Но когда она расспрашивала отца, как они жили до этогов те годы, когда ее еще не было на свете, и в те годы, когда она уже появиласьон ей не рассказывал. Он говорил самые разные вещи, но не рассказывал ей ничего. Он замкнул от нее эту часть себя.
Однажды ее ма, Алисаон называл ее «ма», а иногда, когда бывал немного выпивши или в хорошем настроении, Эллисказала: «Дэн, расскажи ей про тот раз, когда ты вел «Форд» по крытому мосту, а те люди в тебя стреляли», а он посмотрел на Одеттину ма таким мрачным и грозным взглядом, что ма, всегда веселая, как воробышек, вся сжалась на своем стуле и замолчала.
После этого вечера Одетта несколько раз приставала к матери, когда они были одни, но безрезультатно. Если бы она попыталась сделать это раньше, может быть, она бы что-нибудь и узнала, но раз отец не хотел говорить, то и мать не хотела говорить а для него, как поняла Одетта, прошлоеэти родственники, эта красная глина дорог, эти лавчонки, эти лачуги с земляными полами, с окнами без стекол, не украшенными ни единой, хотя бы самой простенькой, занавеской, эти мучительные, обидные инциденты, эти соседские дети, разгуливавшие в платьицах, сделанных из мешков от муки,все это для него было глубоко похоронено, спрятано, как мертвые зубы под великолепными, ослепительно белыми коронками. Он не хотел рассказывать, быть может, не мог, быть может, добровольно вызвал у себя амнезию; их жизнь в многоквартирном доме «Греймарл Апартментс» на Сентрал-Парк Саут-стрит была, как зубы под коронками. Все остальное было скрыто под этим непроницаемым наружным покрытием. Его прошлое было так хорошо защищено, что не осталось ни единой щелочки, в которую можно было бы проскользнуть, не было никакой возможности проникнуть через этот совершенный, закрытый коронками барьер в горло откровения.
Детта знала многое, но Детта не знала Одетту, а Одетта не знала Детту, поэтому и там зубы были такие же гладкие и так же плотно закрыты, как ворота редана.
Одетта унаследовала не только спокойную жесткость своего отца, но отчасти и застенчивость своей матери, и она лишь один-единственный раз попыталась продолжить расспросы на эту тему, дать ему понять, что он отказывает ей в заслуженном доверии, которое, правда, не было ей обещано, и которому, по-видимому, не суждено созреть. Это было однажды вечером в его библиотеке. Он тщательно расправил свою «Уолл-стрит Джорнэл», закрыл, сложил и отложил на дощатый сосновый стол рядом с торшером. Он снял свои очки со стальными оглоблями, без оправы, и положил их на газету. Потом он взглянул на нее, худой негр, такой худой, что казался почти истощенным, с курчавыми седыми волосами, с быстро увеличивающимися залысинами на висках, которые становились все более впалыми, на которых равномерно бились нежные пружинки вен, и сказал только: «Об этом периоде своей жизни, Одетта, я не говорю и не думаю. Это было бы бессмысленно. Мир с тех пор сдвинулся с места и ушел далеко».
Роланд бы понял.
Когда Роланд открыл дверь, на которой были написаны слова ВЛАДЫЧИЦА ТЕНЕЙ, он увидел вещи, совершенно ему непонятныено он понимал, что они не имеют значения.
Это был мир Эдди Дийна, но в остальном это была только сумятица огней, людей и предметовтакого множества предметов, какого он никогда в жизни не видел. Судя по виду предметов, они предназначались для дам и были выставлены на продажу. Некоторыепод стеклом, некоторые были разложены соблазнительными стопками и рядами. Все это имело не больше значения, чем движение, когда этот мир тек перед ним мимо краев дверного проема. Дверным проемом были глаза Владычицы. Роланд смотрел ими точно так же, как раньше смотрел глазами Эдди, когда Эдди шел по проходу в небесном вагоне.
А вот Эдди был словно громом поражен. Револьвер в его руке задрожал и чуть опустился. Стрелок мог бы без труда отобрать его у Эдди, но не стал. Он просто стоял спокойно. Этому трюку он научился давным-давно.
