Тьфу ты, черт! Фонарик уже был при последнем издыхании. Глянув на часы, Хованский энергично вскочил на ноги, однако направился не в сторону сокровищницыхрен с ним, с Тутанхамоном, а на выход.
Словно гимназистка-целка, он провалялся полночи без чувств. Теперь уже надо было не о рыжье думать, а о том, как заметать следы и уносить ноги.
Заметив дохлую гадину у стены, штабс-капитан вспомнил о кольце, затем про сон свой пакостный и, сплюнув от презрения к своей особе, начал заниматься делом.
Уже остывшие тела месье Мишеля и Хорька он оттащил шагов за триста к соседнему холму, профессионально обшмонав, все нужное забрал себев дороге пригодится, и начал распрягать погибших догола.
«Эх, товарищи». Изуродовав мертвые лица до неузнаваемости, Хованский отрезал у трупов головы и, завалив сверху камнями, надежно похоронил в глубокой расщелине. Одежда исчезла под грудой гранитных осколков, а обнаженные тела, распоров им предварительно животы, штабс-капитан оставил на скалистой вершиневон сколько пернатой сволочи летает в небе, будет им нынче пожива.
Когда холмы окрасились в фиолетовый цвет и из-за них выглянуло солнце, Семен Ильич был уже в пути. Он шел упругим шагом человека, уверенного в себе, и единственное чувство, которое волновало его, было горячее желание поестьеще бы, со вчерашнего ужина не жравши.
Глава одиннадцатая
«Где искать французских туристов? Куда завела их жажда приключений? Чем они заплатили за любовь?»Хованский сбросил на пол газеты недельной давности и вытянулся на мокрой от пота простыне. О факте нападения на фараонову гробницу в прессе не говорилось ничего, видимо, хранилы-арабы, оттащив жмуров с дохлой змеюгой, молча присыпали их и, чтобы сохранить лицо, хором состроили куру.
«Ну и жара». Штабс-капитан притушил папиросу о подошву башмака, рывком поднявшись на ноги, сунул хабарик за ухо и с тоской посмотрел в окно на царившую у причалов суету. Вот уже сутки в ожидании парохода на Марсель он изнывал в паршивом портовом притонегрязном, полном воров и проституток, названном, однако, весьма благозвучно: «Жемчужная услада Египта».
Вчерашним вечером здесь расписали насмерть брабанским методом, то есть горлышком разбитой бутылки, шикарную красотку, не пожелавшую отдаться за предложенную сумму. Нынешней ночью дико верещал в агонии зарезанный чилийским приемомопасной бритвой, заложенной в курчавой негритянской шевелюре, изрядно задолжавший сутенер, а уже под утро в дверь номера Семена Ильич стали бешено стучать кулачищами:
Жанетта, открывай! Мы заплатим обязательно.
Продолжалось это, правда, недолго, вместо прелестницы на пороге возник разъяренный Хованский, с ходу надавал просителям по мозгам, и те на карачках отчалили, тем не менее окончательно испоганив и без того дурное расположение духа Семена Ильича. Сколько он ни ворочался потом, заснуть уже не удавалосьв голову лезла всякая гадость. Глядя сквозь грязное стекло на разложившийся собачий труп, Хованский вдруг вспомнил порешившего себя родителя. А может, по стопам любимого отца?
Состояние дел действительно было не блестящим. Финансов осталось не много, запас энтузиазма подходил к концу, а главноеамериканский любитель старины, который, судя по всему, был человеком непростым, наверняка теперь потребует замазку компенсировать и уж во всяком случае спокойно работать штабс-капитану в Париже не позволитзамочит или сдаст на растерзание Фемиде. «Ладно, там видно будет. Семен Ильич развел мыло и принялся сбривать свои заметно порыжевшие под южным солнышком усы. Сейчас главноеубраться подальше от этой осточертевшей земли фараонов».
На следующее утро его желание, похоже, начало сбываться. Заскрежетали в клюзах якорные цепи, простуженно заревел гудок, и ржавый ветеран, гордо названный еще в прошлом столетии «Юпитером», повлек Хованского к французским берегам, правда, без особого комфорта. Где-то совсем рядом за переборкой с лязгом работала машина, вода, казалось, плескалась в самый иллюминатор, однако штабс-капитан знал хорошо, что все в жизни преходяще, и к неудобствам относился по-философскисо спокойствием.
