Прости, Марин. Но все уже решено, смотря в лицо девушке, сказал я.
Марина смотрела на меня грустным взглядом. Она знала, что я вру ей, но все равно больше не ругала меня за это. Она приняла все как есть, и мне от этого еще хуже. С другого конца коридора донесся гудок. Я посмотрел в ту сторону, и увидел, что над дверью мигает лампа, возвещающая о прекращении приема гостей. Люди начали потихоньку выходить из палат. Некоторые из них выходили с больными, потом они прощались, и расходились в разные стороны.
Извини, мне пора. Но я постараюсь прийти еще раз, пообещал я, смотря в лицо Марине.
Марина кивнула. Потом убрала руки с моей шеи, и пошла в сторону своей палаты. А я остался стоять на своем месте, смотря ей в след. Совершенно не таким я представлял наше прощание. Хотя, с другой стороны, каким оно еще могло быть? У меня же все на лице написано. Мне стало больно, боль в сердце пересилила боль в ребрах. Идти не было сил, но мне все же удалось заставить себя пойти к лестнице.
Август 2015-го года. Пушкинский р-он.
Я не умер. Хотя когда пуля только ударила в мою голову, мне показалось, что все, конец. Но нет, я остался жив. Кто-то утащил меня с поляны, на которой произошел тот бой с дезертирами. Видеть это я не мог, но чувствовал, что это так. Зато, лежа в бреду, я видел эпизоды из своего прошлого. Первое убийство, совершенное в далеком 238-ом, потом некоторые эпизоды из заключения. Мозг вытаскивал из моей памяти самое темное, что было запрятано там. Я не хотел все это вспоминать, но не мог остановиться. Единственным, что было светлым, были мои воспоминания, связанные с девушками, которых я знал. Веселая, всегда приветливая Лена, немного более замкнутая, но все равно при этом очень добрая и умная Марина. И Женя, девушка, которую я знал меньше всех, она тоже была здесь. Одна из тех, кого я потерял. А потерял я много кого.
Очнулся я из-за того, что внезапно в мое бредовое состояние ворвалась боль. Она была жуткой, будто всю боль, когда-либо причиняемую моему телу, сложили вместе, и направили на одну точку на моем теле. Я попытался закричать, но у меня не получилось, из моего горла вырвался только стон.
Тихо, тихо. Сейчас все пройдет, донесся голос откуда-то справа. В голосе явно читалась тревога. Обычно так говорят врачи, смотрящие за пациентами.
Я почувствовал, как к моей голове прикоснулась теплая рука. И по этому, короткому прикосновению я понял, она женская. Прикосновение было коротким, но от него почему-то притупилась боль. После руки, моей головы коснулась мокрая тряпка. Потом я почувствовал, как кто-то снимает бинты с моей головы.
Ну вот, твоя рана заживает. Скоро можно будет их совсем снимать, на этот раз голос донесся слева. Он по-прежнему был таким же добрым и ласковым.
Я попытался открыть глаза, чтобы рассмотреть ту, которая так старается меня вылечить, и у меня почти это получилось, но мне в глаза ударил свет, и мне пришлось закрыть их. Но мутный силуэт я смог рассмотреть. Почему-то мне показалось, что девушка одета в сарафан. Или в костюм сестры милосердия времен Первой Мировой.
Лежи, тебе надо поспать.
Я почувствовал, как к моим губам прикоснулся край граненого стакана.
Потом мягкая, но при этом удивительно сильная рука приподняла голову. Я смог чуть-чуть открыть рот, и в него влилось немного содержимого стакана. Оно было горьким, и пить его не хотелось. Но почему-то я знал, что это надо выпить. Наконец весь стакан влился в меня, и моя голова снова легла на твердую подушку.
Спи, тебе нужно выспаться.
Мне действительно резко захотелось спать. Значит, в стакане было снотворное. Ну ладно, врач сказал спать, значит спать. Сон наступил очень быстро. Перед тем, как окончательно уснуть, я почувствовал, как руки девушки Скрывают меня одеялом.
* * *
Константин Гаврилов сидел на стуле в своей комнате, и думал. В последнее время ему приходилось делать это слишком часто. Особенно, после того, как он напал на тот бронепоезд Лавры. Панфиловский неожиданно оказался слишком живучим. Сначала он смог убежать, а затем и убить тех людей, которым он велел расстрелять его. Потом он обезоружил еще отряд его солдат. Не убил, что самое интересное, хотя в прошлый раз он с ними не церемонился. Вон, Булгара он даже пытал, судя по тому, что у того были сломаны руки. Интересно, что тот успел ему сказать?