Теперь картина, открывавшаяся за дверью, резко повернулась; у стрелка от таких поворотов кружилась голова, а Эдди этот стремительный поворот как-то странно успокоил. Роланд никогда не видел ни одного кинофильма. Эдди видел тысячи, и то, на что он сейчас смотрел, было похоже на один из проездов камеры, как в «Хэллоуине» или в «Сиянии». Он даже знал, как называется аппарат, которым делают такие съемки. «Стеди-Кэм», вот как.
И в «Звездных войнах» тоже,пробормотал он.Звезда Смерти. Офигительная штука, помнишь?
Роланд посмотрел на него и ничего не сказал.
В том, что Роланд воспринимал, как дверной проем, а Эдди уже начал считать неким волшебным киноэкраном, в который при определенных условиях можно было войтитак, как в «Пурпурной розе Каира» тот малый просто взял да сошел с экрана в реальный мирпоказались руки. Темно-коричневые руки. Паскудное кино.
До этой минуты Эдди не понимал, насколько паскудное.
Вот только по ту сторону двери, через которую он смотрел, этот фильм еще не сняли. Это был Нью-Йорк, правильно,самый звук клаксонов такси, даже такой слабый и глухой, каким-то образом доказывал этои какой-то нью-йоркский универмаг, куда он однажды заходил, но все было было
Старше,пробормотал он.
До твоего когда?спросил стрелок.
Эдди взглянул на него и коротко хохотнул.
Ага. Можно и так сказать, правильно.
Хелло, мисс Уокер,осторожно сказал женский голос. Картина в двери скользнула вверх так внезапно, что даже у Эдди слегка закружилась голова, и он увидел продавщицу, которая, очевидно, знала обладательницу черных рукзнала и то ли не любила, то ли боялась. Или и то, и другое.Чем я могу помочь вам сегодня?
Вот этот.Обладательница черных рук подняла вверх белый шарф с ярко-синей каймой.И не трудитесь заворачивать, детка, просто суньте в пакет.
Наличными или ч
Наличными, я же всегда плачу наличными, ведь так?
Да, мисс Уокер, вот и отлично.
Я так рада, душечка, что вы одобряете.
На лице продавщицы появилась гримаскаЭдди успел ее заметить, когда та отворачивалась. Может быть, дело было в том, что с продавщицей разговаривала женщина, которую она считала «нахальной черномазой» (опять-таки, эта мысль была вызвана не столько знанием истории или его личным опытом жизни на улице, сколько его опытом кинозрителя, потому что сейчас ему казалось, будто он смотрит фильм, который не то снят в шестидесятых годах, не то действие в нем происходит в те времена, что-то вроде «Душной ночью» с Сидни Стайгером и Родом Пуатье), но все могло быть и гораздо проще: черная ли, белая ли, а эта самая Роландова Владычица Теней была та еще хамка.
И ведь это, по существу, не имело значения, правда? Все это ни хрена не имело значения, ни малейшего. Ему было важно одно и только одно: выбраться отсюда к ебене матери.
Это был Нью-Йорк, он почти ощущал запах Нью-Йорка.
А раз Нью-Йоркзначит, и наркота.
Вот только тут была одна заковыка.
Здоровенная блядская заковыка.
Роланд внимательно наблюдал за Эдди и, хотя мог бы его десять раз убить почти в любой момент, если бы захотел, он не стал этого делать, а стоял неподвижно, молча, и ждал, чтобы Эдди сам разобрался в ситуации. У Эдди была уйма всяких качеств, и очень многие из них нельзя было считать хорошими (будучи человеком, сознательно давшим ребенку сорваться в бездну, стрелок прекрасно знал разницу между хорошим и плохим), но одного качества у Эдди точно не былоглупости.
Онсообразительный парнишка.
Он разберется, что и как.
И он разобрался.
Он оглянулся на Роланда, улыбнулся, не разжимая губ, один раз перекрутил на пальце револьвер стрелка, неуклюже, пародируя шикарный заключительный жест балаганного стрелка в цель, и протянул его Роланду рукояткой вперед.
Мне от этой штуки пользы, что от куска дерьма, правильно?
