Вообще-то мы хорошо общаемся вчетвером. Ниветта странная, равнодушная почти ко всему в жизни и иногда кричит по ночам, зато она всегда может выслушать и вступиться за друга в трудную минуту, по крайней мере если ее попросить, Кэй глуповат и его внимание не задержиавается ни на чем более минуты, а Моргана, ну, является просто Морганой, ее невозможно терпеть, но без нее невозможно жить. Однажды я поссорилась с Морганой на пару месяцев, и это до сих пор самое страшное время в моей жизни. Моргана - свет солнца, только когда она рядом возможна жизнь. Но если же ее слишком много, она оставит тебе ожоги.
- Ты же не злишься, милая? - спрашивает Моргана у Ниветты. Моргана перехватывает свои волосы в высокий хвост, а потом будто бы вспоминает, что у нее нет резинки, и встряхивает головой. Я убираю выбившуюся прядь ее волос, а Моргана продолжает, будто это самое естественное, что я могла бы сделать в такой ситуации:
- В любом случае, вы ведь помните, какой сегодня день?
Мы помнили. Сейчас только одиннадцать часов утра, закончился второй урок и начинается завтрак, однако я уже нестерпимо хочу, чтобы наступила ночь. Впрочем, чтобы быть честной, отмечу: еще я хочу поесть, однако все ждут Гвиневру и Гарета. Обычно Гвиневра не опаздывает. Она приходит даже раньше, чтобы насладиться чувством собственного превосходства в ничего не значащих мелочах.
- О, Боже, а если она умерла? - спрашивает вдруг Кэй, глаза у него становятся еще больше от неподдельного страха.
- Заткнись, дружок, ты ее тоже хорошо знаешь, она сюда и мертвенькая придет.
Ниветта смеется, но ее смех будто бы не имеет ни малейшего отношения к реплике Морганы. Вот такая у нас компания.
Я принимаюсь смотреть в сад. Высокое и всегда идеально вымытое арочное окно стремится к потолку. Сквозь его стекло до меня доносится буйная, майская зелень, короткие и стремительные полеты стрекоз, движение бабочек между цветами и легчайшее покачивание качелей, будто еще за секунду до того, как мой взгляд туда обратился туда, кто-то сидел и смотрел на всю эту весеннюю красоту снаружи. Сейчас - никого нет. На деревьях висят золотистые клетки для птиц. Иногда для магии нужны кровь и смерть. Мы ловим разноцветных птичек и убиваем их. И хотя лично я никогда не делала этого, мое сердце сжимается от страшной тоски и вины, как только я вижу золотые прутья, золотое зерно и золотые нити магической ловушки, захлопывающей за птичкой дверь.
В остальном, у нас прекрасный сад, он смыкается с лесом, оттого сложно понять, где на самом деле находится его конец. Дикая природа сливается с человеческим представлением о ней, незабудки и розы оказываются вместе с ромашками и чертополохом, сплетаются теснее, чем когда-либо, и создают новую, особую красоту.
Я люблю проводить время в саду. Просто лежу в высокой траве, которая стеной окружает меня, и ко мне заглядывают цветы. Однажды я подумала: вид, как из гроба. Я покойник, а цветы - склонившиеся надо мной скорбные родственники.
Тогда я очень испугалась. Не люблю, когда мои мысли кажутся мне странными.
Вспомнив об этом случае, я отворачиваюсь от окна. Столовая у нас тоже красивая. Нужно понять самое главное: у нас все красивое. Я не знаю, почему. Наверное, потому что мы все больные, а больных людей должна окружать красота.
Только мы не выздоровеем.
С высокого потолка, изрисованного древними знаками, и в то же время лакированного до блеска, как в 19 веке, свисают хрустальные люстры. Когда наступает вечер, свет так играет в них, что иногда я краду этот свет. Просто потому что не могу удержаться. Я держу его в своих кристаллах, и когда не могу заснуть, достаю их из коробки и смотрю.
Стол у нас один, зато очень длинный, во весь зал. За одной его частью сидим мы, ученики, середина пустует, а на другом конце сидят взрослые. Мордреда, нашего директора, еще нет, а вот Ланселот что-то сосредоточенно объясняет Галахаду. Наверное, ужасно смешно, когда в твоем огромном мире всех зовут Джон, Иван, Йохан, Хуан, и так далее, услышать вдруг о ком-нибудь, кто и вправду носит имя Галахад. Я понимаю, что это звучит глупо. Однако, для меня намного более смешным представляется имя Хуан. И все другие имена в целом. Ведь я никогда их не слышала. Возможно я даже неправильно их произношу.