Но до последнего времени Панфиловский не делал ничего такого, что могло бы испортить настроение майору. До последнего времени. Но вот неделю назад он увел пленных, которых везли в Барково, и еще сжег вторую машину, в которой везли другой товар. Это было сильным ударом по Гаврилову, такое обычно не прощается. И он не простил. Послал за Панфиловским усиленный контрактниками отряд. Но он и этот отряд успел проредить перед тем, как его убили. Один из бойцов пустил ему пулю в голову.
Но что-то все равно не давало Гаврилову покоя. Что-то маленькое, незначительное. Совесть? Что же она только сейчас заговорила, когда он уже давно нарушает все заповеди. Может, она сработала после того, как он велел расстрелять тех троих попов, которых везли Панфиловский сотоварищи? Все равно не то.
В дверь постучали, потом в кабинет заглянул один из «ближников» майора Сирень. Это прозвище, обидное, наверное, на самом деле было реальной фамилией парня. Он хоть и был русским, но от отца унаследовал неудобную фамилию. Но при его габаритах никто не пытался задирать парня. Да и то, чем он занимался, отпугивало от него всех.
Доброе утро, Константин Олегович, поздоровался с майором Сирень.
Заходи, садись. Ну, как в Барково? спросил Гаврилов. Он искренне надеялся, что хотя бы сейчас получит хорошие новости.
Да хреново, Константин Олегович. У нас ЧП.
Константин вздрогнул. Опять. И почему-то он сразу понял, что и здесь завязан Панфиловский. Он попросил Сирень продолжать. Тот, отпив воды из графина, продолжил.
Кореева убили. В баре.
В смысле? от того столь неожиданной новости Гаврилов удивился до крайности. Да, что скрывать, он не удивился. Он офигел. В баре? Подрался с кем-то, что ли?
Да нет, Константин Олегович. Не в драке. Хотя тот, кто убил Кореева и попытался представить все именно так.
А может быть не так? спросил Константин, смотря на Сирень.
Да. У Кореева переломаны все пальцы на руках, причем переломаны профессионально, по суставам. На шее кровоподтек, но небольшой. И еще, судя по следам, Корееву залепляли скотчем рот. Такого в драках не делают, Константин Олегович. Андрюху пытали, причем профессионально. закончил Сирень. Договорив, он снова налил себе в стакан воды.
Майор молчал, пытаясь сопоставить информацию. Кореев убит, причем перед смертью он испытал очень сильную боль. Еще у них забрали людей, захваченных под Хотьково. По всему выходило, что тот, кто уничтожил караван, до того пришел в Барково и убил продавца, обитавшего там. И скорее всего, все это сделал Панфиловский, причем очень быстро. Единственное, что не укладывалось в общую картину, так это жестокость, с которой были убиты бойцы Гаврилова, а теперь еще и Кореев. Гаврилов не мог представить, что тот Панфиловский, которого он помнил, мог сотворить подобное.
Тот Панфиловский, которого он знал, был обычным парнем. Да, он сидел в тюрьме за убийство, но Гаврилов точно знал, что он убил человека в состоянии аффекта. А то, что сделали с Кореевым, мог сделать только человек, хладнокровию которого можно позавидовать.
Что же с тобой сделали? произнес про себя Константин.
Что? не понял Сирень.
Константин посмотрел на него. Потом встал с кресла, и подошел к окну.
За окном расстилался городской пейзаж. Когда они только перебрались из части, где они встретили Заражение, этот вид удручал. Но сейчас все уже прошло, притерпелся. Ведь за все время, прошедшее с Заражения, он заработал больше денег, чем за время до него. Так что для него здесь был мир возможностей. И никто не отнимет того, что он имеет сейчас.
Того, кто напал на караван, точно убили? спросил Константин, не оборачиваясь к Сирени.
Да. Шомпол ему в голову выстрелил. Там немаленькая лужа натекла, так что точно мертв.
Константин усмехнулся. Вспомнились слова Панфиловского, которые тот сказал ему, когда он отправлял его на расстрел. Тогда он сказал, что он свернет Константину шею. Ну что ж, значит, он не добьется этого.
Встретимся в аду, Панфиловский, сказал Константин, смотря в окно.
