Или с Темелкеномто не случай уже был? То Мать ЗемляМакошь нити судьбы, что от макушки в небо идут, вместе свила и дорога им теперь одна? Но как бы ни легло, он привык, стерпелся, что так и надо, что, пока с пути сердца своего не сойдёт, будут хранить его. Без оберегов ходил. Только плетёный пояс-кушак от тоски могильной носил, как заведено, да и то потому, что мать повязала, пока жива была. Теперь как память.
Задумался Родим о матери, о сестрёнке Васе, что вся лицом в неё Слабым ребёнком росла Вася. И теперь тонкая, будто ивушка. Больше такому, как Темелкен, чем полечу под стать. И ежели Вася на Темелкена и впредь так ласково глядеть будет, может, и не побратим уже выйдет, а совсем родня?
Заулыбался Родим, оторопь сошла с него. Да и Нетвор, свой ответ получив, шагал теперь бодрее. Многого он не понял, но главное уяснил, что не против старец. Остальное жене для ума воя.
Отошёл, оттаял Родим. Только не понял, что же так напугало и поманило его. Ему бы отдохнуть теперь, поразмыслить. А тут ещё Зоря, поотстав от Нетвора, стал испрашивать тихонько, о каком таком пути души в землю говорил старец? Разве душа идёт не в чертоги Сварги, когда человек умирает?
То душа, а тоДУХ. Душаэто та, что под сердцем у тебя прячется, плачет с тобой да смеётся, ею после смерти опять МатьМакошь на клубок мотает, а дух в нас от Вышнего Раза, пояснил как мог Родим. Если мы дух свой не пестуем, в небе его не полощем, как птицу, он, видно, тяжелеет, в землю идёт Родим помолчал. Так я понял. В Нави, там же тоже дух сильный томится. Он зовёт нас, тянет. Только у тех, кто с оружием за свою землю пал, дух лёгок, вот и мечтают вои о чертогах небесных!
Родим не заметил, как заговорил громко. И, только поняв, что Нетвор, слушая, ход замедлил, сбился, смутившись.
Нетвор оглянулся хмуро через плечо, но, ничего не сказав, ускорил шаг опять.
Надо решаться, волки, закончил Нетвор.
И тут же вперёд выскочил молодой вой. Глаза у него были раскосыевидно, степняцкая кровь. Звали парня Ярко. Не в меру горяч был. Придерживал его Нетвор. Такого куда ни пошлитут же и потеряешь, по горячности его же.
Ты сам сказал: мыволки! Пусть ратаи сами выставляют охрану своему городищу!
Что за времена пошли, когда волки в балках схоронных сидеть будут! выкрикнули из тесной группы совсем молодых, едва год как воев.
Нам бы покрыть бабуда в лес!
Вам бы только бабу, выступил вперёд Беда, молодой ещё вой, но со шрамами-насечками на лице по погибшим. Ушло время, когда жили волки в лесу. Иди в лес, Ярко, куда вернёшься? К углям вместо землянок сестёр своих единокровных?
Троих, знал Нетвор, похоронил Беда, за троих кровью виру взял. Мало старше Ярко Беда, а судит, как средний вой. Но мало средних. А молодыхмного. А из старых, из тех, кто две по пять зим назад лесами уходил, полечей бегущих прикрывал, едва четыре по четыре руки воев осталось. Весь цвет тогда положили. Молодых учить некомувон голосистые какие. Так думал Нетвор, не слушая почти, глядя только. Чего там было ещё слушать. По порядку схода сначала должны молодые говорить, потом средние воиих и на круг не хватит, не до того сначала быломальчишек учить. Раны зализывали. Вон Родим, который сам воем вышел, да Велко, Хоранов сын, с отцом был тогда, да вот Беда, может, к середине не по возрасту отходит, ну и помоложе середняки, как Славко да Подар, что учить ещё да учить Мало. Плохо. Хорошо только, что Родима молодые вои любят.
Волки не умеют бить строем, шагнул наконец вперёд седой вой, и голос его, вроде негромкий, тут же перекрыл щенячий гул. Посты можем выставить, верно. А пешие ратаи строятся плотно. На открытом местекак с ними сойдёмся? Задавят числом Да и неужто Своерад на полечей же пойдёт?
Всё ты верно сказал, Кола, кивнул старому вою Нетвор. С Колой рубились спина к спине, да прошли времена, когда умением, а не числом брали. Теперь на одного воя, годами ученного, выставляют ватагу ратаев, вот и вся слава. Может, и не пойдёт Своерад против нового кмеса. Но коли пойдёт, сожжёт городище, тогда и нашим сёлам смерть. А селище не защитишь. И против рати на ровном месте не встанешь. Только и осталось полечам, что бросать нажитое да в лес, под защиту стрел наших Столько лет строили, обживали А сколько теперь умрёт непривычных к голоду да морозу? Оттого я и привёл на сход побратима Родима, теперь воя нашего рода Темелю. В его земле умеют бить конным строем. Против конного строя и рать не выстоит.
