Держа в руках черный кубок, Лунайтай взошел по тесаным ступеням лестницы, которая вела к месту присутствия Ворквэля. Сердце его робело, чувства оцепенели в леденящих водоворотах ужаса, когда он вступил на высочайший предел, царящий над затененным городом.
В светлом лазурном сумраке, меж чудных радужных струн света, которые предшествовали двойному рассвету, он увидел сонное покачивание чудовищного растения и услышал его усыпляющий шорох, которому слабо отвечали мириады цветов на ярусах ниже. Кошмарный гнет, черный и ощутимый, казалось, расточался с пирамиды и ложился недвижной тенью на землю Лофея.
Ошеломленный своим безрассудством, Лунайтай подумал, что его потаенные мысли, несомненно, будут открыты, как только он приблизится, и что Ворквэлю покажется подозрительным предложение жертвы задолго до привычного часа. Он преклонился пред своим цветочным сюзереном. Ворквэль ничем не показал, что соизволил заметить присутствие короля, но великая цветочаша в своем царственном жгучем багрянце, потемневшем в сумерках до гранатово-красного и пурпурного, наклонилась впередв готовности принять отвратительный дар.
Спустя миг промедления, который показался вечностью, задыхаясь и цепенея от религиозного страха, Лунайтай вылил яд, скрытый кровью, в чашу. Яд кипел и шипел, как колдовское варево, когда жаждущий цветок пил его. Лунайтай увидел, как чешуйчатая ветвь отдернулась, быстро опрокинула свой демонический грааль, как будто отказываясь от сомнительного корма.
Слишком поздно! яд впитался в пористые внутренние оболочки цветка. Наклонное движение прямо в воздухе изменилось на мучительные корчи рептильного отростка, а затем огромный чешуйчатый ствол Ворквэля и корона острозубчатых листьев размашисто заметались в смертельном танце, темным силуэтом рисуясь на фоне сияющих занавесей утренней авроры. Низкий шорох цветка поднялся до невыносимой ноты, наполненной болью умирающего дьявола. Глядя вниз с края платформы, на которую Лунайтай присел, чтобы избежать разрастающихся взмахов цветка, он увидел, как меньшие растений на террасах шатались и гнулись в безумном унисоне с их повелителем. Подобно звуковым галлюцинациям в болезненном сне, слышался хор их мучительных взвизгов.
Он не смел еще раз взглянуть на Ворквэля, пока не заметил странное молчание и не увидел, что цветы на террасах ниже перестали корчиться и безвольно поникли на стеблях. Тогда, не веря себе, он понял, что Ворквэль умер.
Чувствуя триумф, смешанный с ужасом, он оглянулся и увидел вялый стебель, который пал ничком на подстилку из нечестивого перегноя. Он видел внезапное увядание жестких мечевидных листьев и тучной адской чаши. Даже на камнеподобной луковице проявилось разрушениеона раскрошилась у него на глазах. Стебель целиком, его злобно-ядовитая раскраска стремительно исчезали, сжимались и втягивались в себя, подобно сухой, опустевшей змеиной коже.
Одновременно как-то смутно и туманно Лунайтай осознал, что в непосредственной близости над пирамидой проявилось что-то. Даже в смерти Ворквэль, как оказалось, был не одинок. Когда Лунайтай стоял и ждал, боясь неведомо чего, он ощущал, как во мраке движется холодное невидимое нечтооно проползало по его телу как толстые витки какого-то непомерного питона, беззвучной, темной, липкой волной. Еще мгновениеи оно исчезло, и Лунайтай уже не чувствовал рядом чуждого присутствия.
Он повернулся уйти; казалось, что умирающая ночь была полна непостижимого ужаса, который весь собрался пред ним, когда царь пошел вниз по длинной, унылой лестнице. Он медленно спускался; странное отчаяние охватило его: он умерщвил Ворквэля, видел, как мучительно вянет демон, и тем не менее он не мог поверить в то, что сделал; освобождение от древней погибели все еще было пустой сказкой.
Сумерки просветлели, когда он пошел через дремлющий город. Согласно обычаю, никто не выйдет за порог еще в течение часа. Затем священники Ворквэля соберутся на ежегодное кровавое жертвоприношение.
