Посмотрите. Через некоторое время полковник протянул руку к одному из цветов. Видите вот это? Он указал на серединку цвета. Это колонка. Вот этот вырост называется поллиний. Ага, тут наверху у нее есть клювик Его пальцами необходимо раскрыть. Вот так, посмотрите! А там, внутри, есть две тычинки.
Мясистый клювик раскрылся, словно шлем, и под ним появились два желтых семечка размером не более половинки спичечной головки.
Полковник выудил их.
Выньте тычинки и вставьте их вот сюда вниз, на пестик.
И это все? спросил мистер Херман.
Все. После опыления из пестика вырастут две тоненькие нитки в семенник. И когда вот тут под цветком начнется утолщение, значит, эта штука опылилась.
Мистер Херман снял очки, прочистил их и почесал в своих редеющих волосах.
Интересно, а? спросил он.
С той Vanda, которую я вам подарил, вам надо скрестить что-то более качественное. Что-нибудь более округлое и объемное, чтобы вы эту ее чудовищную фигуру облагородили.
Что бы вы мне предложили?
Там снаружи у меня есть Cimbidium, она называется Фальстаф, я мог бы вам его отдать за пятерку.
У полковника, как обычно, было хроническое опустошение карманов, а с тех пор как Херман ушел из банка, у него не было возможностей занимать деньги.
А это наверняка будет то, что нужно моей Vanda?
Я не могу представить себе ничего лучшего, ответил полковник. У вас из этого должно получиться что-то очень красивое.
Когда мистер Херман вернулся в теплицу, то ему показалось, что у его орхидеи настроение очень хорошее. Он решил, что не будет ее вот так сразу знакомить с Фальстафом, а потому засунул новую орхидею под скамейку.
Честно говоря, Фальстаф мистеру Херману совсем был не по душе. Цветы у него были пятнистые, красные и грубые, почти неуклюжие, а кроме того, он только-только отходил от какого-то плесневого заболевания. Полковник дал ему коробку яда, которым надо было опрыскивать Фальстафа.
Будьте очень внимательным, предупредил он его, яды, используемые для орхидей, чертовски быстры в действии. Не курите, когда работаете с ядом, а когда закончите, то хорошо вымойте руки.
Херман забыл купить краски, за которыми он, собственно говоря, направился в город. Дома жена дала ему приличную выволочку.
На следующее утро он, держа в руке чашку с чаем, отправился, как это в последнее время стало у него привычкой, в теплицу.
Я тут кое-что тебе принес, сказал он Vanda и вытащил из-под лавки Фальстафа.
Оба цветочных горшка он поставил рядом. Vanda выглядела как-то бледновато. Он подлил ей питательного раствора, пока не зазеленели ее торчащие корешки.
Мне кажется, что тебя стоит, пожалуй, опрыскать, обратился он к Фальстафу. Мне было бы очень не по нутру, если бы она заразилась от тебя плесенью.
Он приготовил яд, как ему сказал полковник. Это привело его в довольно нервозное состояние. Полковник на коробке нарисовал большущий череп со скрещенными костями.
Потом Херман целый день рисовал. В теплицу он попал уже ближе к вечеру. Воздушные корни, бывшие там, где стоял Фальстаф, оттянулись и собрались в цветочный горшок. Новую орхидею он поставил на другой конец скамьи. Но на следующее утро корни снова вылезли из горшка, как это было всегда.
На этот раз он вместе с чашкой чаю принес с собой и карандаш с блокнотом. На самом верху страницы он поставил дату, а под ней, отхлебывая чай, приписал:
«Она предчувствует затруднения. Дала мне знать, что мои приготовления к делу любви ей не нравятся».
Затем он взял Фальстафа и снова поставил его рядом с Vanda.
В последующие недели он записывал:
«28 октября. До сих пор не произошло ничего положительного».
«3 ноября. Когда я вошел сегодня рано утром, у нее страшно изменился цвет».
«6 ноября. Я испробовал все способы, какие только можно, чтобы договориться с нею, но ни один не сработал. Не знаю, что и думать об этом».
«9 ноября. Надо бы перестать это делать, но ее поведение меня раздражает».
