И ты в самом деле
С того дня ни разу не открывал футляр. Потому что мне либо так, либо за ней. Но за нейслишком лёгкий выход.
Бо, ты и она встала. Ты идиот!
Я, кажется, даже рот открыл от изумления:
Я?
Ты закапываешь в землю гений, который даётся единицамради кого? Эгоистки, сгубившей не только себя, но и тебя?
Ты не говори так, я понял, что почти молю. Она меня любила, она из-за меня не побоялась а я
Любила? Да если б так, ревновала бы она к твоим успехам? Захотела бы, чтобы ты навсегда убил в себе то, для чего явился на свет?
Если бы она не любила меня, она бы никогда
Если бы она тебя любила, она никогда бы не прыгнула! Разве можно покидать того, кого любишь? Разве можно причинять ему боль?
Да как ты я вскочил. Ты не видела её, ты не знаешь её, ты ничего не знаешь! Кто ты такая, чтобы её судить?
Бо
Я лучше пойду, раздражённо мотнул головой, не желая слушать, и вышел из комнаты. Увидимся.
Она ничего не сказалаи я ушёл, аккуратно прикрыв входную дверь.
Она не зашла в магазин ни на следующий день, ни после него. Когда я решился проведать её на работе, мне сказали, что Ми на больничном.
Когда я звонил в дверь её квартиры, мне никто не открывал. И свет в её окне не горел.
Мне было паршиво, как единственный раз в жизни. Три года назад. И не только потому, что я вновь оказался в холодной пустоте своего одиночества: гнев поутих, и я вдруг осознал правдивость слов Ми. Моих собственных мыслей о Тане, облечённых в словав которых я не смел себе признаваться, не желая себя оправдывать.
Тоска грызла меня голодной крысой. Я нуждался в Ми, как в солнце. Я не хотел её терять.
Не знаю, что бы я сделал, если бы как-то вечером не нашёл в почтовом ящике конверт из плотной жёлтой бумаги, в каких дарят открытки. Внутрисложенный вдвое тетрадный лист, на котором ровным округлым почерком написали «у памятника Пушкину, сегодня, как только сможешь. Ми».
Я выскочил в прохладный апрельский ливень, на бегу открывая зонт.
Она стояла у памятника в джинсах и футболке, вскинув голову к низкому сизому небу. Вымокшая до нитки.
Ми, дурочка!!! Почему без зонта?!
Люблю дождь, она перевела на меня мечтательный взгляд. А я и забыла, что у тебя сегодня работа.
Давно ты тут?
Достаточно. Ладно, идём домой, а то и ты промокнешь.
Я подхватил её под руку и повёл хорошо знакомым путём.
Я был бы счастлив промокнуть, лишь бы снова её найти.
Чайник поставь, крикнула она, запираясь в комнате. Я быстро!
И не обманула: чайник ещё шуметь не начал, как я услышал скрежет замка и своё имя.
Ми сидела на кровати в халате, поджав ноги под себя, лохматя влажные волосы.
Ты знаешь, я иногда сама придумываю сказки, сказала она, подняв глаза.
Да? Здорово. Ты не говорила.
Это очень редко бывает. Но вчера я кое-что сочинила. Хочешь послушать?
Я кивнул, присев на одеяло рядом с ней.
Жил-был волшебник. Он был ещё совсем юн, но мановением руки мог заставить людей плакать и смеяться, а движением пальцев зачаровать и подчинить их души. Однако он никогда не использовал свои силы во злотолько чтобы принести людям радость. И вот однажды полюбил он прекрасную принцессу.
И мне почудилось, что слова её облекаются материальностью; что я могу видеть, как они поднимаются из дождливого полумрака над её головой, подобно золотым сполохам. Я тряхнул головой и прикрыл глаза: странное наваждение
Принцесса тоже умела колдовать, да только дар её не был столь же сильным, как у волшебника. И поскольку она была горда, как истинная принцесса, и привыкла во всём быть первой, как истинная принцесса, проснулись в ней зависть и злость. Волшебник не хотел причинять ей боль, но не в его власти было изгнать тьму из её души.