На полпути между пирамидой и собственным дворцом Лунайтай был потрясен встречей. Девица Нэлэ, призрачно-бледная, скользила навстречу ему быстрым, раскачивающимся, змеистым движением, которое диковинно отличалось от ее привычной томности. Лунайтай не посмел обратиться к ней и остановить ее, когда увидел ее сомкнутые веки и рассеянный вид сомнамбулы; он впал в испуг и вострепетал от странной легкости, неестественной уверенности ее движений, напоминающих ему что-то, что он боялся узнать. Смущенный сумятицей фантастических сомнений и опасений, он последовал за ней.
Пронизав экзотические лабиринты Лоспэра с быстротой потока, извилисто-плавным скольжением змеи, возвращающей в гнездо, Нэлэ вошла в священную пирамиду. Лунайтай, не столь быстрый, отстал и не знал, куда двинулась она среди множества склепов и покоев, но темная пугающая догадка без задержки направила его шаги на верхнюю террасу.
Он не знал, что найдет, но сердце его отравлялось мистической безнадежностью, и он не был изумлен, когда вышел в разноцветные рассветы и увидел, что его ожидало.
Девица Нэлэили то, что он знал, было Нэлэстояла в емкости со зловещим перегноем, над высохшими останки Ворквэля. Она прошлаи все еще проходилачудовищный, дьявольский метаморфоз. Ее хрупкое, легкое тело принимало длинную драконоподобную форму, и нежная кожа пометилась зарождающимися чешуйками, которые моментально потемнели до пятен отвратительных, пагубных оттенков. Ее голову уже нельзя было узнатьчеловеческие очертания переплавлялись в странный полукруглый пук заостренных листовых почек. Ее нижние конечности соединились вместе и укоренились в почве. Одна ее рука уже частично стала змеистым отростком, а другая вытягивалась, переходя в чешуйчатый стебель, из которого немедля выметнулся темно-красный бутон зловещего цветка.
Все больше и больше чудовищных примет являлось в образе Ворквэля, и Лунайтай, раздавленный древним страхом и темной ужасной верой своих предков, не мог дольше сомневаться. Скоро перед ним вовсе не было Нэлэ, а было что-то, что начало раскачиваться в волнообразном ритме, подобно питону, и издавать глубокое размеренное шуршание, на которое ответили растения на нижних ярусах. Он понялэто Ворквэль вернулся требовать свою жертву и вечно господствовать над городом Лоспэр и миром Лофей.
Перевод: Т. Модестова
Гуль
Во времена царствования халифа Ватека юноша Нуреддин Хасан предстал пред судьей Алимедом бен Бекаром в Буссорахе. Юноша обвинялся в убийстве семи человекодного за другим, в семерых человек за семь ночей и зверском изуродовании тел жертв на кладбище близ Буссораха Нуредин рассказывает о жутком договоре с упыремгулемо восьми обещанных ему жертвах, которых необходимо последовательно и собственноручно убить во имя сохранения тела своей усопшей любвиАмины
THE GHOUL, 1934
Случилось это в славном городе Басра во времена правления калифа Ватека. Некто Нуредди Хассан, молодой человек безупречной репутации и благородного происхождения, был обвинен в страшном преступлении и предстал перед городским судом. Обвиняемый был юн годами, обладал незаурядным умом и приятной наружностью. Кади Ахмед бен Бекар и все присутствующие в суде не в силах были скрыть своего изумления, узнав, сколь тяжкая вина ему вменяется. Юноша обвинялся в убийстве семерых человек, коих он лишил жизни одного за другим в течении семи ночей, оставив их тела на кладбище возле Басры. Там они и были обнаружены, растерзанные и изглоданные, как если бы были пожраны шакалами. Среди убитых были три женщины, два странствующих торговца, нищий бродяга и гробокопатель.
Почтенный Ахмед бен Бекар славился своей мудростью и проницательным умом. Но на сей раз он пребывал в замешательстве, ибо не мог поверить в то, что Нуредди Хасан, юноша с безупречными манерами и благородной внешностью, способен был совершить преступление столь бессмысленное и жестокое. Молча выслушал он показания свидетелей, видевших накануне, как Нуредди нес тело убитой женщины по направлению к кладбищу, а также тех, кто видел его на улицах города в ночной час, когда лишь воры и убийцы отваживаются выходить из своих жилищ. Обдумав все услышанное, кади обратился к юноше.
«Нуредди Хасан, сказал он, ты, благородный юноша, обвиняешься в преступлениях, вопиющая мерзость коих не поддается описанию. Есть ли у тебя какое-либо оправдание, которое могло бы снять с тебя обвинение в этом гнусном злодеянии, или хотя бы смягчить твою вину, если ты действительно виновен? Призываю тебя раскрыть мне всю правду!»
