Мое внимание привлекает музыка из соседней палаты. Я невольно прислушиваюсь к ней вместо того, чтобы слушать этих двух холуев.
Снова за окнами белый день,
День вызывает меня на бой.
Я чувствую, закрывая глаза,
Весь мир идет на меня войной.
Прикрываю веки. Слез больше нет. Ничего нет. Я понимаю, что никто не хочет отвечать за смерть людей. Тем более, кто же знал, что я выживу? На покойников удобно все списывать. Нет человеканет проблемы. Но я есть, я дышу и живу, и я проблема. Проблема для каждого из них. Я прекрасно знаю, как это делается. Пока я валялся в реанимации на больничной койке между жизнью и смертью, адвокаты суетились. Человек при таких связях и деньгах не будет биться за справедливость. Никто не будет. Я бы тоже не стал и поступил, наверное, так же. Но сейчас я по другую сторону баррикад. Хлебалин и Самойлов пытаются объяснить мне, что ждет меня дальше.
Дальше А дальше я решил бороться с системой. Глупая идея. Сейчас мне даже смешно вспоминать, что я хотел тогда добиться правды. Ведь, находясь в палате один на один с этими так называемыми «сыщиками», я четко осознавал, что и они, и я знаем правду, вот только у каждого она своя. У них она намного тверже, подкрепленная приказом сверху и даже, возможно, деньгами. Они понимают, что я невиновен, но для них смерть моих близкихвсего-навсего чужое горе. А зачем им думать о ком-то постороннем? Главное, у них самих есть теплый дом, сытое брюхо и шелест купюр в кармане. Немного по-другому начинаешь размышлять, когда тебя всего этого лишают. Вместо иллюзии справедливости (в принципе, ты готов и на нее, чтобы хоть как-то притупить боль и смириться), тебе показывают огромную фигу и, смеясь во весь поганый оскал, еще и делают виноватым, ставя жизнь сына и беременной жены вровень с какой-то собачонкой и издевательски требуя к тому же возмещения ущерба! К горлу подкатило и встало враспор. От ярости перед глазами дрожала кровавая пелена. Я медленно поднялся, опираясь о железную спинку кровати.
Я вас понял. Простите, но мне что-то нехорошо,как ни в чем не бывало отвечаю я.Наверное, еще действуют принятые утром лекарства. Если ко мне есть еще вопросы, я отвечу на них позже.
Да нет, что вы! Если вам все понятно, то распишитесь здесь,Хлебалин протягивает бумагу, я ставлю автограф.И здесь,переворачивает он лист.
Все?
Да, конечно. Отдыхайте.
Тут не придерешься: сама вежливость, когда им это нужно. Что же, я тоже умею играть в эти игры.
Спасибо,киваю им головой и падаю на кровать, как только закрывается дверь палаты.
Я только всхлипываю в подушку, кусаю ее, ору, прижимая ее плотно к лицу, чтобы не было слышно. Обидно до безумия. Обидно от того, что всем плевать на гибель моих родных. Я потерял то, что так боялся потерять, но встретил со стороны других лишь холодное безразличие. Никогда в жизни я еще не чувствовал себя настолько раздавленным и униженным. Они уже договорились между собой и все решили без меня! Нахапали взяток, и теперь эту бюрократическую машину уже не повернешь вспять. Хотя я надеюсь на обратное. Пока еще надеюсь.
Прошел день. В мою палату заходит адвокатвысокий стройный блондин с зализанными назад волосами в дорогом, переливающемся на свету сером костюме. Новехонькие ботинки еще хрустят при каждом шаге. От него за версту разит высокомерием, гордыней и уверенностью в том, что я букашка в этом мире и ему ничего не стоит при желании раздавить меня прямо здесь и сейчас. Он с явной неохотой пододвигает ногой табуретку к моей кровати, брезгливо проводит по ней пальцем и, скривив недовольную гримасу, садится, положив свой портфель на колени.
Максимов Максим Юрьевич?
Да,я приподнимаюсь с кровати.Можно просто Макс,протягиваю руку, чтобы поздороваться.
Он смотрит на меня, словно на вошь, слегка ухмыляясь кончиками губ.
Цукерман Иосиф Давыдович. Я представляю семью Фроловых, а конкретнее, Фролову Елизавету Викторовну.