Давно уже растаял в сизой дымке африканский берег, одни только зеленые волны плескались до самого горизонта. А вот память Хованского с Египтом расставаться, похоже, и не собиралась. В первую же ночь приснилась ему гадость какая-то, будто бы очутился он в огромном, освещенном ярко пылавшими факелами подземелье. Курился из кадильниц густой благовонный дым, где-то неподалеку ритмично ударяли в бронзовую доску, и под ее раскатистый звон слышалось негромкое пение:
Иди, иди на Запад,
Медленно пойдешь ты в Абидос,
О, непознавшая мужского фаллоса,
Туда, где ждет тебя твой учитель-муж,
Отец наш и брат Гернухор.
Постепенно клубы благовоний рассеялись, и стали видны поющие. Они были одеты в широкие черные плащи с капюшонами, полностью закрывавшими лица, каждый держал в руке факел, и в свете их Хованский разглядел прикованную к каменной плите нагую меднокожую женщину. Она была без парика, с обритым наголо черепом, все волосы на теле отсутствовали также. Глаза ее были полны животного, не оставляющего в душе ничего человеческого ужаса.
Наконец пение смолкло. Один из одетых в черное придвинулся к женщине вплотную. Долго он смотрел ей из-под капюшона в лицо и неожиданно низко склонился:
О, идущая на Запад, ты будешь достойной тофар-невестой господину нашему Гернухору в полях Осириса.
При этих словах судорога пробежала по женскому животу, и рот ее распялился в пронзительном крике, однако под сводами подземелья ни звука не раздалосьв корень языка несчастной была глубоко всажена зазубренная кость ядовитой рыбы фархак. В бешеном усилии освободиться тело прикованной выгнулось, глубоко врезались в нежную плоть ржавые цепи на бедрах. Но все напрасно. Выпрямившись, человек в черном улыбнулся:
Пусть ничто не тревожит тебя, госпожа. Ты будешь предана в руки искуснейших парасхитов, и путь твой к мужу твоему будет долог, как длинная извилистая дорога в темноте.
На секунду он замолчал и положил руку извивающейся женщине на лобок:
Онивеликие мастера, и раньше времени, госпожа, дух Ка не покинет твое тело. Ничто не пройдет мимо тебяты почувствуешь, как живот твой будет вскрыт, и увидишь урны, которые с благословения великого Гора вместят твои внутренности, все, кроме легких и сердца. Затем твое тело зашьют и опустят в содовый колодец, где искуснейшие хоахиты будут поддерживать в нем жизнь, чтобы путь твой не кончился скоро. Семьдесят дней будешь предаваться ты неописуемой муке, чтобы через нее очиститься и предстать перед мужем твоим непорочной. А когда тебя вынут из ванны, то вместо собственных вставят стеклянные очи, со всем тщанием, с величайшим искусством растворят ткани мозга и извлекут их, не нарушив красоты твоих несравненных ноздрей. В последнюю очередь ты лишишься сердца, а все полости будут заполнены особыми смолами, и тело твое обретет чудесное свойствовеками ты будешь нетленна, но не засохшей мумией, а такой, как была при жизни.
С этими словами говоривший нажал на выступ в стене, и каменная глыба, на которой была распята несчастная, медленно заняла горизонтальное положение. Сейчас же в руках человека в черном оказался острый как бритва обсидиановый нож, и он принялся неторопливо срезать с женских ног подошвы:
Дозволь мне, госпожа, для начала очистить ступни твои от земного праха.
Тонкой струйкой потекла на землю кровь, снова черные запели негромко: «В Абидос, в Абидос», и Стен Ильич проснулся: «Тьфу ты, мердэ собачье». И вот так весь путь до французских берегов, просто какое-то мученье.
В Марсель штабс-капитан прибыл в расположении духа, надо прямо сказать, неважном. Кроме того, выяснилось, что добытый на родине фараонов перстень реализации в скором времени не подлежалслишком уж плотно он сидел на пальце, не снять, и Семену Ильичу иного пути кроме как на гоп-стоп не оставалось. Вечером того же дня он затаился словно барс в тени деревьев парка Националь, как раз неподалеку от огромного, раскидистого платана, под которым стояла уютная, обвитая плющом беседка. Именно здесь проклятые нувориши, разжиревшие на народной крови, охмуряли красотами природа доверчивых французских девушек, а затем волокли их прямо в койку. Хованский времени зря терять не стал. С яростью голодного зверя он глушанул пузатого, с воспаленными рыхлыми щеками молодчика, ударом в челюсть заткнул хлебало решившей было завизжать девице и, прихватив внушительный лопатник кавалера, мгновенно унес ноги.