* * *
Мне разрешили вставать с постели через неделю. Ольга, знахарка, как она называла сама себя, в приказном порядке не разрешала мне вставать раньше. Кормила сама, хотя я порывался, есть сам. Помогала, если мне нужно было сходить по нужде. В общем, следила за моим здоровьем, как могла.
Она запретила называть ее врачом. Сказала, что все, что она знает, она получила не в университетах и училищах, а у бабушки в деревне. Я сразу же согласился с этим условием. Девушка спасла мою жизнь, и правила я должен был придерживаться. Правда, сначала я не понимал, с чего это она взялась меня лечить, но когда я ее спросил, она ответила, что в том Аду, что творится сейчас в Подмосковье, нужно помогать людям.
Она и помогала, я не раз видел, как к Ольге приходили люди. Мужчины и женщины, все приходили, просили помощи. Она не брала с них денег, вообще не брала. Сначала меня это удивляло, но потом я решил, что людям в Подмосковье нужны вот такие вот люди, которые просто так помогут. И тогда же понял, насколько сильно изменился сам. Когда-то давно, наверное, в 2008-ом, я сам готов был всегда помочь людям, любым. А сейчас не так, даже за убийство бандитов брал с полковника деньги.
Люди шли к Ольге не ежедневно, но очень часто. И многие из этих людей были очень уж похожи на бандитов. И каждый раз, когда я видел таких людей, то думал, что смогу ли я защитить Ольгу, если понадобиться. Но все люди, которые приходили к Ольге, в ее доме вели себя спокойно и вежливо. Хотя я видел, как некоторые из них чуть ли не со слюной смотрели на фигуру девушки. Но обычно, когда такие люди приходили, я, когда мне уже позволили вставать, старался быть поближе.
Прошло две недели с того момента, когда Ольга позволила мне вставать с кровати. Но из своего дома она меня пока что не отпускала. Попросила остаться, потому что, по ее словам, мое тело еще не сильно окрепло. Хотя мне казалось, что ей еще и немного одиноко здесь, среди лесов. И сначала я не понимал, почему она живет здесь, а не в городе. Потом понял, когда увидел, сколько людей приходит к ней. В городе их было бы намного больше.
Я распилил бревно и отпиленная часть упала на траву. Теперь нужно было отвязать узлы, которые держали другую часть бревна на козле, потом оба бревна положить в поленницу. После обеда колоть их буду. Если Ольга позволит, конечно. Она пока еще не позволяла мне сильно уставать. Я работал с десяти и до обеда, потом с трех до шести. Сначала мне казалось, что этого слишком мало, мы даже с ней спорили несколько раз, но потом она напомнила мне о том, что я, если бы стал бы врачом, поступал бы точно также. После этого довода пришлось согласиться.
Ольге я рассказал все, хотя сначала не собирался. Не из-за того, что не доверял ей, а потому что боялся, чтобы не навредить ей. Но потом, в один из вечеров, я все же рассказал ей о своей жизни. Не рассказал только об особенностях своей службы в спецназе, потому что не хотел упасть в ее глазах. Вспомнилось, как отреагировала Женя, когда я рассказал ей о том, что мне приходилось делать в спецназе, и я не стал.
Взяв по бревну в обе руки, пошел в сторону дровяника. Возле его стены стояла поленница из бревен, которые нужно будет расколоть. Тащить было немного неудобно, но ничего, потерпеть несложно. Главное, что зимой Ольга будет обеспечена дровами. Когда я уже клал бревна на поленницу, в кухне открылось окошко, и Ольга позвала меня обедать.
Минуту, умоюсь и приду, ответил я.
Окошко закрылось. Я посмотрел на часы. Ну да, полвторого уже, значит, обедать пора. С утра Ольга говорила, что сегодня будет борщ, так что обед будет вкусный. Я посмотрел на поленницу, поднявшуюся еще на три ряда. М-да, сегодня меньше напилил. Ну ладно, завтра еще напилю. А сейчас к бочке, умываться, а то вспотел весь, хоть выжимайся. Бочка стояла у крыльца, под сливом. Так что сворачивать никуда не пришлось. Я подошел к бочке, зачерпнул ладонями воду, выплеснул ее себе в лицо. Потом еще раз. В другой раз можно было бы и полностью голову окунуть, но пока нельзя, швы еще свежие. И это уже не Ольги слова, а мои, потому что я точно помнил, что наложенные швы нельзя мочить. Так что просто умываемся, и на обед. Вытершись висящим рядом полотенцем, поднялся на крыльцо.
