассными занятиями.