Галахада мы любим. Он мог бы быть хорошим человеком, но его сознание в значительной степени повреждено. Может, это и делает его потрясающим волшебником. Он нас учит, но еще - он наш врач. И если к кому здесь и можно обратиться за помощью, так это к Галахаду.
А если к кому нельзя, то к Ланселоту. Один раз он ударил меня только за то, что я слишком долго шла на обед. С тех пор я не опаздываю. У меня есть подозрение, что Ланселот этого не хотел. Просто его разум тоже поврежден, и ему легко разозлиться.
Но я все равно стараюсь не подходить к нему без повода и не заговаривать с ним. Он учит нас боевой магии, а еще отвечает за нашу безопасность. Лично я не планирую побега, но если бы вдруг планировала, то передумала бы, увидев, как Ланселот патрулирует территорию. Один раз он сказал, что скорее нас всех убьет, чем отпустит.
Галахад - смуглый, высокий человек с нервными чертами лица. У него умные глаза ученого, но синяки под ними придают ему нестабильный и опасный вид. Высокий и тощий, Галахад ни на секунду не прекращает движение, как подвижный хищный зверь вроде ласки или хорька. Одет он всегда неаккуратно, но что самое травматичное - на его белом халате частенько можно обнаружить пятна крови. Мне это, бывает, портит аппетит.
Галахад замечает мой взгляд, махает мне рукой с искренней, ласковой радостью. Я киваю ему, и тут же отвожу глаза.
Ланселот добавляет в фарфоровую чашечку рассеченную золотым узором, что-то из своей простой, поцарапанной фляги. Его типичный, не обращенный ни к кому конкретному оскал становится шире. Он алкоголик, это знают все. Моргана и Гвиневра часто спорят о том, что было в голове у Ланселота до тех пор, пока он не пристрастился к алкоголю. Чтобы впустить внутрь магию, ты должен быть больным. Иначе никак. Нам не говорили, почему так. Может, это древнее проклятье. Или магия и психические расстройства - сцепленные гены. У меня нет ответа. Но когда я вырасту и стану взрослой волшебницей, было бы интересного его найти.
Мордреда за столом нет. Он, как и Гвиневра, никогда не опаздывает. Видимо, решаю я, сегодня необычный день. Я люблю необычные дни, потому что тогда можно ждать разных удивительных событий. Я учусь магии в закрытой школе, однако моя жизнь вовсе не так насыщенна событиями, как пишут в книгах о волшебстве. А может быть, по крайней мере, я часто думаю об этом, волшебство дается лишь тем людям, которые не могут распорядиться им для своего счастья. Я читала где-то, что безумие открывает разум, делает его восприимчивым ко всему настоящему в мире, ко всему, скрытому от глаз. Смешное утверждение, потому как мой мир сужен до точки, в которой мне всегда плохо. Мой мозг - открытая рана, которая иногда покрывается тонкой корочкой, и лишь в эти моменты я чувствую себя счастливой. Ниветта, к примеру, кричит и плачет, когда ей кажется, что кто-то хочет забрать контроль на ее разумом. Один раз я видела, как она билась головой об стол, и мы едва ее оттащили. У нее была такая сила. Она действительно хотела выкинуть что-то из своей головы настолько сильно, что готова была проломить свой череп. Кэй с трудом научился читать, не может сосредоточиться ни на чем, и он никогда не станет талантливым волшебником, никогда не станет никем талантливым. А Моргане не интересно ничего, кроме власти и боли, вся остальная ее жизнь, магия, полеты и звезды, созидание и разрушение - ничто по сравнению с миром в ее голове. Я знаю, что в ее взгляде всегда, даже когда она ласкова или весела, есть тот самый огонь, сжигающий все прочие радости и мечты. Она мечтает дойти до какого-то предела, о котором никому не говорит.
Вот что такое магия. Вот что такое мои друзья.
На самом деле я очень люблю своих друзей, правда. Хотя не уверена, что правомерно такое утверждать, когда выборка так невелика. В конце концов, мне все равно абсолютно некуда деваться отсюда и негде искать каких-нибудь других друзей. Моргана сидит, положив ногу на ногу, и ткань все-таки обнажает ее белую кожу. Ниветта раскачивается на стуле, пытаясь усмотреть что-то на высоком потолке, ее взгляд скользит вслед за этим, становясь, кажется, еще прозрачнее. Кэй оживленно рассказывает, как он наколдовал себе сидра, и как сидр оказался крепче, чем задумывалось, но не крепче, чем хотелось, только он отравился. Я слушаю его, будто радио. В этот момент солнце, выхватывавшее идеальные синеву и зелень за окном вдруг исчезает в облаках, и все тускнеет. Даже линии начинают казаться размытыми. Я смотрю в сторону взрослых, однако они как ни в чем ни бывало продолжают о чем-то говорить. Неужели, они не удивлены тому, что Гвиневры еще нет? Впрочем, завтрак не начнут без директора.