«Ведь можешь говорить, как умный человек, когда захочешь,подумал Роланд.Почему же ты так часто хочешь говоритьи говоришькак дурак, Эдди? Потому что ты думаешь, что так говорили там, куда отправился твой брат со своими револьверами?»
Правильно?повторил Эдди.
Роланд кивнул.
Если бы я все же всадил в тебя пулю, что стало бы с этой дверью?
Не знаю. Я думаю, единственный способ узнатьэто попробовать и посмотреть, что будет.
Ну, а как ты думаешь, что было бы?
Я думаю, она бы исчезла.
Эдди кивнул. Он тоже так думал. Пуф! И исчезнет, как по волшебству! Вот мы ее видим, а вот и не видим. По существу, произошло бы то же самое, что случилось бы в кинотеатре, если бы киномеханик вдруг вытащил шестизарядный пистолет и пальнул бы в проектор, не так ли?
Если расстрелять проектор, кино кончится.
Эдди не хотел, чтобы кино кончилось.
Эдди хотел получить за свои деньги все, что положено.
Ты можешь пройти туда один,медленно сказал Эдди.
Да.
В некотором роде.
Да.
Ты попадешь к ней в голову. Как попал в мою.
Да.
Значит, ты сможешь вроде как въехать в мой мир автостопом, и только.
Стрелок промолчал. Эдди порой употреблял слова, которые Роланд не совсем понимал, и одним из этих слов было автостоп но общий смысл он уловил.
Но ты мог бы пройти в своем теле. Как у Балазара.Эдди говорил вслух, но на самом деле он разговаривал сам с собой.Только для этого тебе был бы нужен я, так?
Да.
Тогда возьми меня с собой.
Стрелок уже открыл было рот, но Эдди торопливо продолжал:
Не сейчас, я не имею в виду сейчас,сказал он.Я понимаюесли бы мы просто выскочили там, как чертик из табакерки, началась бы свалка или что-нибудь такое.Он засмеялся, и в этом смехе был отзвук безумия.Как будто фокусник вытащил кроликов из шляпы, вот только шляпы-то никакой и не было, уж это точно. Мы дождемся, чтобы она осталась одна, и
Нет.
Я вернусь с тобой,сказал Эдди.Клянусь тебе, Роланд. В смыслея понимаю, что ты обязан довести свое дело до конца, и понимаю, что ячасть его. Я знаю, что ты спас мне шкуру на таможне, но думаю, что я спас тебе шкуру у Балазараа ты как думаешь?
Я тоже так думаю,ответил Роланд. Он вспомнил, как Эдди поднялся из-за письменного стола, не думая об опасности, и на мгновение заколебался.
Но всего лишь на мгновение.
Ну? Тымне, ятебе. Рука руку моет. Мне всего-то и надо вернуться туда на пару часиков. Курочку взять на вынос в кафе-гриль, может, еще коробку пончиков.Эдди кивнул на дверь, где все опять задвигалось.Ну, что скажешь?
Нет,сказал стрелок, но в это мгновение он почти не думал об Эдди. Это движение вдоль проходаВладычица, кто бы она ни была, двигалась не так, как обыкновенные людине так, как, например, двигался Эдди, когда Роланд смотрел его глазами или (он понял это теперь, когда задумался об этом, а раньше он никогда об этом не думал, так же, как никогда раньше не замечал постоянного присутствия у нижнего края своего поля зрения собственного носа), как двигается он сам. Когда идешь, поле зрения тихонько раскачивается, как маятник: левой ногой, правой ногой, левой, правой, мир покачивается туда-сюда, но так тихо и мягко, что через некоторое времякак полагал Роланд, вскоре после того, как научишься ходитьпросто перестаешь замечать. В походке Владычицы не было ничего похожего на движение маятникаона просто плавно плыла по проходу, словно ехала по рельсам. Забавно, что у Эдди было такое же впечатление только Эдди это напоминало проезд камеры. Это впечатление успокаивало его, потому что было знакомым.
Для Роланда оно было чуждым но тут в его сознании взорвался ставший пронзительным голос Эдди.