На вечерних улицах в центре Марселя было светло как днемгорели фонари, переливались огоньками фасады кабаков. В их витринах отражались фары автомобилей, однако штабс-капитан направился от всего этого великолепия подальше и подыскал себе крышу в грязной, неприметной ночлежке с названием отвратительным «Клоп кардинала». Здесь он получил холодного, тушенного еще вчера кролика, литр красного «пифа» и, обретя от съеденного благодушный настрой, принялся рассматривать свою добычу.
Сработал он не без понтаодних баклажанов в лопатнике было с полкуска, не считая зелени и френговской капусты, а в боковом кармашке бумажника Хованского ожидал еще один приятный сюрприз«золотой» железнодорожный билет, годный для проезда в любой город Западной Европы. Долго смотрел на него Семен Ильич, однако ничего путного в его голову не лезло, а перед глазами почему-то возникали морды, хари, рожи человеческие, кои хорошо бы стальным кулачищемвдрызг. Видимо, неважно подействовало на него выпитое французское пойло. Наконец, так ничего и не придумав, не раздеваясь, он завалился на продранную постель и, странное дело, заснул быстро и без сновидений.
Разбудил его звук бьющегося стеклав соседнем номере слышалась громкая возня. Потом раздался визгливый женский голос: «Отпусти меня, Жан-Пьер, я сама», и сразу же под тяжестью навалившихся тел кровать за стеной пружинисто заскрипела.
Штабс-капитан тяжело вздохнул. В его загадочной русской душе внезапно сделался сложный психический излом. Ему вдруг бешено, до зубовного скрежета, захотелось домой, в Россию, и не куда-нибудь, а на холодные невские берега, в Петроград, тьфу ты, сволочи, Ленинград. «Бред какой-то, с ума сойти», искренне удивился Хованский острому приступу ностальгии, однако, копаться в дерьме самоанализа не пожелав, этим же днем занял одноместный люкс в поезде Норд-пасифик и двинулся в направлении Дижона.
Купе было обито бархатом, присутствовал отдельный умывальник, а также персональная параша в виде огромного соусника. Глядя на проплывавшие за окном аккуратные буржуазные поселения, Семен Ильич пробовал бороться с собой. «Вот это цивилизация, и на хрена нужна она, вшивая, собачья Ресефесеэрия?» Однако проклятая ностальгия не сдавалась и ночью задвинула про Северную Пальмиру полнометражный сон, в котором непосредственным объектом демонстрации был большой проходной двор в районе Старо-Невского проспектазагаженный и грязный.
От всей этой чертовщины в запасе у Семена Ильича имелось старое проверенное средство. Проведя остаток пути в наиприятнейшей компании бутылок, бутыль-ментов и бутылочек, себя не помня, он сошел в Дижоне, до изумления пьяный, но зато свободный от всяких мыслей. С ходу поселившись в привокзальной гостинице, неделю Хованский приходил в себяпил, бил и драл, а когда ностальгии вместе с деньгами пришел конец, погрузился на парижский поезд и провалился в тяжелый похмельный сон.
Однако спал он недолго. В Монбаре поезд остановился, хлопнули двери купе, и Семен Ильич увидел плотного, одного примерно с ним роста, рыжеватого мужчину в шляпе.
Пардон, месье, это шестое? Не дожидаясь ответа, незнакомец убрал небольшой, какими обычно пользуются провинциальные доктора, саквояж себе под ноги, аккуратно снял насквозь мокрое длинное мешковатое пальто и вытер носовым платком лицо:Сегодня чертова погодка!
Действительно, за окном шел сильный, постепенно переходящий в крупный град ливень, где-то совсем рядом во все небо полыхнула молния. От налетевшего шквального ветра вагон ощутимо вздрогнул.
Чертова, месье. Штабс-капитан приветственно взмахнул рукой и, притворившись спящим, полуприкрыл глаза, в то же время внимательно наблюдая за попутчиком из-за опущенных ресниц.