Ми, не надо, я открыл глазаи вскочил.
Не было кровати, не было Ми, сидящей рядом: был просторный зал с колоннами, отделанный мрамором и золотом, залитый солнечным сиянием. И я стоял на балконе и смотрел вниз, а внизу толпа, и лица, лица
Очень знакомые. По учебникам.
Принцесса хотела, чтобы волшебник отказался от своего дара, Ми нигде не было видно, и слова её звенели под витражным куполом зала, словно говорило само солнце. Но волшебник не желал быть её игрушкой, а принцесса привыкла к тому, что ей подчиняются. И тогда волшебник ушёл из дворца. Однако принцесса не хотела, чтобы он был счастлив на чужбине, и тогда взбежала она на самую высокую башню своего замка и бросилась из окна.
Молодой человек в напудренном парике, стоящий прямо под балконом, поймал мой взгляд и улыбнулся. Этот красный камзол старинного покроя и характерный носатый профиль я видел даже на конфетных обёртках.
Принцесса не хотела умирать. Принцесса не думала о том, что смертьэто навсегда, что смертьэто так страшно. В тот момент он хотела лишь отомстить волшебнику и причинить ему боль, и ей было всё равно, что будет дальше с ним, с ней, с её придворными и друзьями. Но, оказавшись за гранью, принцесса страшно раскаялась в том, что сделала. И не только в том, что её больше нет на привычном свете: прослышав о её смерти, волшебник проклял свой дар и поклялся никогда больше не колдовать, но люди нуждались в нёма принцесса слишком поздно поняла, что она хотела лишь того, чтобы волшебник вернулся. И чтобы он всегда помнил о ней. И тогда принцесса взмолилась, чтобы ему был послан вестник, который передаст волшебнику её слова и её прощение.
Косматая грива и небрежно завязанный алый галстук мужчины, хмурившегося рядом с Моцартом, украшали нотные тетради, в которых я решал задачки по гармонии. Грива, галстуки первые строки «Лунной сонаты».
Мать Моцарта умерла на чужбине, последовав за ним, а Вольфганг тяготился её присутствием. Бетховена предала его возлюбленная, но когда она молила о прощении, он отверг её, ибо предательство отрезвляет. Людвиг понялесли он отдаст свою жизнь посредственности, что останется для благородного, для высшего? голос Ми прозвучал совсем близко, и, обернувшись, я увидел, что она стоит рядом. Все те, кого ты видишь, хранят трагедии, искромсавшие и исковеркавшие всю жизнь, заставившие пройти через самую бездну страданий, но закалившие характер. И они просили прощения в единственном, что вечно, в единственном, что ценно единственным способом, которым действительно могли заслужить прощения. Они обретали бессмертие. И даровали вечную память тем, кого потеряли.
Но яне они! Я не смогу быть таким!
Ошибаешься, она улыбнулась и протянула мне то, что держала в руках. Сыграй, пожалуйста. Сыграй им. И мне.
Я долго смотрел на неё. Потом дрожащими пальцами взял скрипку.
До боли знакомое лакированное дерево обожгло почище тока.
Откуда-то снизу донеслось заученное наизусть фортепианное вступление.
Моцарт? прошептал я.
Да.
Я эту сонату играл на конкурсе
Давай, Бо, Ми легко, но непреклонно коснулась ладони, сжав мои пальцы вокруг грифа. Четыре такта.
Я положил инструмент на плечо и вскинул смычок, слушая мелодию, плачущую в ми миноре.
Ми
А потом я коснулся струни заиграл.
Первые звуки родились слабыми и неуверенными, отвыкшие пальцы двигались с неуклюжестью слепых котят но, Господи, это было лучшим, что я испытывал в жизни. Я играл и понимал, что сейчас, только сейчася снова живу.