Я, как придурок, держу руку в воздухе в надежде, что ее все-таки пожмутхотя бы ради приличия. Этот адвокат в дорогом блестящем костюме напоминает мне акулу, кружащую вокруг пловца в ожидании, когда в воду попадет первая капля крови, чтобы тут же разорвать тело в клочья. Не спеша опускаю руку и вытираю вспотевшую ладонь о бедро, а эта самодовольная сволочь начинает копаться в своем портфельчике.
Так вот, молодой человек, что я вам могу сказать,он достает авторучку и листок бумаги, пишет на нем что-то и протягивает мне.Как только вас выпишут из больницы, будет назначен суд. Моя клиентка подает на вас иск с целью возмещения ущерба. Если не хотите остаться совсем без штанов,он складывает губы так, что становится похожим на утку,не стоит артачиться. Признайте все, как есть, и я уговорю ее снизить сумму иска.
Как у вас все просто. А ничего, что я потерял свою семью?прикрываю ладонью рот, чтобы откашляться.
Соболезную вам, конечно,естественно он не соболезнует и даже не сочувствует мне. Ему вообще наплевать на все, что произошло. Его интересует только гонорар, который ему платит клиент. Защищать ублюдка, выродка, мразь или еще что-то подобное ему не впервой. Такова работа адвоката.Но в вашем случае смягчающих обстоятельств я не вижу. Рад был познакомиться. И до встречи. Суть мысли, я думаю, вы уловили,он хлопает себя по коленям и поднимается.Подумайте о том, что я вам сказал. Семью назад не вернешь, а вам еще жить да жить.
Когда я только приходил в себя, никто не посещал меня, кроме отца Петра и главврача реанимационного отделения, который заходил ко мне в палату, чтобы поинтересоваться моим самочувствием. В общем-то, навещать меня было и некому. Однако стоило мне немного поправиться, как на меня тут же набросилась стая гиен. Когда они поняли, что я на тот свет не собираюсь, стали рвать меня на части. Я хочу умереть. От переживаний я не ем по нескольку дней. Но им все равно, они приходят, допрашивают, будто я преступник. Иногда я жалею, что таковым не являюсь: хотя бы было, за что оправдываться. Мне то и дело звонят какие-то люди, предупреждают, угрожают. Даже следователи намекают на то, чтобы я не возбухал и молчал. Мол, дадут условный, и дело с концом. Мол, ерунда. А я хочу умереть. Я не боюсь смертинапротив, мечтаю о ней.
Все это было до того момента, когда я сорвался. Сорвался безвозвратно в бездну. А тогда в голове крутилась фраза из мультфильма «Маугли»:
Мы принимаем бой!
Я кричал это в одиночку, стиснув зубы, сидя на холодном полу больничной палаты.
Глава XIV
Безумие заставляет человека взять Бога за горло.
Ж. Батай
Больше года я отъедаюсь на казенных харчах. Мое тело пропитано ароматами хлорки, лекарств и местной столовой. От зловония собственной мочи меня выворачивает, равно как и от стойкого запаха антибиотиков. Благо, Павел Алексеевич поместил меня в отдельную палату. Наверное, я для него вроде подопытной морской свинки, которая вопреки всем биологическим законам осталась в живых. Он заставляет меня заново учиться ходить, орет, как черт, чтобы я наконец-то пришел в себя и начал думать головой, а не тем местом, на которое я обычно хочу плюхнуться от усталости и немощности. Заставляет меня есть, пить, заставляет заново начинать жить. Возится со мной, как с родным, только вот непонятно зачем и почему. Денег я никому не давал, да и не думаю об этом. Я вообще ни о чем не думаю. Просто хочу помереть, чтобы быстрее оказаться вместе со своей семьей. Почему-то хочется верить, что там, где они сейчас находятся, им не хватает меня. Атеист внутри тебя умирает со смертью близких. А может, этому способствует отец Петр и его проповеди? Он приходит редко, когда мне совсем плохобудто чувствует. Я поначалу гнал его. Господь Бог, которому он служит, не уберег мою семью, а теперь он призывает меня обратиться к вере. Что за бред?!
Я просыпаюсь. Глаза открывать не хочется. В голове только одна мысль: «Надо же, Макс, ты все еще жив! Как жаль. Старуха с косой снова прошла стороной. Интересно, чем ты ей так насолил?».
Все, что Бог ни делает, все к лучшему.
Открываю глаза и вижу: сидит он и читает маленькую книжицу, похожую на молитвенник.
Опять ты?! Я же вроде ясно сказал, чтобы ты убирался ко всем чертям вместе со своими проповедями!
