У первого же фонарного столба на Хованского налетел жирный, с золотым зубом левантиец в феске и, прищелкнув трижды языком, закатил желтоватые, нечистые глаза:
Русский, айда, есть девочка из гарема Муртазы-пашибелый, сочный, сладкий, совсем рахат лукум, и, заглянув в равнодушно-бешеные глаза штабс-капитана, сразу же потерял к нему интерес, на всякий случай отодвинувшись подальше в сторону.
«Вот она, цивилизация, Европа, мать ее»Семен Ильич неторопливо двинулся грязными, кривыми улочками Галатыобшарпанной портовой части города, мимо лотков, дешевых палаток и меняльных лавок, где раздавалась чужая речь, громкие крики и вроде бы слышались удары по чьей-то морде. Все здесь дышало старинойвыраставшие прямо из воды величественные квадратные башни, потрескавшиеся стены, помнившие еще золотой век Византии, узкие проходы, мощенные каменными плитами, и наконец Хованский очутился в самом центре всего этого великолепияв районе веселых домов.
Днем и ночью, изнемогая от соблазнов, шаталось здесь орущее людское стадо, стучали копытами ослы, громко визжали проститутки, поднимался чад от шашлыков. Пробираясь среди немытых человеческих созданий, Семен Ильич невольно сжал рукоять нагана: эх, хорошо бы всех сразу, у одной стенки, очередью из «Максима»
Миновав расположенные у самого тротуара окна, за которыми лежали на коврах сонные жирные девки в разноцветных шароварах, он никаких эмоций, кроме отвращения, не испытал. Сплюнув далеко сквозь зубы, Хованский принялся выбираться наверх, туда, где высоко над морем переливалась огнями ресторанов разноязычная Пера.
Кого здесь только не было! С презрением взирали на окружающих надменные сыны Альбиона, усатые французы-бабники с готовностью ловили женские взгляды, а русские офицеры буравили всех богатых и счастливых ненавидящими мутными глазами, крепко держась при этом за рукоятки обшарпанных маузеров. Сотни зеркальных витрин запускали в лица прохожих солнечных зайчиков, свежий морской ветер развевал над посольствами флаги. Затерявшись в жрущей, суетящейся, играющей в любовь толпе, Хованский вдруг отчетливо понял, что всему этому многомиллионному скопищу на него абсолютно наплевать. Сдохни он сейчас в страшных корчах, никто и внимания не обратитэка невидаль, еще один ближний загнулся! А вокруг равнодушно стучали по рельсам колеса трамваев, щелкали кнутами извозчики, и, шелестя покрышками по мостовой, громко ревели моторами авточужая, непонятная жизнь с шумом проносилась мимо.
От всех этих высоких материй, а может быть, просто от прогулки по воздуху у штабс-капитана зверски разыгрался аппетит. Заметив ресторациюконечно, не такую шикарную, как у толстяка Токатлиана, но вполне приличную, с зеркалами и французской кухней, через минуту Семен Ильич уже сидел на приличном месте, неподалеку от сцены, и общался с подскочившим халдеем.
О, ночные бульвары Парижалюбовь и тоска в обнимку, черт знает с каким акцентом пропел, не выпуская папироски из слюнявого рта, помятый пианист.
Устрицы, салат, бутылку «Шабли» и рагу, на приличном французском скомандовал штабс-капитан и в ожидании заказанного ненавязчиво осмотрелся по сторонам.
Народу в зале было не многотак, обедающие, ничего интересного, а вот неподалеку от входа, за угловым столом, расположились двое усатых молодцов, и Семену Ильичу они сразу очень не понравились. Молодые люди делали вид, что пьют греческое пойло «мастику», и вовсю зыркали в направлении штабс-капитана, что-то между собой лопоча вполголосакак пить дать лабали фидуцию.
Между тем халдей приволок заказанное, плесканул в бокал искрящуюся солнечную влагу и, пожелав «бон аппетит», отчалил, а истомленный двухнедельным пожиранием баранины с рисом Хованский взялся за моллюсков. На каждую устрицу он капал лимонным соусом, быстро подносил раковину ко рту и, проглатывая единым духом нежнейшую, невероятно вкусную плоть, запивал ее холодненьким «Шабли», это вам не «дузик» с пловом, господа.