А потом слабость и неуверенность отступили куда-то, как и балкон, и стоящие внизуи я остался один на один со скрипкой в солнечной пустоте; а мелодия взлетала из-под моих оживших пальцев и плела в золотой высоте кружево звуков, и поднималась ещё выше, и пела, и молилась, и твердила «спасибо, спасибо, спасибо»
И я взбежал наверх последним головокружительным арпеджио, ярким сверкающим пассажем, рассыпав ноты жемчужным дождёма потом действительно открыл глаза.
Мои руки были всё так же сложены на коленях, и Ми всё так же сидела, поджав ноги, глядя на меня. Глаза её были усталы и мудры.
Спасибо, произнесла она. Было вкусно.
Кто ты?
Всегда есть люди, которые потеряли свой путь и заплутали. Такие, как ты. Я вывожу их на правильную дорогу, она мельком улыбнулась. Что-то вроде хранителя заблудших, только и всего.
И ты поэтому здесь? Из-за меня?
Она кивнула.
И, конечно, не случайно зашла в мой магазин?
Прости за ложь. Не хотела тебя пугать.
Я отвернулся. Помолчал.
Спасибо, произнёс я после.
Я надеюсь на несколько иную благодарность, чем просто слова. И ты знаешь, какую.
Я тихо достал из кармана мобильный, нашёл в телефонной книжке хорошо знакомый номер и нажал кнопку вызова.
Алло?
Алексей Михайлович это Боря вас беспокоит.
Казалось, я спиной слышал улыбку Ми.
Ну и ну! А я уж думал, ты никогда не позвонишь, за все годы обучения я редко слышал, чтобы бывший преподаватель так радовался. Как твои дела?
Живу помаленьку.
Чем помочь?
Алексей Михайлович, мне нужна ваша консультация.
Никак хочешь снова заниматься?
Да, я сжал телефон в пальцах. И снова поступить.
Смешно, но я опять стал первым. Три года пропуска наверстались быстрее, чем я думал, и к июлю я играл почти так же технично, как раньше. И гораздо взрослее.
В день, когда вывесили список поступивших, Ми была занята на работе, и я со спокойной совестью засиделся в ресторане с родителями. Они очень радовались, мои родители. За прошедшие три года я не слышал ни слова упрёка за моё решение, но только сейчас понимал, как они страдали за мою загубленную жизнь.
Я уже не вспомню, что дёрнуло меня по пути домой проверить почтовый ящик, но я вдруг увидел там знакомый жёлтый конверт. Прямо в подъезде развернул письмо на тетрадном листкеа потом, не обращая никакого внимания на встревоженные крики родителей, подорвался и побежал.
Ми ждала меня там, где и написала: на Пушкинской, в центре зала. До закрытия метро оставался ещё часно почему-то на станции не было никого, кроме неё.
Ми! в светлом платье и атласных туфельках, с распущенными волосамиона походила на ангела, как никогда. Что случилось?
Ничего особенного, в глазах её был покой, который мне не понравился. Я просто хотела попрощаться.
Попрощаться? Ты куда ты?
Я больше тебе не нужна.
Не говори глупостей, я взял её за плечи. Нужна. Каждый день, каждую минуту. Всю жизнь.
Правда?
Ты вернула мне эту жизнь. Ты вернула мне её смысл. И не в представлении том дело. Я заиграл вновь, потому что ты попросила, я коснулся ладонью её щеки, провёл кончиками пальцев от скулы до подбородка. Я живу и играю только для тебя.
Вот как, лицо её сделалось грустным. Прости.
За что?
Я не хотела так тебя привязывать, она мягко опустила мою руку. Прости, пожалуйста.
Темнота туннеля взревела знакомым шумом, и мимо понёсся, тормозя, поезд. Странный, какие сейчас уже не ходят: жёлто-бежевый, с круглыми фарами, кожаными пружинными диванчиками и светильниками-бра. А ещё абсолютно пустой.