Дом у Ольги был небольшой, но уютный. И, как я понял, этот дом они с семьей заняли еще в самом начале заражения. Тогда их было пятеро, пытались сбежать от мертвецов, только-только начавших появляться в Пушкинском районе. Ольга, ее родители, и два ее брата, один старший, другой младший. Они все вместе возвели забор, построили дровяник. Жили тихо, никого не трогали, пока однажды к ним не пришли бандиты. Дальше я уже представлял, что произошло, так что не стал расспрашивать. О таких вещах лучше не расспрашивать вообще. Человек, если захочет, сам все расскажет.
Я вошел в кухню. Свет в нее попадал через окно, находящееся на восточной стороне. У этой же стены стоял сервант, который Ольга звала «раритет». Сервант был довольно старый, так что свое название он оправдывал. Слева был проход в большую комнату, служившую одновременно операционной и складом. В ней же обычно лежали поправляющиеся пациенты. Правда, меня Ольга положила за печкой на кухне, видимо, для того, чтобы не мешать остальным.
Когда я зашел, Ольга сидела за столом, и чистила картошку. Она была одета в серое платье, перепоясанное узким пояском черного цвета. На пояске висели несколько кошельков, которые она приспособила для хранения необходимых для оказания первой помощи трав. На голове был повязан красный узорчатый платок. И из-за этого вида она действительно казалась крестьянкой, вырванной из России времен Империи. Действительно, знахарка-чудесница.
Иди, мой руки, потом обедать будем, велела Ольга, когда я вошел. После этого она встала, отставила картошку в сторону, и пошла к «раритету», за тарелками.
Я же пошел в сторону небольшого закутка, в котором Ольга готовила. Там стояла раковина, в которой мылась посуда, там же и умывались. Конечно, я только что умывался, но то было для освежения, а это уже для чистоты. Вместе с умыванием я и руки помыл. Закончив с водными процедурами, пошел к столу. Ольга уже наливала в тарелки борщ, своим запахом раздражающий мои вкусовые рецепторы.
Я бы и сам себе налил. Не маленький же, сказал я, садясь за стол.
Садись и ешь. Ты мужчина, работаешь руками. А мое женское дело накормить тебя. Так было, так и будет, отрезала Ольга, потом отставила кастрюлю на широкий подоконник. После этого она взяла из «раритета» хлеб и доску. И сама начала его резать.
Бревен я сегодня поменьше напилил. Больше не получилось.
Ничего. Завтра напилишь еще. Сегодня больше не будешь.
Будет сделано, сударыня, ответил я. Ольга улыбнулась, и у меня сразу же посветлело на душе. Поколоть сегодня можно будет?
Если только немного. К трем пациента привезут, разрешила Ольга, посмотрев на часы. Помолчав немного, добавила. Из Лесных Полян люди приедут.
Опять те же? спросил я, потом отправил в рот ложку борща. Ольга кивнула. Немного помолчав, я сказал. Не нравятся мне они, как-то они себя ведут нагло. Да и на бандитов они похожи.
Ой, а сам-то на кого похож? Тот же бандит, вон, даже наколки есть, усмехнулась Ольга.
И еще ты забыла, что я в тюрьме сидел, добавил я.
Тем более. Короче, ты у нас официально зарегистрированный бандит, подвела Ольга итог, и засмеялась.
Я тоже улыбнулся, потом посмотрел в окно. Из окна было видно ряд заточенных брусьев, и ряд леса вдалеке, да еще угол дровяника видно. Как в деревне, хотя почему как, это деревня и есть. Мысли снова вернулись тем людям, что должны были прийти. Мне вспомнился их командир, мужчина лет тридцати. Главной его чертой был шрам через все лицо, который явно был оставлен в бою. По-другому подобные отметины не получаются. Да и то, как они вели себя, как смотрели на Ольгу, осматривали дом, все это прямо кричало: «Не верь им!». Ну ладно, все решится в три часа.
Ты будь с ними осторожнее, пожалуйста, попросил я Ольгу, повернувшись к ней.
Буду, если ты сейчас доешь борщ, поставила в ответ свое условие Ольга.
Я серьезно. Оль, ты принимаешь всех, кто к тебе приходят. Это правильно, я не спорю, да и не имею права спорить. Но прошу тебя, пожалуйста, будь осторожнее, еще раз попросил я.