«А фиг его знает». Вытащив из холодильника необыкновенно вкусное, густо натертое красным перцем и чесноком сало, доктор Чох принялся нарезать его на жеребейки. Облизываясь, потянулся за горчицей, и в этот момент, протяжно пискнув, компьютер разродился. Собственно, программа оставляла желать лучшего, да и информации было маловато, а потому, намекнув Игорю Васильевичу на Калаваду и зерванитскую систему, машина упомянула трогательную историю о древней святыне из храма Абсолюта и послала доктора за дальнейшим к Авесте. Электронный помощничек, мать его за ногу!
Калавада является составной частью в высшей степени эзотерической науки Аннутара-йога-тантра, по которой никакой информации практически нет, а зерванизмэто тайное учение в системе зороастризма, полностью изложенное в священном тексте древних ариев Авесте. Но только вот незадача: из двадцати одной книги существуют в письменном изложении только пять, остальные же передаются изустно, от учителя к ученику. А история с небесным подарком из Ориона вообще туманна и, наверное, является одной из самых загадочных страниц земной истории.
Давным-давно в Арктиде, легендарной родине древних ариев, которые пришли, согласно древним источникам, со звезд Большой Медведицы, на горе Хара-Березайти стоял храм Абсолюта. А в нем помимо прочих святынь находился некий предмет, предположительно кристалл, прибывший, согласно поверью, из созвездия Ориона и обладавший какими-то чудесными свойствами. После гибели Арктиды судьба его неизвестна, но существует ряд гипотез, усматривающих, что египетский «глаз фараонов», еврейский Урим с Туммимом, а также святой Грааль связаны напрямую с наследием древних ариев.
«Пища духовнаяэто, конечно, хорошо, но»Игорь Васильевич отрезал кусок Бородинского, смачно шмякнув поверх него жеребейку сала, намазал сверху горчицей и, откусив, сразу же о священной реликвии и думать забылтак ему было хорошо.
Итак, товарищи курсанты, что главное в бою, и в рукопашном в частности? Правильно, лейтенант, состояние духа. Приоритет в области боевых психотехник несомненно принадлежит древним посвященнымименно они разработали методики, позволявшие соплеменникам входить в состояние транса, носящее название «безумие воина». Самый старый из них, однако и самый надежный, это метод подражания или, выражаясь по-научному, ролевого поведения. Какова же суть его? Боец выбирает себе объект для подражания, то есть отождествляется с ним. Это может быть как реальное лицознаменитый воин, известный мастер-рукопашник, так и вымышленноеперсонаж мультфильма, мифический герой, продукт компьютерной графики, а такжехищное животное. Именно так и поступали скандинавские берсерки, изображая себя кровожадными волками. За много веков до них примерно так же действовали адепты звериных стилей и конечно легендарные представители синоби-дзюцувоины кланов ниндзя, на которых я хотел бы остановиться подробнее. Так вот, на какое-то время они умели приобретать сверхвозможности путем произнесения магических заклинаний (дзюмон) суть мантр, сплетая пальцы в определенной комбинации (кудзи-ин) и мысленно отождествляя себя с одним из девяти мифических существ: вороном-оборотнем Тэнгу, небесным воином Мариси-тэн, повелителем ночи Гарудой и другими, то есть, говоря с позиций современной науки, можно сказать, что древние японские лазутчики использовали самогипноз на основе «якорной» техники. Ниндзя задействовали сразу три якоря: кинестетический (сплетение пальцев), аудиальный (звукорезонансная формула) и визуальный (зрительный образ), а в результате они обретали качества, необходимые в данный момент: силу, прилив энергии, нечувствительность к боли и ранениям.
(На занятиях в Днепропетровской школе ГРУ)
За гостиничным окошком уже опустился темный осенний вечер, и Савельев решил, что тянуть дальше не имеет смысла. Переставив лампу с тумбочки на стол, он выложил на чистую салфетку приготовленную еще вчера иглу с кунжутовой нитью, хорошо наточенную опасную бритву, пузырек йода и, чтобы случайно не испоганить одежду, разделся до пояса.