Родим подтолкнул в круг на лобное место Темелкена, который замешкался бы, да не вышло.
Кони волков боятся! выкрикнул тут же Ярко в лицо ему.
Темелкен промолчал. И взгляда на крикуна не бросил. Двое или трое молодых, проследив, куда глядит Темелкен, обернулись. Потом и другие.
Темелкен смотрел на коня своего, которого звал на свой лад Ар-кин (огненный конь), а побратим, шутник такой, за повадку дикую кликал Яшей-Ящером. Конь уже совершенно освоился со звериными запахами военного лагеря и объедал неспешно траву, разросшуюся у частокола.
Темелкен свистнул тихонечко, и Аркин, вскинув красивую голову, неторопливо, но бодро порысил к протянутой хозяином руке. Ткнулся мордой в ладонь, замер. Цокнул Темелкен, и подогнул Аркин передние ноги, задние согнуллёг.
Тихо стало. Молодые вои как на волшебство смотрели.
Иди садись, сказал Темелкен Ярко.
Мог ли отказаться молодой вой? Неловко обошёл он Аркина, знал, с какой стороны сесть, но не Родимне скакал вдогон на степняцких. Жеребец легко встал вместе с седоком. И тут же, чуя неумелую руку, взвился на дыбы. Клубком скатился с него Ярко.
Все видели, сказал Темелкен. Усидеть сумеете ли?! А биться строемтоже наука. Может, лето на зиму сменится, и тогда не научу, как надо. Да и конь не всякий подойдёт. Если времени у нас многоможет, и сгодится учёба. Если мало сколько?
Может, и до осени, осторожно сказал Нетвор, а может, и зима пройдёт. Одно ясно, что в зиму не полезут, а раньше чем к грязнику рати им не собрать. А переход между городищами малый. Могут и перед зимой двинуть, чтобы ратаев по весне от пашни не отрывать, да если в победу быструю поверят.
Если бы волки на конях были биться обучены, хватило бы времени, сказал Темелкен.
Можно союз воинский с конным племенем заключить, сказал тихо Родим, вышедший из круга за спину Темелкену. Тогда отобьём городище. И признает Своерад нашего кмеса. Надолго ли мир будетне знаю, но детей вырастим.
Степнякам оружие в руки дадим? По наши же головы? поднял голос Нетвор.
Не к степнякам пойдём. К врагам ихсклатам. Видел я их городище и стоянки, когда через степь ходил. Теснят их степняки. Жён и детей в полон берут, своим богам дарят. Бог их кровавые жертвы любит. И оружие у склатов лучше, и доспех есть конный. А степняков больше, бьют их, как и нас, волков, числом.
Кобель ведь ты, бродячий да бестолковый! кричал Старый.
Не принято у воев было спорить с отцом. Молчал Родим, вбок глядел. Ожидал он, что взъярится отец. Видно, опять видали сородичи Родима на росалиях с девками. Отец же ждал, что вернётся в селище сын, женится, внуки пойдут. Вон младший, Провор, двоих уже белобрысых Хотя, если разобраться, от кого у Провора старший Родим улыбнулся чуть, чем вызвал новый всплеск родительского негодования.
Всё с волками в лесу! Гнёт тебя сила, так иди к новому кмесу в рать! Хоть хлеб в дом! Ратнику земли долю отрежут, одёжу справишь.
Родим скосил глаза вниз, на подол своей латаной-перелатаной льняной рубахи, вспомнил ратников кмеса, коих на одного Родима руки четыре, если только спустить да ждать, пока числом задавят или измором возьмут, нагнул к земле голову и стал молиться Маре, чтобы обнесла его смертной чашейот братьев волков да в рать.
То ли молитва помогла, то ли стар совсем стал отец, но вскоре уже махнул он рукой на непутёвого сына и пошёл в хату. «Пригнулась совсем хата, отметил про себя Родим, пора подпоры менять».
Жалко отца. Ну так ему в утешение есть Провор да сестра Вася, хоть девичьих гульбищ и сторонится, так, может, не время ей ещё, а может, для одного кого зреет. Да и попробуй ею тронь, улыбнулся про себя вой. Сестру он любил, вниманием не обижал. Из леса меха редкие приносил, на серебро менял. Всё поселение знало, что Родим сестрёнку в обиду не даст.
Тяжело далась семье младшая. Разродившись в самую зимнюю стужу, мать крепилась бы до весны, но весна пришла поздняя. Не успели отпоить ею талой водой да соком берёзовым.