Херман и вправду был человеком чувствительным. Он не хотел свою орхидею опылять без ее предварительного согласия. А она не только отвергала своего приятеля с красными пятнами, но и проявляла в отношении него ненависть и ревность всякими способами, какие ей были известны. Херман заметил, что, когда он опрыскивал Фальстафа ядом, она меняла цвет, испускала запах, или же кончики корней у нее бледнели.
Несколько раз на протяжении этих тяжких недель он уже почти принимал решение, что откажется от своих попыток. Но, как часто бывает на свете, дома с женой у него не очень-то ладилось, и чем дальше, тем больше он чувствовал себя истощенным и раздраженным.
11 ноября он записал в блокнот:
«Мне это уже осточертело. Не хочу, чтобы женщины вечно водили меня за нос».
13 ноября отметил, что по его наблюдениям Vanda заразилась плесенью от Фальстафа. Буквально же он записал следующее:
«Я бы вообще не удивился, если бы она мне это сделала нарочно. Она очень хорошо знает, что я боюсь ядов».
17 ноября миссис Херман получила письмо, в котором ее племянница сообщала, что выходит замуж и таким образом вступает в родственные отношения с одной из самых старых и уважаемых семей в Баросса Вэлли. При обручении будет небольшой прием, на который она приглашает дядю и тетю Херманов.
Тебе придется ехать туда одной, отозвался Херман.
Миссис Херман не верила своим ушам.
Одной? Одной в субботу ехать в общество, где обручается собственная племянница?
Я не могу отлучиться, заявил супруг.
Что ты собираешься сказать тем, что не можешь отлучиться? Как это я должна им объяснить? И как это не можешь, раз ты на пенсии. Ты можешь, только тебе неохота.
На этот раз я действительно не могу. У меня неприятности с орхидеей.
Миссис Херман начала скандалить. У нее полностью отказали нервы. Он еще никогда не видел, чтобы она так злобствовала. У него не было сил ни на что другое, кроме как повторять, что в данный момент он действительно не может уехать.
В конце концов миссис Херман истерически расплакалась и закрылась в спальне. Она вообще не знала, что предпринять и куда обратиться. Она была убеждена, что ее муж рехнулся.
И эта сцена стала развязкой.
Не осознавая, что делает, Херман направился в теплицу.
Там он один за другим разорвал все колпачки на всех цветах Фальстафа и в ярости запихал все тычинки в дрожащие пестики Vanda.
Он был совершенно вне себя. Сел в автомобиль и выкурил без перерыва подряд пять сигарет. Уже совсем поздно он вернулся домой.
Миссис Херман все еще пребывала в спальне за замкнутыми дверями. Он приготовил себе чай и вышел с ним на двор. На Vanda он даже не осмеливался смотреть. Он выбрал яд и опрыскал ее плесень. А после записал в блокнот:
«Сегодня день очень печальный. Между нами уже никогда не будет так, как было».
Яд стекал по языковидным листьям орхидеи и собирался в углублениях. Когда углубление наполнялось, яд стекал ниже.
Мистер Херман сидел понуро и отсутствующим взглядом смотрел через очки на запущенный сад.
Чашка с чаем стояла недалеко от цветочного горшка. Последняя, самая нижняя ямочка наполнилась ядом. Листья, которые от ножки расширялись, как кобра, начали медленно поворачиваться в направлении с востока на запад. Самый нижний лист свернулся, как язык, и капля яда плюхнулась в чай
Высокий мужчина с жесткими чертами лица в не очень приятного вида шляпе обратился к своему спутнику столь же высокого роста:
Она сказала, что после недоразумения ушла в комнату и нашла его примерно в половине первого дня. Она вспоминала, что в последнее время он вел себя очень странно.
Тот, другой, ответил:
Как бы там ни было, но сделал он это квалифицированно. Доктор заявил, что яду глотнул столько, что и лошади хватило бы.
Я никогда не мог понять самоубийц, продолжил разговор первый, теперь и так достаточно трудно сохранить себе жизнь.
Может быть, его огорчало, что пришлось уйти на пенсию. С некоторыми это бывает. Мир для них просто-напросто перестает существовать.
Да и я так думаю, согласился второй и взял в руки блокнот мистера Хермана.
Между тем первый заметил:
Но эта голубоватая штуковина и впрямь великолепна.