Отец Петр спрятал книгу в карман.
Я-то уйду, а с кем останешься ты?
Лучше одному, чем с тобой!
Ты и так один, разве не видишь? Я тебе не друг и уж тем более не родственник. Так что можешь не беспокоиться за свое одиночество: я ему не помешаю. Наслаждайся!
Тогда чего приперся? Что тебе от меня надо? Хочешь подачки для своего Бога? Так не получишь! Хочешь, чтобы я тебе душу изливал? Не будет этого!
Ну, что же. Значит, время еще не пришло. Ладно, зайду попозже. Отдыхай,он не спеша поднимается, достает свою книжицу обратно из кармана и кладет рядом со мной на тумбочку.
Забери свою макулатуру с собой!
Но он только улыбается в ответ на мою грубость и молча выходит из палаты.
Темно-фиолетовая книжечка в мягком виниловом переплете с золотым крестиком посередине обложки сиротливо лежит на тумбочке несколько дней, прежде чем я все-таки обращаю на нее внимание и беру в руки. От нечего делать я с презрением просматриваю написанное в ней и не могу понять, в шутку или всерьез странный священник оставил мне это для размышлений. Но я прочитываю ее за пару дней и затем перечитываю еще раз. А потом обнаруживаю себя сидящим над ней с карандашом и подчеркивающим то, чему учил Бог. Раньше я думал о нем по-другому. Теперь я уже не гневаюсь на него за то, что он не вмешался в тот роковой день в наши судьбы, теперь я понимаю, чему он учит и чего требует.
Сколько славилась она и роскошествовала, столько воздайте ей мучений и горестей. Ибо она говорит в сердце своем: «сижу царицею, я не вдова и не увижу горести!». За то в один день придут на нее казни, смерть и плач и голод, и будет сожжена огнем, потому что силен Господь Бог, судящий ее.
Обвожу изречение, а перед глазами стоит адвокат той стервы, пеняющий мне на то, что я виноват в смерти какой-то жалкой псины. Зубы от злости впиваются в карандаш, он похрустывает, я читаю дальше.
И поражу Еламитян страхом пред врагами их и пред ищущими души их; и наведу на них бедствие, гнев Мой, говорит Господь, и пошлю вслед их меч, доколе не истреблю их всех.
Только много позже я узнаю о том, что произошло на самом деле. А сначала будет суд, на котором меня постараются выставить идиотом, виноватым в смерти собственной семьи. Потом будут продажные свидетели, купленный судья и знакомый прокурор, считающий себя вершителем судеб, потому что в нашей стране любой чиновник чувствует себя маленьким царьком. Но пока все это только накапливается в моей душе и в моей голове. Пока я только обвожу понравившиеся изречения в книге, которую люди написали больше двух тысяч лет назад.
Кто вдали, тот умрет от моровой язвы; а кто близко, тот падет от меча; а оставшийся и уцелевший умрет от голода; так совершу над ними гнев Мой.
Поднимаю глаза, смотрю на потолок. Когда-то я считал маленькие дырочки в «Армстронге», лежал овощем на койке, а рядом со мной Анночка вытворяла такое с санитарами, что и вспоминать противно. Теперь кости срослись, раны затянулись, боль тревожит только при смене погоды, даже зрение вернулось, и вместо старых ощущений и чувств возникают новыеярость и ненависть, которые тлеют пока маленькой искоркой где-то глубоко внутри.
Возмездие за грехсмерть.
Зачитываю вслух, подчеркиваю, ставлю на полях три восклицательных знака и закрываю книгу. Интересно, для этого он оставил мне это писание? Или я увидел в нем только то, что жаждал увидеть? А может, он просто хочет, чтобы я вернулся в реальность? Может, он хочет сделать меня прежним? Ну, уж нет! Переламываю большим пальцем зажатый в кулак карандаш и отшвыриваю его в сторону.
Скажи они мне тогда, что виноваты, что просят прощения, что готовы понести наказание, что раскаиваются, и все могло сложиться иначе. Не только для них, но и для меня. Но они не сомневаются в своей правоте, пребывая в слепой уверенности в том, что все остальныелишь грязь под их ногами, тогда как они самикороли жизни и хозяева положения. Мое мнение кардинально иное.
Глава XV
Нередко умное решение проблемы
возможно только после ряда серьезных ошибок.
В. Зубков
8 апреля 2015 года. Четыре дня до Пасхи. 17 часов 17 минут.