Маленькую крикунью Старый привязывал под рубаху сыромятной шкурой к голому телу, да так весь день и носил. Ночью же иной Родим или Провор брали дитё. Холодно тогда было дюже. Но выжила синеглазая. По другому лету уже Васей нарекли.
«И чего Старый расходился?»думал вой, озирая по-хозяйски селище в поисках Провора. В селище не был уже Родим два пятка дён. Глядел, отмечал неполадки, улыбался, чувствуя девичьи взгляды. Молод был Родим, силен, а репутация воя девок не смущала. Верили: слюбитсяи норов сойдёт. Бывало такое.
«Вот и жена Провора из лесу идёт с девками».
Родим свернул наперерез.
Здорова будь, Ягодка!
Девки засмеялись, раздались от него. Только братьина жена не засмущалась, поклонилась в пояс да вперёд пошла, будто не мужняя.
Родим намёк понял. Обнял, туес тяжёлый с ягодой отнял, как пёрышко он ему.
Вася пошто не с тобой?
На реке. Рубахи моет. Так и льнёт к воде своей, как водяница. Душу застудит. Сказал бы? С Медушей за вениками посылалане йдёт.
А Провор куда запропал?
В городище подался. Доли у нового кмеса искать.
Провор-то? Да-а удивился Родим. Вот, значит, чего взъярился отец. Был непутёвый вой один, стало два. А ты чего с девками?
А что я? Вот за ягодой.
Как не мужняя живёшь? Нехорошо
Так родил бы ты девчоночку. Она бы за ягодой пошла. Так ты ж вот не родил?
Родим почесал щеку.
Не идёт у меня с девчонками. Смотрюкак в меня, так мальчишки всё.
И вдруг Ягода встала посередь тропки, загородила путь Родиму.
Ты бы пошёл ко кмесу! Боюсь я за Провора.
Да ты чего, Ярга? Что ему сделается-то?
Не зови меня так! озлилась Ягода.
Так ведь дед назвал, не я, глянул на неё сбоку, по-волчьи Родим. Коли чуешь чеготак скажи. Я вой, я пойму. Может, сон какой?
А на лице его было: долго ли ты ещё, Ягода, мужняя жена будешь? Недаром ведь дед тебя, как хозяйку зверья лесного, назвал. Мать воспротивилась, Ягодой стали кликать. Да вот он, Родим-то, знает, какая она, Ягода. Вой был Яргин дед, а бабка
Вспыхнула, не досмотрела снов в глазах Родима Ягода, быстро пошла по тропинке к хате. Но туес не взяла. И знал Родим, в том его малая победа. И сын Провора старший в него пойдёт. А привязать к себето пусть Провор, а Родимвой, ему грех живое сердце неволить. Он полюбил, значитсвободу дал, чтобы как река текла, чтоб пил из неё, кого напоит. Тогда душа её свободная жить будет. И навсегда радость будет между ними.
Отец считалмного девок Родим попортил, Родим же зналволю дал многим. И силу дал. Нет от рождения у девки силы свою судьбу вести. Родим давал. Ни одна по нему ночейне сохла, всех сумел отпустить. И волчат в своём роду наплодил столько, что не переведётся здесь его кровь. Отец же не вой. Ему про то знать не надо. Потому Родим и не винится, слушая отца, только усмешку прячет. Но молчит. Ведь отец, он один раз дан в этой жизни. Да и сам Родим оттого вой, что таков был замысел отца. Кто знает тайну собственных мыслей? Только боги знают, о чем мечтал отец, кого в свой род звал.
В хату Родим не пошёл. Зналне остыл ещё Старый. Жалко, что Провора не застал, других расспросить придётся. Не просто так Родим в селище пришёл. Послал его Нетвор посмотреть, разузнать, говорят ли, зачем, мол, молодой кмес к волкам людей посылал? Но, похоже, не по ветру молва идёт, а сам кмес надумал, что из Мала-города на городище ново старый кмес Мал Своерад ратью пойдёт. Вот и Провор прослышал, поди. В рать проситься пошёл.
А коли и впрямь выкликали ратников, значит, дойдёт слух и до Нетвора. Донесут охочие. А Родиму, значит, надо теперь в городище идти. Родовичей послушать. Нетвор не пойдёт сам, не уронит себя. Киянон между волками и огненной силой Кресса посредник, ему негоже людского выборыша слушать. А вот ему, Родиму, сходить можно
Одному ж, однако, идти или с Темелкеном? Темелькой, как Вася зовёт? С ним бы хорошо: и терпелив, и не задирист, и поглядлив. Коня вот оставит ли? Конь у Темелкена много зимних шкурок да серебра стоит. Далеко ли до беды?