Однако же, удивленно воскликнул второй.
Что там такое? Что ты обнаружил?
Открой ушки пошире: «затруднения. Дала мне знать, что мои приготовления к делу любви ей не нравятся» 6 ноября. «Я испробовал все способы, какие только можно, чтобы договориться с нею, но ни один не сработал» 11 ноября. «Мне это уже осточертело. Не хочу, чтобы меня женщины вечно водили за нос» 13 ноября. «Я вообще не удивился бы, если бы она это сделала нарочно. Она очень хорошо знает, что я боюсь ядов»
А ну-ка, покажи мне это, попросил блокнот первый. Он снова внимательно прочитал все заметки. Некоторое время раздумывал, а потом вслух повторил:«Она очень хорошо знает, что я боюсь ядов»
Мужчина с жесткими чертами лица закрыл блокнот и положил его себе в карман.
Ну, заметил он, я так себе думаю, что лучше нам пойти туда, наверх.
И в теплице разошелся сладкий аромат.
Э. Ф. БенсонКомната в башне
Наверняка множество людей из тех, которым часто снятся сны, испытали на себе хотя бы раз, что события или же ситуации, пережитые некогда во сне, позже повторяются в действительности. По моему мнению, в этом нет ничего удивительного: скорее, было бы странно, если бы сны никогда не исполнялись, так как они ведь касаются лиц и мест, нам известных, с которыми мы имеем дело наяву, в свете дня.
Это правда, что сюжет сна зачастую бывает искажен каким-нибудь абсурдным, фантастическим обстоятельством, которое не может случиться в реальном мире, но совершенно правдоподобно, что иногда, случайно, сновидение сбывается. Я сам пережил это недавно, и мне это не показалось ни чем-то особенно загадочным, ни необъяснимым с точки зрения психологии.
Так вот, один из моих друзей, проживающий за границей, довольно часто писал мне, примерно так раз в две недели. И когда, значит, прошло четырнадцать дней и я не получил от него вестей, то начал, сознательно или бессознательно, ожидать письма.
Как-то ночью мне приснилось, что я поднимаюсь на верхний этаж, чтобы переодеться к ужину, и, уже стоя на лестнице, слышу знакомый стук почтальона в двери парадного подъезда. По этой причине я возвращаюсь обратно и среди почты обнаруживаю письмо от друга. И в этом месте появился элемент фантастики: после вскрытия конверта оказалось, что в нем находится бубновый туз, на котором хорошо известным мне почерком было нацарапано:
«Посылаю тебе это для сохранения, так как ты знаешь, что очень рискованным делом является хранить такие тузы в Италии».
Вот такое мне приснилось, а на следующий вечер, когда я как раз шел наверх, чтобы переодеться к ужину, я услышал знакомый стук почтальона в двери парадного подъезда. Я повел себя так же, как и в своем сне: спустился вниз и среди прочих писем обнаружил письмо от друга. Только в этом письме бубнового туза не было! Если бы он был, то я наверняка не посчитал бы это за обычное стечение обстоятельств Без сомнения именно мое ожидание письма внушило мне этот сон, а мой друг, в свою очередь, думал о том, что обязан мне написать.
Но не всегда так легко найти объяснение для подобных явлений, как это имело место в данном случае. Я как раз хочу рассказать историю, которую я вообще не в состоянии себе объяснить: она возникла из тьмы, и тьма ее поглотила.
Всю свою жизнь я относился к людям, которым очень часто снятся сны. Немного было таких ночей, когда, пробудившись, я мог уверенно сказать, что мне ничего не снилось. В снах со мной случались разнообразные приключения, и даже целые серии приключений, обычно достаточно банальных, но в общем-то приключения эти были приятные и веселыеза исключением одного, о котором хочу рассказать.
Этот сон приснился мне впервые, когда мне было около шестнадцати лет. Я оказался перед дверями большого дома из красного кирпича. Я знал, что мне надо в нем остановиться. Слуга, открывший мне, сказал, что чай подан в саду, и провел меня через низкий, отделанный панелями темного цвета холл с большим камином. В саду прекрасно ухоженный газон окаймляли цветочные грядки.