Всю свою жизнь он старался действовать согласно здравому смыслу. Сейчас этот самый здравый смысл громко говорил ему, что от материнского наследия надо избавиться любой ценой. Все беды последних дней, несомненно, от проклятого кольца, и хотя никакими усилиями его не снятьни с мылом, ни как-нибудь по-другому, а надфиль скользит по его поверхности, не оставляя ни малейшей царапины, у настоящего воина всегда есть выход.
Савельев тщательно продезинфицировал спиртом бритву с иглой, глубоко вздохнул и закрыл глаза. Палец он отрежет чуть выше средней фаланги, затем избавится от кольца и, залив рану йодом, кожу на культе аккуратно зашьет, чтобы все было стерильно и красиво. Но делать это надо в боевом трансе, когда не чувствуешь ничего, кроме холодной решимости. Сжав определенным образом кулаки, ликвидатор громко произнес свою мантру входа в измененное состояние сознания: «Граум».
Запрограммирован Юрий Павлович был на берсерка-русича Евпатия Коловрата. Вызвав в мозгу образ могучего, бешено вращающегося по кругу воинаКоловрат суть коловорот, он сразу же почувствовал, как в нем просыпается клокочущий вулкан энергии, бесстрашия и презрения к смерти. Громко засмеявшись от радости, что сейчас все закончится, Савельев обильно полил палец спиртом и, потянувшись за бритвой, внезапно замолчал. Она была необыкновенно тяжелой, и всех сил ликвидатора еле-еле хватило, чтобы оторвать ее от поверхности стола. Страшным усилием воли он приблизил сверкающее лезвие к пальцу, и внезапно что-то непроницаемо темное начало стремительно наваливаться на его сознание. Протяжно закричав, Савельев попытался довести начатое до конца, но голова его беспомощно упала на стол, и последнее, что он увидел, был образ Евпатия Коловрата, которого душило что-то темное и бесформенное.
Глава четвертая
Утро шестого апреля 1919 года в Одессе-маме выдалось каким-то неспокойным. Со стороны Фонтанов и Пересыпи доносилась беспорядочная стрельбаэто перли сволочи красные, городскую думу уже занял совдеп, а по набережным суетливо двигались повозки с тюками и полевые кухнисоюзнички уходили, мать их за ногу. Бронзовый Дюк смотрел с пьедестала на все это безобразие с неодобрениемтакого, наверное, он еще не видел.
Вся городская жизнь сконцентрировалась в порту. Там тесно, плечом к плечу, стояли тысячи отъезжающих: блестело золото погон и слезы в глазах, громко ржали лошади, с плеском падали в воду чемоданы и кофр-форы, эвакуация, одним словом.
Семен Ильич Хованский особого участия в этой отвратительной суете не принимал. Как только третьего дня ему стало ясно, что сволочи лягушатники Одессу отдадут, мучить себя переживаниями за судьбу любимого отечества он не стал, а двинулся прямо в ресторацию лондонской гостиницы, где по обыкновению обедал его давнишний знакомый ротмистр Порежецкий. Когда-то давно штабс-капитан подобрал его раненого, с десяток верст волок на своем горбу и избавил от немецкого плена. А потому хоть и был теперь ротмистр важной птицей при начальнике белой контрразведки, но, помня добро, спасителю своему помог с паспортом и местом на ржавой хриплоголосой посудине, называемой «Памир».
Спокойно стоял Семен Ильич у фальшборта, задумчиво курил папироску. Глядя на суетившуюся у сходен разномастную орущую толпу, брезгливо цвиркал в грязную воду. «Господи, неужели ради этого скопища нужно было гнить в окопах, проливать драгоценную кровь свою. Впрочем, то, что придет, не лучшесерый, кровожадный хам в грязной шинели. Хорошо бы пустить в расход и тех и других».
Наконец счастливцы погрузились на борт, заполнили все свободное пространство горами багажа, и, прощально загудев, «Памир» начал выходить на внешний рейд.
Дельцы всех мастей, финансисты, спекулянтыГосподи, кого только не было на пароходе! Дождавшись, пока российские берега исчезли за кормой, штабс-капитан принялся неторопливо нюхать воздуха. Конечно, хорошо было бы взять на скок с прихватом самого одесского губернатора, который помимо всего прочего волок железный сундук с валютой, но на него уже Положили глаз офицеры из монархической контрразведкипочерневшие от спирта, со шпалерами в карманах галифе. Ссориться со своими бывшими однополчанами Семен Ильич не пожелал, знал, что замочат.