Быстро покончив с дарами моря, Семен Ильич принялся за салат, а в это время молодые люди от разговоров перешли к конкретным действиям. Один из них, закосив под алика, подволокся к штабс-капитану и с ходу двинул на рога: усевшись без приглашения за стол, стал базлать и, неизящно шевельнув пактами, обгадил игристой влагой Хованскому штаны.
«Не надо было заказывать устриц и грешки светить, теперь остальное сожрать спокойно не дадут». Все эти подходы Семен Ильич натурально рассекал и врубался, что сейчас поднимется кипеж, во время которого его самого размоют, а потом опустят на бабулидело верное. Тем временем за угловым столом нарисовался еще один мордоворот, внимательно следивший за развитием событий. Глянув на его мерзкую рожу, штабс-капитан почувствовал особо отчетливо, что вместо телячьего рагу его сейчас накормят до отвала «гульевской кашей».
«Ну-ка». Рука его неуловимо быстро всадила в щеку соседа по столу вилку для рыбы, и, оставив ее там на памятьпусть торчит, нагоняет жути, Семен Ильич успел приласкать сотрапезника емкостью из-под «Шабли» по черепу. Раздался звук разбившейся бутылки, и «розочка» получилась то что надос длинными, зазубренными осколками, а к Хованскому с яростным рычанием уже приближались двое усатых. В руке одного сверкал длинный, чуть изогнутый клинокджага, другой сжимал что-то похожее на кистень-гаенло. Кинув мгновенный взгляд назад, штабс-капитан увидел еще и третьегонебольшого жилистого грека, судя по тому, как он держал в пальцах опасную бритву, самого гнедого. «ф-р-р-р-р». стальная сфера стремительно рассекла воздух, и, уклоняясь от нее, Хованский опрокинулся назадне страшно, спинка стула пропасть не дала, потянув при этом скатерть со всеми предметами сервировки на себя. Он ошибся, это был не благородный разбойничий кистень, а попрыгунчикжелезный шар на резиновой ленте, и с его владельцем ухо надо было держать востро. Стремительно откатившись в сторону и не давая времени для следующего броска, штабс-капитан воткнул метателю между ног вилочку для лимона. Услышав пронзительный визг, он понял, что попал куда следовало, и разгибом корпуса вышел в стойку. Моментально его попытались достать джатой в лицо, но, поймав острие ножа в отверстие «розочки», Хованский с силой крутанул ее, перерезал нападавшему сухожилия на руке и, как мог, ударил каблуком в колено, сломав сустав против естественного сгиба.
Семен Ильич кинулся было к выходу, но там появилось вражеское подкреплениеусатое, с чем-то блестящим в руках, а, развернувшись, он оказался лицом к лицу с оскалившимся обладателем опасной бритвы. Страшная это штука. В умелых руках легко отрезает носы и уши, без труда вспарывает животы, кастрировать может в два счета. Глянув, как ловко ее владелец прочертил сверкающую дугу в воздухе, Хованский стремительно ушел вниз и в свою очередь трофейной джагой рассек ему обе голени, теперь, милый, не попрыгаешь. Между тем за спиной штабс-капитана закричали грозно, раздался топот бегущих ног. Кувыркнувшись вперед, он с ходу швырнул застеленный белой скатерочкой стол, вышиб витрину и, хрустя сапогами по битому стеклу, что было сил бросился бежать. Господи, помоги, ведь если догонятзамочат точно.
«Вот так пообедал». Сломя голову мчался Семен Ильич по незнакомому чужому городу, мимо сверкающих витрин, сбивая с ног зазевавшихся встречных. Наконец он очутился черт знает гдев какой-то узкой щели между высоких стен. Звуки погони стремительно приближались. Вытащив из кармана шпалер, штабс-капитан уже приготовился подороже продать свою жизнь, как неожиданно заметил невысокий проход в каменной ограде и толкнул створку деревянных ворот.
Вначале ему показалось, что попал он на заброшенный, с величавыми платанами и древними гробницами погост, однако из напоминавшего большую часовню здания доносилась странная, негромкая музыка, и Хованский понял, что это не кладбище.
Между тем за воротами послышались яростные крики преследователей. Не раздумывая, Семен Ильич направился к дверям, из-за которых раздавались взвизгивания флейт, сопровождаемые отрывистым звучанием барабанов. Он очутился в круглом, устланном коврами зале, где собралось десятка два мужчин, одетых в черные халаты с широкими рукавами и высокие, чуть суживающиеся кверху желтые шапки из верблюжьей шерсти.