Тот был одет в хороший полушерстяной костюм, поперек жилета тянулась внушительных размеров часовая цепь, а запонки переливались на свету молочным великолепием жемчуга, одним словом, совершенный продукт послевоенной буржуазной культуры. Однако, присмотревшись к своему соседу повнимательнее, штабс-капитан заметил кое-что странное. В револьверном кармане у того находился ствол, и не какой-нибудь там дамский браунинг, а легко убивающий за сотню шагов наган. При этом он упорно не желал ни на секунду расстаться со своим саквояжем. Хованскому стало ясно, что его попутчик перевозил нечто, стоившее пристального внимания.
«А ведь напрасно говорят, что у разбойного промысла покровителя нет». Штабс-капитан открыл глаза и, потянувшись, уселся на постели:
Не спится что-то.
Давление меняется, для сосудов тяжело. Хозяин саквояжа повернул голову к окну, за которым висела сплошная водяная стена, и в это мгновение Хованский ударил его кулаком в високстремительно и упруго. Моментально он перешел на захват, с ходу добавил коленом в лицо и, рванув голову попутчика вправо вверх, сломал тому шейные позвонки.
«Гип-гип ура!»В саквояже имелось второе дно, плотно забитое пачками долларов. Сразу же придя в неописуемо хорошее настроение, Семен Ильич начал старательно доводить дело до конца. Перво-наперво, надо было покойника обшмонать, затем раздеть догола и только потом сделать самое трудноеот жмура избавиться. Подождав, пока поезд очутился на мосту, Хованский выпихнул мертвое тело в открытое окно и самодовольно улыбнулся, черта с два найдет его кто-нибудь под этим собачьим дождем. Быстро отправив следом за хозяином прикид, он рассовал по карманам документы с деньгами, и в этот момент где-то далеко впереди раздался длинный тревожный гудок. Сразу же донесся звук чудовищного по силе удара, страшно заскрежетав, вагон принялся валиться на бок, и последнее, что Семен Ильич запомнил, был стремительно надвигавшийся на него потолок купе. Потомтемнота.
Глава двенадцатая
Вообще-то, подполковница Астахова готовила так себе. Однако цыплята табака всякий раз получались у нее классныесочные, с хрустящей корочкой, видимо, все дело было в массивном ржавом утюге, который Таисия Фридриховна присобачивала на крышку сковородки. Подполковница сидела за столом не однанапротив нее размещалась Катя Бондаренко. Запивая жареную цыпу прохладным белым вином, подружки не спеша вели беседу о своем, о девичьем. Собственно, было о чем.
Третьего дня половая жизнь Таисии Фридриховны дала глубокую трещину. Чернявая прелестница, которая еще совсем недавно клялась в вечной любви, на деле оказалась коварной бисексуалкой и надумала выходить замуж.
Ты понимаешь, Катерина, подполковница умело выломала курячью ногу и яростно впилась в нее крепкими белыми зубами, вчера я села ей на хвост, надо, думаю, полюбопытствовать на этого фанера грозного. И что же ты думаешь? Лысый, плюгавый, ездит на обшарпанном четыреста двенадцатом «Москвиче» восемьдесят второго года выпускану не сука ли, а?
Конечно сука. Катя разлила остатки вина по бокалам, сочувственно покачала головой. Чай с коврижкой «Московской» пили в молчании.
Возню с посудой подполковница не выносила, я, загрузив раковину грязными тарелками, она взглянула на них с отвращением:
Завтра, Бог даст, помоем. Затем быстро перевела взгляд на подружку и улыбнулась:Ну что, Катерина, пойдем копать под твоего разлюбезного?
В комнате они уселись на тахту у журнального столика. Включив торшер, Таисия Фридриховна взялась за толстенную стопку ксерокопий:
Ну-ка, на чем мы, мать, остановились?
А остановились они на славном прошлом геройского прадеда Катиного сожителягенерал-лейтенанта госбезопасности третьего ранга Савельева Ивана Кузьмича. После Гражданской служил он в ИНО ОГПУ, занимаясь делом «архиделикатным»устанавливал номера и девизы секретных счетов, размещенных в швейцарских банках, на которых буржуазная сволочь хранила награбленные у народа деньги. В двадцать шестом году, возвращаясь из Берна в Париж, он попал в железнодорожную катастрофу и едва не погиб. Пассажирский экспресс врезался на всем ходу в потерпевший крушение грузовой состав с бензином. Топливо вспыхнуло, и савельевский прадед чудом остался живу него случился провал памяти, сильно обгорели лицо и руки, однако герой остался в строю. Дав Ивану Кузьмичу как следует оклематься, родная партия послала его в колыбель революциибороться с внутренним врагом в составе секретно-политического отдела ОГПУ.