Внимание же его привлек иссиня-бритый господин в щегольской визитке, с брюхом и бриллиантовым перстнем на волосатом мизинце левой руки. Он, паскуда, занимал отдельную каюту на средней палубе и столовался в ресторане первого класса, в отличие от самого штабс-капитана, которого союзники кормили питательной бобовой похлебкой.
Наконец над многострадальным Черным морем повисла ночная прохлада, в небе загорелись крупные южные звезды, и со стонами, зубовным скрежетом пароход стал засыпать. Дождавшись, пока пробили склянки, штабс-капитан выбрался из-под брезента, покрывавшего гору чемоданов. Прокравшись коридором, сплошь забитым корзинами и сундуками, он остановился наконец перед каютой облюбованного им господина. Изнутри доносилось весьма двусмысленное кряхтенье. В шесть секунд отжав внутряк, Хованский беззвучно открыл дверь.
От увиденного при свете льющейся в иллюминатор лунной бледности Семен Ильич даже замернет, право, господа, так нельзя, мало того что этот паразит обретался в отдельной каюте, хавал в ресторации, так он притащил на ночь дамудля развлечений. Собственно, партнершу пузатого Семен Ильич так толком и не разглядел, потому что стояла она на коленях, крепко уткнувшись лицом в простыню. Зато во всем безобразии был виден ритмично двигавшийся мужской зад и жирная спина, поросшая густой рыжей шерстью. Усмехнувшись от пришедшей в голову озорной мысли, Хованский тюкнул хозяина каюты в основание черепа, заняв сразу же его место. Сладко постанывавшая партнерша, вскрикнув, моментально воодушевиласьпочувствовала, естественно, разницу, а Семен Ильич, так на ее лицо и не глянув, баловство быстро закончил, приласкал свою даму рукояткой нагана по затылку и занялся настоящим делом.
Скоро выяснилось, что клиент был господином весьма практичным и дальновидным. Карбованцев за границу он не вез, деньги, как видно, хранил в каком-нибудь банке лионского кредита, а при себе имел, не считая мелочи, около тысячи английских фунтов. Ладно, и на том спасибо. Брать ничего кроме финашек штабс-капитан не стал, прощально посмотрел на молочно белевшие в лунном свете ягодицы мимолетного увлечения своего и, внезапно сплюнув от отвращения, принялся выбираться из каюты.
Наутро в длиннющей очереди, которая выстроилась перед присобаченным к пароходному борту сортиром, только и было разговоров о ночном нападении. Однако по мере отравления нужды страсти начали утихать, а когда застучали половники поваров и от котлов повалил убийственно густой запах похлебки, то кое-кто даже порадовалсятак им и надо, толстосумам, едут себе первым классом, а намжри ободранных помойных кошек. Наконец, по прошествии томительных до одурения дней, судовые машины стали, загрохотала якорная цепь, и бросившиеся на носовую оконечность «Памира» энтузиасты радостно замахали руками.
Действительно, в лучах ласкового апрельского солнышка были видны многоэтажные дома беззаботно богатой Перы, откуда, похоже, даже слышались звуки трамвайных звонков и гудки автомобильных клаксонов. Левее проступали очертания древностимассивные квадратные башни, взметнувшийся ввысь купол Айи-Софии, мечеть Сулеймана, минаретыВизантия, одним словом.
Недолго, однако, любовались эмигранты возникшей, подобно миражу, панорамой сказочной жизни: загрохотала якорная цепь, и пароход неторопливо потащил расположившееся на его палубах скопище куда-то к чертовой матери для выполнения санитарной процедуры. Мало того что судьба-злодейка терзала душу российскую революцией, налетами, переворотами, большевистским кошмаром адским, так еще сволочи турки придумали до кучи последнее унижениенасильственное мытье с дезинфекцией. Ах, князь Олег, не щит тебе надо было прибивать на царьградских воротах, а вешать гололобых паразитов вдоль стен, может, было бы тогда все по-другому! Наконец смывшие с себя российскую грязь эмигранты уныло побрели к сходням, и небольшие плоскодонные судашеркеты неторопливо понесли их по оцепеневшему Мраморному морюнадо же придумать такоев карантин на острове Халки.