Хованский и не слышал никогда о таинственном ордене дервешей-мевлеви, способных творить черт знает что, и вот надо же, судьба занесла его прямо в их тэккэместо проведения ритуальных церемоний!
Тем временем некоторые из мужчин, сбросив свое одеяние, оказались в коротких куртках поверх длинных белых рубах, другие же остались в черных халатах. Все они принялись двигаться по кругу, одновременно поворачиваясь вокруг собственной оси. Старики делали это медленно, молодыес бешеной скоростью. С изумлением штабс-капитан заметил, что ни разу никто никого не задел, в то время как глаза у одних были закрыты, а другие просто смотрели на ковер.
В самом центре круга, не вертясь, как остальные, медленно вышагивал седобородой дервиш в черном одеянии и зеленом тюрбане, закрученном на шапке из верблюжьей шерсти. Он прижимал ладони к груди и держал глаза опущенными. Седобородый также ни разу не коснулся никого из окружающих, как и его никто не задел.
А дервиши, двигаясь по кругу, продолжали вертеться, внезапно некоторые из них останавливались и медленно, с просветленным лицом, усаживались у стены, тогда другие поднимались и занимали их места в круге. Как зачарованный, не в силах сдвинуться с места, наблюдал штабс-капитан за древней церемонией, не подозревая даже, что погоня отстала и преследователи, опасаясь заходить во двор тэккэ, шумной толпой поджидают его у ворот.
Наконец музыка смолкла, бешеная пляска закончилась, и, только теперь обратив на штабс-капитана внимание, шагавший в центре круга седобородый дервиш медленно приблизился к нему. Секунду он пристально смотрел Хованскому в глаза, затем чуть заметно качнул головой и, поманив Степана Ильича за собой, не спеша двинулся к дверям тэккэ. Словно привязанный за веревочку, молча шел за ним штабс-капитан, а когда дервиш отворил потайную калитку в стене на противоположной стороне двора, то прямо в голове Хованского прозвучало на чистейшем русском: «Мертвые дважды не умирают!»
Глава шестая
Еще Аристотель упоминает об изготовлении в Индии так называемых дамасских клинков, сделанных из булата. Это особая разновидность твердой стали, обладающая большой упругостью и вязкостью. Главнейший признак, по которому булат отличается от обыкновенного металла, составляет узор, полученный им во время ковки. По своей форме он бывает: полосатый, когда состоит из прямых линий, почти параллельных между собой, это низший сорт дамасска; струйчатый, или средний сорт, когда между прямыми попадаются еще и кривые линии; волнистый, если кривые линии преобладают над прямыми; сетчатый, когда линии эти, извиваясь, вдут по всем направлениям; и наконец, коленчатый, или высший сорт, когда рисунок, проходя во всю ширину клинка, повторяется по его длине.
По крупности узора различают три вида: мелкий, встречается на дамасске низшего сорта, средний, принадлежит более высокому сорту, и крупный узор, когда величина его доходит до размеров нотных значков. По цвету или грунту металла различают три сорта булатов: серый, бурый и черный. Чем грунт темнее, а узор на нем более выпуклый, тем дамасск считается выше.
Лучший дамасский клинок обладает следующими свойствами: узор его крупный, коленчатый, белого цвета, отчетливо выделяющийся на черном грунте, отлив золотистый, а звук должен быть долгий и чистый.
(Фон Винклер. Оружие)
Над Парижем висел влажный августовский вечер. Только что прошел дождь, и опустившиеся на город сумерки были напитаны прелой сыростью бульваров, бензиновой гарью и духами. Тихо опадала листва с каштанов, на Марсовом поле, где когда-то негодяй Робеспьер ловко ездил по ушам недалеким французам, подпирал небо мокрый скелет Эйфелевой башни.
Наплывавший со стороны Сены густой туман укутывал город толстым пуховым одеялом.
Однако Парижу было не до сна. В этот вечер множество машин устремились по Елисейским полям в сторону Булонского леса, где намечалось грандиозное, с фейерверком, празднество. Влажно шуршали по мокрому асфальту покрышки, отсвечивали в лужах зажженные фары. Посмотрев в окно «ситроена» на светившийся в вышине стеклянный купол Большого салона, штабс-капитан Хованский зевнулне выспался после вчерашнего веселья с девочками в «Кафе де Пари».
Рядом, на сафьяне сиденья, развалился плотный апаш с погонялом Хорекбыстрый и ловкий, в рулевых подвязался Жоржик Заноза, а справа от него разместился сам мэтр парижских бандитов фартовый Мишель Богарэ по прозвищу Язва Господня.