В кабинет ввели изрядно потрепанного человека. Нет, он не был избит он был просто измучен. На вид парню было лет тридцать с лишком, на делевсего двадцать шесть. Видно, судьба его не баловала. Казалось, что он вообще не понимает, что происходит и зачем его сюда притащили эти «полицаи». Из-под расстегнутой ветровки торчала помятая майка, на ногах были темные джинсы и пыльные, с потертыми носами ботинки, образ дополняли взъерошенные волосы, красные из-за полопавшихся капилляров, опухшие глаза и небольшая щетина. Все это грузно опустилось на стул перед следователями. Задержанный крутил головой, словно цыпленок, ерзал на сидении, вглядывался в расположившихся пред ним людей. Было ясно, что алкоголь еще туманил его разум, из-за чего подозреваемый, когда его представляли следователям, только нервно кивал головой.
Свободны,Сергей отпустил конвойных, достал сигарету и закурил. В кабинете повисла тишина. Слышно было даже, как во время долгой затяжки слегка похрустывает тлеющий табак.Ну что? Сам расскажешь или как?
Не я это, братцы! Христом-Богом клянусь, не я!задержанный быстро перекрестился несколько раз.
Не он это. Тут все ясно. Раз говорит, что не он, значит не он!Александр отвернулся в сторону, чтобы скрыть ехидную улыбку.
Станислав стоял, опершись на стол и скрестив руки на груди, и наблюдал за допросом без всяких эмоций на лице. Сергей сделал очередную затяжку и кивнул ему на задержанного.
Я же сказал, что я тут только вам в помощь. Это ваше дело, так что действуйте, а я посмотрю,Пименов развел руки и пожал плечами.
Ну, ребят, ну были у нас с ней ссоры в последнее время, но все равно не я это! Я ее даже пальцем ни разу не тронул, не то что такое,проскулил сидящий на стуле человек.
Сергей растер бычок в пепельнице, взял со стола папку и долго смотрел в нее, перекладывая бумаги и фотографии, пока Александр задавал подозреваемому формальные вопросы. После подтверждения личности Сергей вытащил несколько фотографий из папки и передал их задержанному, которого, как оказалось, звали Максимом.
Узнаешь?
При взгляде на фотографию несчастный побледнел и отвернулся, а потом и вовсе разрыдался. Станислав налил в стакан воды и подал Максиму.
На. Успокойся.
Тот трясущейся рукой звонко застучал граненым, советских времен стаканом по зубам.
Спасибо,Максим вытер лицо от слез и соплей, глубоко вздохнул с утробным свистом и попросил закурить. Сергей протянул ему пачку сигарет.
Рассказывай, как дело было.
Я дальнобойщиком работаю. Со Светкой, с женой моей, познакомился после армии. Ну, как с женой? Мы официально-то расписаны никогда не были. Она говорила: «Зачем нам штамп в паспорте?»,а я-то, дурак, и верил. Она до меня-то уже замужем была, развелась. И поэтому, мол, не хотела больше этих, так сказать, официальных церемоний. Мол, и так жить можно. Я-то думал, она меня любит,он трясущейся рукой сделал затяжку и всхлипнул.
Александр что-то записывал, периодически отворачиваясь, чтобы подозреваемый и коллеги не видели его довольного лица. Ему было явно смешно слушать этого неудачника.
Продолжай,понимающе кивнул Сергей.
Да чего продолжать-то?! Я в рейс, а она, шалава такая, по мужикам!
Я же говорил, на передок слабая!не выдержав, рассмеялся Сашок и тут же получил подзатыльник от Сергея.Да что тут такого? Подумаешь, не повезло парню. Со всяким могло случиться. Хорошо хоть, кальция в организме мало, а то сидел бы сейчас красавец с рогами!
Хорош паясничать! Пиши давай!
Не слушай этого клоуна. Продолжай,кашлянув в кулак, тихо сказал Станислав.
Пришел я домой: хотел ее, так сказать, с поличным застукать. Достало все! Вот как достало,он ребром ладони несколько раз показал на горло.Думал, приду, морду разобью этому ее хахалю. А там такое,он закусил кулак зубами и помотал головой.Я такого ни разу не видел. Как в кино, в ужастиках! Она вся в крови, руки к батарее пристегнуты, пальцы отрезаны, из располосованного рта кровь течет,он еще сильнее прикусил кулак и замычал.