Когда поезд остановился, то гостеприимно разомкнул створки двериодной-единственной. Прямо напротив нас.
Вот и всё, Ми отступила на шаг. Мне пора.
Нет! рывком я обнял её, прижав к себе. Ми, не уходи! Ты сама говорила, что нельзя покидать тех, кого любишь!
Яхранитель заблудших, Бо. А заблудших на этом свете очень много. И я нужна им.
Я держал её в своих руках, держал, как никого и никогда, и Ми не делала ничего, чтобы вырватьсяно я чувствовал, как она ускользает, отдаляется, и не в моих силах её удержать
Я не смогу без тебя!
Ты сильнее, чем думаешь.
Моя музыка
Твоя музыка никогда не умрёт. Даже если всё на этом свете покинет тебя, она будет с тобой. Ты будешь играть, и знаешь что? Если ты будешь играть для меня, я всегда это услышу. И когда твоя скрипка засмеётся, я тоже буду смеяться, а когда она заплачет, я буду плакать вместе с ней.
Не уходи
Нетерпеливый сигнал поезда эхом разлился по платформе.
Ми тихо отстранилась, и я сам не заметил, как разжал руки.
Я не могу остаться. Но ты утешишься в конце концов, и ты будешь рад вспомнить обо мне. Так было всегда и со всеми, и так и будет, она положила руки мне на плечи, привстала на цыпочки и легонько коснулась нежными губами моего лба. А сейчас меня зовут.
Я смотрел, как она отворачивается и делает шагпрочь от меня.
Ми
Она обернулась через плечо:
Да?
Я люблю тебя, Ми.
И в последний раз я увидел, как она улыбается.
Спасибо, она склонила голову, словно в поклоне. Прощай, Бо.
А потом, больше не оглядываясь, зашла в поезд, который в тот же миг закрыл двери и тронулся с места.
И вдруг я оказался посреди станции, полной народа, равнодушно идущего мимоа я стоял и плакал, как ребёнок, плакал, как последний дурак. Плакал тем более отчаянно, что знал: мои слёзы уже ничего, ничего, ничего не изменят.
Когда я пришёл в её квартиру, она была пуста, и соседи сказали, что она пустует уже несколько лет. Коллеги с сожалением сообщили, что Ми уволилась.
С тех пор прошло двадцать лет. Я живу на две страны, у меня любящая жена и прекрасная дочь, которую зовут Мия. Завтра у меня очередной самолёт, через деньгастрольный тур по Германии с Венским филармоническим оркестром, а я сижу у камина в своём коттедже со стаканом виски и ностальгирую, как последний старик.
Истинный свет любит ровно и постоянно, никого не выделяя в любви. Его любовь не отбрасывает тени желаний, собственности или ревности. Его любовь не может привести к падению.
Простым смертным не дано познать такой. К сожалению или к счастьюне мне судить.
Я никогда не рассказывал о Ми своей семье. Я никогда не расскажу о Ми своей жене. И только скрипка моя знает, почему она снова поёт под моими пальцами. Скрипкаи те, кто смог бы расслышать, о чём она поёт. Но это, наверное, сделала бы только Ми.
Я не хочу её видеть. Я знаю, что она останется всё той же девчонкой, едва-едва повзрослевшейа я уже не тот мальчик, которого она знала: линзы очков всё толще, брюки с каждым годом ширятся в поясе. Пускай лучше она запомнит меня таким, каким я был. Юным, романтичным, нерешительным заблудшим Бо.
Я не хочу её видеть. Но почему-то каждый раз, когда я захожу к родителям, в дом, в котором я провёл своё детство и юностья проверяю почтовый ящик и вспоминаю тот обычный рабочий день. Тот обычный зимний вечер. Тот год, когда мне было двадцать один.
То время, когда я встретил Ми.
12 июня 2013 г.