Безрадостные события последних дней штабс-капитан Хованский воспринимал спокойно, по-философски, понимал, что все это временный этап. С удовольствием вымывшись в бане, он задумчиво взирал на надвигавшийся из-за горизонта скалистый силуэт острова с горевшими кое-где огоньками поселка и только сейчас по-настоящему ощутил, что с Россией его уже больше ничего не связывает, как будто гнилую, кровоточащую пуповину вырвали с корнем.
Между тем шеркеты подошли к длинным мосткам, выдававшимся на сваях далеко в море, откуда-то сразу же появилась во множестве гололобая сволочь в фесках, и жизнь закипела. Ярко вспыхнули окна шашлычных, по всему острову потянуло запахами жареной баранины и плова, а уж «дузик» истомленные революцией русские принялись хлестать так, что местные греки, закатывая глаза, от изумления только трясли головой. За три тысячи лет своей истории ничего подобного они не наблюдали.
Семен Ильич участия в общем гулянье не принимал. На черта ему были эти скачки на ослах по заросшим чахлыми соснами скалам, шумные пьянки на лоне природы да графини в платьях из занавесок, готовые с энтузиазмом отдаться за порцию шашлыка, нет, веселиться, господа, надо от радости, а пир во время чумыэто удел хамский.
В одиночестве бродил Хованский по пыльным, истертым улочкам, где на мостовых валялись протухшие рыбьи кишки вперемешку с овощной гнилью; остановившись на древней полуразвалившейся набережной, подолгу смотрел на блестевшую в солнечных лучах воду. В душе его черной гадюкой свивалось в тугую спираль неуемное бешенство. Эх, хорошо бы поймать большевика какого и, глядя прямо в глаза ему, твердо всадить клинок в жилистую комиссарскую шею, а затем, медленно поворачивая в ране отточенную сталь, упиваться восхитительным зрелищем последних судорог восставшего хама.
А на острове стояла одуряющая жара, на улицах загребали ногами пыль жирные левантийцы в грязных фесках, и на душе у Семена Ильича было нехорошо. Наконец полегчалосоюзники сподобились, начали выдавать пропуска в Константинополь. В один прекрасный день кривые улочки острова враз опустели, зато у дверей комендатуры образовалась тысячная эмигрантская очередь. Сунув в обход ее лягушатнику клерку барашка в бумажке, Семен Ильич бирку-таки урвал. Пароход в новую сказочную жизнь уходил завтрашним утром.
Глава пятая
Первые религиозные общины суфиев появились в начале восьмого века в Ираке. Само слово «суф» означало грубую шерстяную ткань, поэтому власяница стала атрибутом суфизма. Аскетическая практика дала в этом учении прочный сплав с идеалистической метафизикой, основанной на древних знаниях Востока. Примерно с одиннадцатого века на основе различных монастырских школ стали возникать суфийские «дервишские» ордена. В них существовал строгий внутренний регламент, четко определенные ступени посвящения. Первая из нихшариатставила целью изучения новичками норм ислама и обучение беспрекословно подчиняться старшим. Вторая ступатьтарикатозначала, что подготовленный ученик вступил на правильный путь и стал мюридом, то есть ищущим. Мюриды продолжали свое обучение непосредственно под руководством того или иного шейха или шпана. На третьей ступенимарифатесуфий должен был уметь в совершенстве сливаться с Аллахом в экстатическом трансе, а также имел право учить молодых. Четвертая и высшая ступеньхакикатозначала постижение истины и слияние с богом, что было доступно лишь очень немногим.
Орден дервишей-мевлеви основан в тринадцатом веке персидским поэтом и философом Джалаледдином Руми и пронес через столетия свой статут, правила и ритуалы неизменными.
(Из блокнота агитатора)
Весеннее солнце стояло уже высоко, когда штабс-капитан Хованский спустился с шеркета в портовую суету. На сходнях было наблевано, по древней, истоптанной множеством ног мостовой ветер шелестел обрывками бумаги. На секунду прислушавшись к плеску воды между свай, Семен Ильич пожал плечами. Вот она, заграница.
Свою хорьковую шубу он забодал уже давно и сейчас был одет в защитный френч, галифе и лихо измятый картуз, а за голенищем правого, хорошо проваренного в гуталине офицерского сапога уютно затаился до поры небольшой финский ножжека.