До такой вот жизни Семен Ильич пер долго. Помнится, неудачно отобедав в Константинополе, он в древней византийской культуре сразу же разочаровался, и понесла его нелегкая куда подальшев Париж.
В то время русских там уже обреталось предостаточно. В карманах у них большей частью было пусто, в глазах светилось спокойное бешенство, а хлеб, сахар и папиросы они скупали в неимоверных количествах, уверяя, что скоро все это исчезнет. Когда заканчивалось то немногое, что удалось когда-то укрыть (говорят, даже в заднем проходе) от загребущих лап комиссаров, их мужчины шли на заработки в такси, а женщинына панель, но работали они неважномешало сильно развитое чувство собственной значимости.
Штабс-капитан Хованский тоже знал себе цену и сразу же поселился на Елисейских полях в дорогом отеле «Карлтон». Гостиница была что надос великолепным, застланным драгоценными коврами холлом, с уютным, красиво стилизованным под зимний сад рестораном, а главное, длинными, в целях экономии слабо освещенными по ночам коридорами.
Когда на небе загорелись звезды, а Морфей крепко обнял «Карлтон» своим крылом, Хованский натянул сплошное шелковое трико неприметно-серого цвета, прихватил «колбасу»длинный холщовый мешочек, плотно набитый песком, и крадучись вышел из номера.
Ему подфартило сразу. В первую же ночь он глушанул здоровенного полупьяного борова в черном широком пальто, белом фрачном кашне и шелковом цилиндре. Пока терпило припухал на пороге своего номера, штабс-капитан дверку открыл, затащил хозяина внутрь и все начисто вынес. Полгода крутил он хвостом в роли «гостиничной крысы», поменял с десяток отелей, но в шикарном, застланном зеленоватыми коврами коридоре «Мажестика» с ним приключилась беда. Там на него стремительно накинулись конкурентыдвое плечистых молодых людей в сером трико, жестоко избили «колбасами», и пришлось штабс-капитану экстренно съезжать. А скоро во всех приличных отелях появились ночные дежурныеплотные, усатые, больше похожие на апашей, и Хованский решил, что настала пора быть ему ближе к простому народу.
Он поселился в квартале Сен-Дени на одной из старинных узких улиц, которую мостил еще лучезарнейший король. Здесь обитали проститутки, мелкие ремесленники и сутенеры, скрипели тележки с овощами, в жаровнях лопалась кожура каштанов, а за окнами сушились от любовной влаги полосатые перины.
Семен Ильич завел себе широкие штаны, привык без отвращения хлестать «Пинар» и бойко топтал черноволосую курочку, приходившую к нему вечерами из универсального магазина «Прекрасная молочница». Однако, не останавливаясь на достигнутом, он частенько поднимался на горы Мартра, где ночи напролет сверкали разноцветные огни и раздавался беззаботный женский смех.
Веселый Монмартрэто бульвар Клиши между двумя круглыми, окончательно веселыми площадями Пигаль и Бланш. Как только над Парижем опустится ночь, все здесь придет в движение: откроются двери кабаков, крутанет своими крыльями знаменитая «Мулен Руж», и в бешеном хороводе завертятся девушки в шелковых юбчонках по колено, сволочи буржуа, воры, педерасты и мрачные, как грозовое небо, русские, уверенные в скором падении большевиков. И каждый раз в этом человеческом скопище Хованский находил терпилу безответного, который после смази по кумполу сдавал ему кровянку легко, а главное, молча.
Жить бы штабс-капитану не тужить, да однажды он погорячился и за десять тысяч франков сработал не очень чисто старика рантье, не разглядев, однако, в петлице у того розетку Легиона. Проклятый крапюль издох, газета «ЛЭнтрансижан» назвала его скромным героем Франции, и сразу же дело обрело политический окрас.
Старперовы деньги закончились быстро, а вот неприятности обещали быть продолжительными: ажаны, полицейские на велосипедах, даже молодчики из Сюртевсе они плотно сели штабс-капитану на хвост, и ему пришлось залечь на самое дно в мрачном притоне с названием веселеньким: «Розовый котик». Заведение это размещалось в узкой щели улицы Венецииархитектурного наследия пятнадцатого века, с грязными писсуарами снаружи домов, с загаженной куриными внутренностями мостовой и населенного большей частью элементом преступным.