Небо все темнеет и, наконец, первые капли срываются вниз. Я слушаю ритмичный стук дождя, вижу, как тяжелые капли прибивают головки цветов. По стеклу путешествует вода, формируя прозрачные узоры, повинующиеся пальцам Морганы. Окно становится похоже на недоделанный витраж. Все краски снова делаются ярче, вода будто придает зелени и цветам насыщенность, питает их красоту.
Иногда в мае случается дождь. Обычно по вторникам, сложно сказать, почему именно так.
Дождь становится все сильнее, и я слышу отдаленный разрыв в небе, гром. Кэй вскрикивает, Моргана смеется, а Ниветта снова перехватывает меня за руку.
- Вот, - шепчет она. - Они разорвали небеса.
Мне становится неуютно оттого, что я подумала о том же, о чем и Ниветта.
- Теперь они проникнут сюда. Только небо нас защищало. Все маленькие существа в их власти. Маленькие существа. Крохотные твари.
Я стараюсь отстраниться, вырвать руку, но пальцы у Ниветты крепкие. Поэтому я радуюсь, когда слышу голос Гвиневры:
- Мне абсолютно все равно, Гарет. Из-за тебя я опоздала на завтрак, это делает меня очень злой старостой. А ты не хочешь видеть злую старосту.
- Ты же все время злая, - отвечает Гарет.
- Неправда. Я все время добрая. Ты еще не знаешь, какая я злая.
Видимо, от неожиданности Ниветта ослабляет хватку и выпускает мою руку. Гвиневра и Гарет идут к столу. Их частенько видят вместе вовсе не только потому, что их имена начинаются на одну и ту же букву. С ними обоими никто не дружит. Гвиневра ставит своей целью унизить любого собеседника и доказать тем самым свое невероятное превосходство во всем, что касается, ну, всего. Если смотреть на нее не предвзято, можно увидеть высокую девочку с длинными, блестящими и абсолютно прямыми волосами, в которые аккуратно и симметрично вплетены две ленты - черная и бежевая, под цвет формы. У Гвиневры красивые, темные глаза, с блестящими белками, изящные острые скулы и золотисто-смуглая кожа. Она определенно южанка, однако, предположительно, ее черты укладываются в европейские фенотип. Я не совсем уверена. В книжках обычно мало фотографий, а если и есть, то это писатели, с лицами, поросшими жесткой, как иссохшая трава растительностью. Фильмам же доверять нельзя, потому что актеры часто играют персонажей иной национальности, нежели они сами.
Однажды я нашла в библиотеке книгу по евгенике. В мире это теперь запрещенная наука. Именно так мне объяснила Гвиневра. Она помнит не больше моего, те же десять лет, то же новое имя из "Смерти Артура", тот же маленький мирок, где нет ничего кроме книг и кино. В общем, помнит Гвиневра столько же, но знает о мире намного больше. Она читает постоянно. Даже сейчас я вижу в одной ее руке руку Гарета, а в другой - книжку по классической физике.
Мы отрицаем классическую физику, она нам не нужна. Я могу подняться вверх, к самому потолку, и плевать я хотела на гравитацию.
А еще можно совсем ничего не знать, при желании. Кэй справляется.
Гарет, его брат-близнец, такой же удивительно красивый, шмыгает носом, втягивая вязкие капли темной крови. Гарет - вовсе не плохой парень. Но мы с ним не дружим даже несмотря на то, что Гарет - брат-близнец Кэя. У нас есть причины.
- Я просто хотел стать красивее! - говорил Гарет, и Кэй шепчет Моргане:
- О, мой позорный брат. Я надеялся, что ему крышка. Представлял, что на него упал рояль или вроде того.
- Как тупо, - морщит нос Моргана. Они оба смеются, а мне не хочется.
Гарет едва не плачет, это для него важно.
- Ты хотел превратить свою голову в лягушачью. Это очень опасная магия, - холодно говорит Гвиневра. - Я доложу об этом директору.
- Но если бы у меня все получилось, меня бы похвалили.
- Но у тебя не получилось. Поэтому тебя накажут. Если бы не я, ты был бы уже мертв. Сосуды твоей тупой головы могли бы лопнуть.
- Это бы того стоило! - говорит Гарет с горячностью.
- И глаза стали бы красные, и лицо приняло бы вид огромной гематомы, - спокойно добавиляет Гвиневра.
- Умер бы красавчиком! - смеется Кэй.