У столика, сервированного для чаепития, сидело несколько лиц, совершенно мне не знакомых, кроме одного. Это был мой школьный товарищ по имени Джек Стоункак я догадывалсясын хозяев, который представил меня матери, отцу и двум сестрам. Я был немного удивлен, почему это я тут очутился, так как с этим товарищем у меня не было никаких близких отношений, и он мне даже не нравился, так как мне были известны разные его проделки. Кроме того, он ушел из нашей школы на год раньше, чем я.
Было душное послеобеденное время, царила невыносимая жара. В том месте, где кончался газон, поднималась стена из красного кирпича, окружавшая сад, с железными воротами в середине. На той стороне за воротами рос грецкий орех. Мы сидели в тени дома, напротив его фасада с высокими окнами, через которые я мог видеть очертания накрытого стола и отражающие свет стеклянные и серебряные предметы сервировки. Фронтальная стена была длинной и с одной стороны оканчивалась трехэтажной башней, которая произвела на меня впечатление значительно более старого строения, чем остальная часть здания.
Через некоторое время миссис Стоун, которая, так же как и все, сидела в полном молчании, сказала мне:
Джек покажет вам вашу комнату. Я отвела вам комнату в башне.
Неизвестно почему, но от этих слов у меня неспокойно забилось сердце. Мне показалось, что мне было известно, что я буду нанимать комнату в башне, и меня охватило предчувствие чего-то недоброго. Джек тотчас же встал, и я ощутил, что мне необходимо последовать за ним.
Молча мы пересекли холл, а потом по большой дубовой лестнице, полной закоулков, мы прошли на площадку третьего этажа башни, где было двое дверей. Джек открыл одну из них и пропустил меня внутрь, не входя сам, после чего закрыл ее за моей спиной. Предчувствие меня не обмануло: что-то зловещее в этой комнате наполняло меня страхом, у меня было впечатление, что меня охватывает кошмар, и я ощущал нарастающий страх, пока наконец не пробудился в полнейшем ужасе.
Позже этот сон преследовал меня в течение пятнадцати лет, в самых разнообразных версиях, но всегда все происходило по одной и той же схеме: прибытие в дом из красного кирпича, чаепитие на газоне в саду, гробовая тишина, прерываемая всего лишь одним предложением, которое на фоне этой тишины звучало как из могилы. Затем мы с Джеком шли в башню, где таился страх, и сон кончался всегда ощущением гнетущего ужаса и страха перед чем-то, что было в этой комнате, но только я не мог узнать, что это было.
Время от времени мне снились разные варианты на одну и ту же тему. Например, мы сидели в столовой за столом, и я смотрел через высокие окна, те самые, которые я видел из сада, когда был там впервые во сне. Но где бы мы ни находились, всегда царила та же самая зловещая тишина, и меня охватывало гнетущее предчувствие чего-то тревожного. И я уже заранее знал, что сейчас миссис Стоун нарушит эту тишину и скажет мне:
Джек покажет вам вашу комнату. Я отвела вам комнату в башне.
Затем я должен был идти с ним по большой лестнице, полной закоулков, в комнату, которой я боялся все больше.
Неоднократно случалось, что мы играли в карты в салоне, ярко освещенном многочисленными канделябрами, а игра проходила в абсолютном молчании. Салон всегда был ярко освещен в отличие от остальной части дома, где господствовали полумрак и тени. Несмотря на столь широкую иллюминацию салона, я с трудом различал карты, вглядываясь в масть. Я не имел представления, что это была за игра, но колода не имела красной масти, а только черную, и некоторые карты были совсем черными, их-то я и боялся больше всего и ненавидел.
По мере того как сновидение повторялось, я постепенно знакомился с большой частью дома. За салоном, в конце коридора, двери, обитые зеленым сукном, вели в комнату для курения. Там всегда царил мрак, и я не раз проходил мимо кого-то, кто выходил оттуда, но не мог рассмотреть его.
Интересным обстоятельством было то, что персонажи из сновидений подвергались тем же изменениям, что и лица в действительной жизни. Например, миссис Стоун, которая была брюнеткой, когда она явилась мне во сне впервые, с течением времени поседела и не вставала уже так энергично, обращаясь ко мне со словами:
Джек покажет вам вашу комнату. Я отвела вам комнату в башне.