Нуредди Хасан встал перед кади, и облик его был омрачен печатью стыда и страдания.
«Увы, о кади, сказал он, я воистину виновен. Я, и никто другой, лишил жизни всех этих людей, и преступлению моему нет оправдания».
Кади до глубины души был потрясен и опечален ответом юноши.
«Я вынужден тебе поверить, сказал он сурово. Но признавшись в этом злодеянии, знай, что имя твое отныне станет проклятьем в устах всех живущих. Ответь же мне, что подвигло тебя на совершение сего преступления, что за обиду или оскорбление нанесли тебе все эти люди, или же ты убивал лишь для того, чтобы завладеть их деньгами, как презренный грабитель?»
«Ни один из них не причинил мне никакого зла, ответил Нуредди Хасан. И убивал я не ради денег, драгоценностей или иного имущества, ибо я не нуждаюсь во всем этом. И кроме того, я всегда был порядочным человеком».
«Если так, то в чем же тогда причина?!»воскликнул Ахмед бен Бекар, не скрывая недоумения.
Страдание исказило лицо Нуредди Хасана, и склонил он голову в глубочайшем стыде и раскаянии. И стоя так перед кади, он поведал свою историю:
Дороги судьбы, о кади, запутаны и непредсказуемы, и никому из смертных не дано предугадать, куда они могут завести. Увы! Всего лишь две недели назад я был счастливейшим из смертных, и даже не помышлял о том, чтобы причинить зло кому бы то ни было. Я был женат на Амине, дочери ювелира Абул Коджия, и я любил ее всем сердцем, и безгранична была ее любовь ко мне. Она ждала ребенка, который должен был стать нашим первенцем. Я унаследовал от своего отца богатое поместье и множество рабов, мне неведомы были тяготы жизни, и очевидно, у меня были все основания считать себя одним из тех, кому Аллах даровал райское блаженство еще в земной юдоли.
Представьте, о кади, всю глубину моей скорби, когда Амина скончалась в тот самый час, когда она должна была разрешиться от бремени. С этого момента жизнь моя стала юдолью слез, свет будто померк для меня, я был глух к словам сочувствия, и ничто не могло утешить меня.
После похорон Амины боль и страдание почти лишили меня рассудка, и когда наступила ночь, я пришел к ее свежей могиле на кладбище возле Басры, и распростерся пред надгробием, на котором было выгравировано имя моей возлюбленной. Мои чувства изменили мне, и я не знаю, как долго пролежал я на влажной земле под кипарисами, пока ущербная луна не взошла на небе.
Лежа так в полузабытьи, я вдруг услышал ужасный голос, который требовал, чтобы я немедленно поднялся с земли. Взглянув вверх, я увидел отвратительного демонаон был огромен, глаза его полыхали алым огнем под нависшими бровями, его ощеренная пасть полна была зубов черней самой земли и острей, чем у гиены. И демон сказал мне:
«Ягуль, пожиратель мертвечины. В могиле, на коей ты сейчас возлежишь столь неподобающим образом, покоится свежий труп, и труп сей по праву принадлежит мне. Убирайся прочь, ибо я постился со вчерашнего вечера и голоден изрядно».
Мерзок был вид чудовища, страшен был его голос, и намерения его внушали ужас. Я едва не лишился чувств, о кади, но совладав с собой, я сказал демону:
«Не смей прикасаться к этой могиле! Та, которая погребена в ней, дороже мне всех ныне живущих, и я не позволю, чтобы ее прекрасное тело послужило пищей тебе, о чудовище!»
Услышав это, гуль пришел в ярость и готов был наброситься на меня и растерзать в клочья, но я снова принялся умолять его, взывая к Аллаху и Магомету. Я поклялся, что дам ему все, что он пожелает, и сделаю для него все, что лежит в пределах человеческих возможностей, если только он оставит в неприкосновенности могилу Амины. И тогда демон несколько смягчился и сказал мне:
«Что ж, если ты готов сослужить мне службу, я так и быть, сделаю то, о чем ты просишь».
На что я ответил:
«Нет такой просьбы, которой я не смог бы исполнить, так говори скорей, чего ты желаешь!»
И сказал мне гуль:
«Просьба моя такова: каждую ночь ты должен приносить мне тело смертного, убитого тобойи так на протяжении восьми ночей. Если ты исполнишь мою просьбу, я не трону эту могилу и не прикоснусь к телу, погребенному в ней».