Яша в холке высок, копыта круглые, глаз ярый. Да налобник дорогой, шитый, да бляхи Темелкен Яшу любит, как с человеком говорит с ним. Бог весть, где степняки такого коня взяли, в загоне отдельном его держали, подарок кагану своему готовили, видно. Да и горяч был Яша, побил бы степняцких лошадок. Темелкен ему песни пел, называл Ар-кин, огненный конь. Говорил он, конь боевой, обученный копытами упавшего врага топтать.
И вынослив, и быстр был Яша-Аркин. Трёх лошадок степных загнал Родим, когда из плена бежали, а Яшавот он, всё также гордо глаз круглый косит, копытом сердито стучит. Хотя, заметил Родим, помягчел с Темелкеном Яша. Тот ему в ухо по-своему шепчет, песни поёт. И по-соловянски Темелкен может, и по-степняцки, и по-своему быстро так щёлкает.
Знает Родим, поманит он Темелкена, и пойдёт тот за ним в городище, и Яшу в поводу поведёт. Только беспокоится он: ладно ли это будет? К берёзе идёт совета спросить. Садится спиной к стволу. Ждёт, наблюдает. Вот дрозд перепорхнул. И тихо так стало. Только звон кузнечный по жареКуют песню
Тишина нашла на Родима, в ушах зазвенело. Сердце в груди зависло и через горло, через рот ушло.
Пока ветер тишину не разорвал, душу в грудь не кинулсидел Родим. Понял: чему быть, не миновать того. Мать-Мёдведица, вот она, из глуби небесной на сына глядит. И пока чистота звенит у Родима в груди, мать сына от сердца не оторвёт. Только сам Родим с пути свернуть может, а пока идётне оставят его.
Не велико сердце человеческое, много белого звона, что слышал Родим, ему не вынести, но сколько снесёшьвсё твоё.
Смотри, Темелька, солнышко улыбается! лежащий на спине на наливающемся зеленью склоне Родим сквозь полуприкрытые ресницы смотрел на солнечный диск и тоже улыбался ему.
Чудной он был, этот Родим. Темелкену бы в голову никогда не пришло смотреть на солнце. Правда, и солнце в его краях жарче, и всё-таки
Три зимы и три лета в плену у степняков провёл Темелкен. В плен он попал не в бою, встретили его кочевники в степи, без оружия, в тонкой, невиданной одежде, а потому за воина не сочли. Зато решили, что, раз не похож на мужчину, пригоден для работы невоинской.
Он чистил и седлал коней, чинил упряжь и седла, бегал с поручениямив общем, пригоден был для всего, чего гнушались воины и для чего опасно было взять не рождённого в неволе раба. Подошёл степнякам тонкорукий, изнеженный чужак, которому ко всему ещё и бежать было некуда, прижился. Никто из толмачей не смог столковаться с ним, словно упал парень посередь степи прямо с неба. Вот и ходил он среди чужих, как с неба опущенный. Не было в его глазах ни света, ни радости. Ну да того и не ждали от него.
Много видел чужого Темелкен, много пленников жило и умерло на его глазах. И только такого, как Родим, увидел он в первый раз.
Хэй, Корса, куда коня повёл? на всю степь кричал Топтун. Дурной, скверный воин. В толстых кожаных ичигах ноги его быликак два обрубка.
Молодой горячий Корса только рукой махнул. Отстань, туда, мол.
Топтун аж присел от глупости такой. Вот, мол, дурень, ничего не знающий.
Роса пошли смотреть!
Не росаслава, отмахнулся Корса. Тоже дурак порядочный, на взгляд Темелкена, но Топтун многих тут превзошёл. Не нашёлся он, что ответить, руками на Корсу замахалчто, мол, несёшь.
Корса уже мимо прошёл, но услыхал взрыв смеха у дальнего конца загона, сунул повод волосяной в руки Темелкену и поспешил вперёд Топтуна.
Ну и Темелкен спустя время подошёл.
Степняки, собрались в полукруг возле привязанного к конской загородке высокого, видно, что много выше их, хоть и сидел он, светловолосого воя. Лицом походил вой на слава или на полеча, но не по повадке.
Степняки развлекались любимой игройшвыряли в связанного что под руку пойдёт. Стремились в кровь разбитьвот тут им было бы весело. А ещё лучше, если закричал бы пленник.
Только пленник попался им на других непохожий. Странный. Сидел он, не дик, не безучастенрадостен и спокоен. Расслаблен даже. И взгляд имел дурной. Словно бы качался взгляд егото вглубь уходил, то вдаль стрелял. Глянул ему в глаза Темелкени замутило его. Так замутилоеле глаза отвёл.