- Ага, - подтвердил Гарет, как будто не понимает, в чем подвох. Галахад говорил, что у Гарета дисморфомания. Он хочет изменять свое тело, потому как оно кажется ему некрасивым, чужим. Гарет считает красивое уродливым, и наоборот. Это ужасно смешно, однако Галахад призывает нас уважать друг друга. Однажды он спросил, как бы мы чувствовали себя, если бы наша кожа была испещрена гноящимися язвами, конечности были бы непропорционально длинны, прикус искривлен, а белки глаз казались бы насыщенно красными от болезни.
- Умирающими? - предположил Кэй.
- И нас бы это мало волновало, - сказала Ниветта.
- В общем и целом, - подтвердил Галахад. - Тогда добавим еще одну переменную: вы бы хорошо себя чувствовали. Кто-нибудь из вас решился бы посмотреть в зеркало, чтобы увидеть гноящегося монстра?
Мы молчали. Спустя минуту, не дождавшись ни одного ответа, Галахад сказал:
- Так чувствует себя Гарет. Он себе отвратителен.
А потом он отпустил нас с урока. Мы не стали относиться к Гарету лучше, но, по крайней мере, теперь я вовсе не думаю, что его проблема - смешная. Стараюсь не думать.
Гарет и Гвиневра садятся со стороны Кэя, через стул от него. Это негласное правило. Мы не друзья. Друзья должны сидеть вместе и охранять свою территорию. Так говорит Моргана. Думаю, она вычитала это откуда-то из книжки по этологии стайных животных.
Гвиневра кладет руки на стол, не задевая скатерть локтями, выпрямляется и ждет. Капля крови из носа Гарета, вязкая и тяжелая, срывается вниз, и разбивается о белое дно тарелки.
Мне уже очень хочется есть, но я не решаюсь спросить у взрослых, почему завтрак задерживается.
- Мышонок, - шепчет Моргана. - Может, Мордред, не хочет тебя видеть после твоего провала на дополнительных занятиях?
- И теперь мы все умрем с голоду! - причитает Кэй. - Из-за тебя, Вивиана!
- Повтори это, когда твои глаза западут, кости станут острыми, а распухший язык будет мешать при разговоре, тогда это произведет больший эффект, - выпаливаю я очень быстро. Все смеются, кроме меня. Мне не нравится то, что я сказала. Меня это пугает, и глупости, которые мы мелем становятся вдруг очень серьезными.
В этот момент предельной неловкости меня спасает появление директора. Дверь открывается совершенно бесшумно, с помощью магии. Мордред редко делает что-то, не используя ее. Я слышу свист, легкая, смешливая песенка, обладающая достаточно ритмичной мелодикой. Мы никогда не слышали от Мордреда слов, но насвистывает ее он почти постоянно. По звуку этой мелодии всегда можно определить его приближение. У Мордреда легкая, не сочетающаяся с его характером походка, иногда он два раза делает шаг с одной ноги, поэтому кажется, будто он пританцовывает. Мордред всегда одинаково и хорошо одет. На нем строгий костюм с идеально накрахмаленным белым воротником-стойкой. В кармане позвякивают часы на золотой цепочке. По стрелкам на его брюках, кажется, можно чертить, а блестящие остроносые ботинки ловят в лакированные носки свет, и в них будто сияют два маленьких солнца.
Мордреда можно назвать красивым, однако его лицо всегда имеет неприятное выражение, сосредоточенное и безразличное одновременно. Такое выражение появляется у тех, кто решает сложную и важную задачу, если их отвлечь. Я стараюсь никогда не смотреть ему в глаза. Это мне удается легко, он довольно высокий, а я совсем небольшого роста, мой взгляд по умолчанию утыкается ему в ключицу. Никто и никогда не видел, чтобы Мордред улыбался. Кэй говорит, что это потому, что вместо пломбы у Мордреда к зубу припаяна крохотная емкость с цианистым калием, магией удерживаемая в герметичном состоянии. Это чтобы в случае чего покончить с собой. Мордред часто говорит о вещах хуже, чем смерть. И когда он говорит, с левой стороны, где коренные зубы (в книгах называемые молярами), у него действительно поблескивает какая-то штука. Я не уверена, что стоит доверять Кэю, но и объявлять ложью всю его историю я бы тоже не стала.
Мордред прогулочным шагом направляется к столу, садится в его главе и что-то коротко говорит Галахаду и Ланселоту. Ланселот скалится и смеется, Галахад хмурится, Мордред же остается безучастным. Мордред и Ланселот чем-то похожи. Тип внешности у них обоих северный, однако если у Ланселота насыщенный цвет волос, уходящий почти в золото, и насыщенный цвет глаз, уходящий в небо, и молочно-белая кожа, то Мордред кажется болезненно-бледным, блеклым, на фоне этой тусклости выделяются только его глаза - холодный оттенок синего, совершенно бесчеловечный и какой-то искусственный.