Ужас и отчаяние охватили меня, ибо отныне я был связан клятвой и не мог отказать в этой чудовищной просьбе. Я взмолился:
«Неужто так важно для тебя, о пожиратель трупов, чтобы это непременно были тела людей, убитых мной?»
Гуль сказал: «Таковы условия сделки, о смертный, и в твоих же интересах сдержать обещание. Приходи на кладбище завтра с наступлением ночи, и принеси мне первый труп из восьми».
Сказав это, он отступил и направился к другой свежей могиле, расположенной неподалеку от надгробия Амины.
Я покинул кладбище в еще большем смятении, размышляя о гнусной сделке, которую я заключил с чудовищем ради спасения Амины. Не знаю, как я пережил следующий день, раздираемый скорбью об умершей и ужасом перед тем, что мне предстояло совершить.
Когда сгустилась тьма, я крадучись вышел на пустынную дорогу возле кладбища и ждал там, укрывшись за деревьями. Первого же прохожего я убил своим мечом и отнес тело на кладбище, как того требовал гуль. И шесть последующих ночей я возвращался на то же место и совершал то же самое, убивая первого встречного, будь то мужчина или женщина, торговец, бродяга, или могильщик. И каждый раз гуль поджидал меня, и тут же в моем присутствии пожирал труп, не удостоив меня ни словом благодарности и не утруждая себя излишними церемониями. Так я убил семерых, теперь мне недоставало лишь одного трупа для полного числа, а прошлой ночью мной была убита женщина, о чем и свидетельствуют очевидцы. Все эти деяния я совершил с предельным отвращением и сожалением, ведомый лишь клятвой, коей я связал себя, и мыслью о том, какой печальный удел ожидал бы Амину, если б я нарушил свое обещание.
Такова, о кади, моя история. Увы! Все эти вопиющие преступления оказались бессмысленны, ибо я не выполнил обещание, и чудовище, вне всяких сомнений, пожрет сегодня тело Амины взамен последнего, недостающего. Так пусть же свершится надо мной правосудие, о Ахмед бен Бекар! Взываю к твоему милосердию и молю тебя вынести мне смертный приговор, дабы положить конец моим страданиям и мукам совести.
История, поведанная Нуредди Хасаном, повергла всех присутствующих в глубочайшее изумление, ибо никто из них не слышал о случае более странном, чем этот. После долгих раздумий кади вынес свое решение:
«Много чудного в твоей истории, и чудовищны преступления, совершенные тобой. Не иначе как сам Иблис стоит за всем этим. Однако смягчающим обстоятельством является то, что ты дал обещание чудовищу и связал себя клятвой, от коей ты не мог оступиться, как бы ужасны ни были условия сделки. Скорбь о почившей супруге также смягчает твою вину, ибо из любви к Амине ты пытался спасти от поругания ее бренное тело. Я не могу вынести тебе приговор, ибо не знаю, какое наказание положено в случае столь беспрецедентном. Поэтому я дарую тебе свободу, с условием, что ты сам искупишь свою вину, тем способом, который ты сочтешь наиболее подходящим, и сам совершишь над собой правосудие».
«Благодарю тебя за твое милосердие!»вскричал Нуредди Хасан и бросился прочь из здания суда.
Тотчас же после его ухода начался жаркий спор, и многие усомнились в мудрости кади и правильности его решения. Одни считали, что Нуредди следовало бы незамедлительно предать смерти за его страшные преступления, другие же твердили, что священная клятва, принесенная чудовищу, снимает с него бремя вины. И поведано было немало историй о повадках гулей и незавидной участи тех, кому довелось застать сих демонов во время их ночных пиршеств на кладбищах. И снова спорящие возвращались к Нуредди, и вновь приводилось множество доводов, как в пользу решения кади, так против него. Однако сам Ахмед бен Бекар хранил молчание, сказав лишь одно:
«Подождем, пока этот человек не свершит правосудие над собой».
И случилось так, как сказал кади, ибо утром следующего дня еще один труп был обнаружен на кладбище возле Басры. Растерзанный, лежал он на могиле Амины, супруги Нуредди Хасана. То было бездыханное тело Нуредди, который добровольно лишил себя жизни, тем самым выполнив предписание кади и сдержав свое обещание, предоставив чудовищу необходимое количество мертвецов.