Это почему же «нет»? Какого хуя «нет»?
Потому что тебе нужна не курочка,сказал стрелок.Я знаю, Эдди, как называется то, что тебе нужно. Тебе нужен «дозняк». Тебе нужно «заторчать».
Ну и что?закричалпочти завизжалЭдди.А хоть бы и так? Я же сказал, что вернусь с тобой! Я же тебе обещал! ОБЕЩАЛ, еб твою мать, понял, нет? Какого тебе еще нужно? Хочешь, чтобы я материным именем поклялся? Ладно! Клянусь именем матери! Хочешь, чтобы я поклялся именем моего брата Генри? Ладно, клянусь! Клянусь! КЛЯНУСЬ!
Энрико Балазар сообщил бы Роланду некий непреложный факт, но стрелок не нуждался, чтобы об этом ему говорили такие, как Балазар: никогда не доверяй торчку.
Роланд кивнул на дверь.
С этой частью твоей жизни покончено, по крайней мере, пока не закончится дело с Башней. А после этогомне безразлично. Потомпожалуйста, можешь себя губить любым способом, каким захочешь. А до тех пор ты мне нужен.
Ах ты, блядь, врун поганый,негромко сказал Эдди. В его голосе не было слышно никаких эмоций, но стрелок увидел, что на глазах у него блестят слезы. Роланд ничего не ответил.Ты знаешь, что никакого «после» не будет, ни для меня, ни для нее, или кто уж там окажется третьим. Скорее всего, и для тебя тоже не будету тебя вид такой же, на хуй, дохлый, какой бывал у Генри в самые худшие минуты. Если мы не умрем по пути к твоей Башне, так значит, как штык, умрем, когда доберемся до нее, так чего ж ты мне врешь-то?
Стрелок ощутил некий глухой стыд, но повторил только:
По крайней мере, пока что с этой частью твоей жизни покончено.
Да ну?сказал Эдди.Ну, а у меня, Роланд, есть для тебя кое-какие новости. Я же ведь знаю, что станет с твоим настоящим телом, когда ты пройдешь туда, в ее голову. Знаю, потому как уже видел. Мне твои револьверы ни к чему. Я тебя, друг ты мой, и так ухватил сам знаешь за что. Ты можешь даже повернуть ее голову, как поворачивал мою, и следить, что я буду делать с остальной частью тебя, пока ты будешь состоять только из своего треклятого ка. Мне бы хотелось подождать, пока начнет смеркаться, и оттащить тебя поближе к воде. Тогда ты бы смог полюбоваться, как омары хавают остальную часть тебя. Но, может, ты слишком спешишь, и это не получится.
Эдди помолчал. И скрежещущий звук разбивающихся волн, и ровный, гулкий вой ветра казались очень громкими.
Так что я думаю просто перерезать тебе горло твоим же ножом.
И навсегда закрыть эту дверь?
Ты ж говоришь, что с этой частью моей жизни покончено. И ты не только про наркоту. Ты про Нью-Йорк, про Америку, про мое время, про все. А если так, то я хочу покончить и с этой частью тоже. Пейзажи здесь хреновые и компания говенная. Бывают моменты, Роланд, когда по сравнению с тобой даже Джимми Сваггарт кажется почти нормальным.
Впередивеликие чудеса,сказал Роланд.Необычайные приключения. Более того, впередивеликая цель и возможность восстановить твою честь. И еще одно. Ты мог бы стать стрелком. В конце концов, не обязательно мне быть последним. В тебе есть задатки стрелка, Эдди. Я это вижу. Я это чувствую.
Эдди расхохотался, хотя слезы уже текли у него по щекам.
Вот здорово! Ну прям здорово! Самое оно! Мой брат Генрион был стрелком. Было это дело в стране под названием Вьетнам. Для него это было просто великолепно. Жаль, Роланд, не видал ты его, когда он торчал как следует. Он сам, без помощи, до блядского сортира дойти не мог. А если его некому было отвести, он просто сидел у ящика и смотрел соревнования по борьбе и делал все в штаны, на хуй. Быть стрелкомотличная штука. Мой брат был наркашом, а у тебя шарики за ролики на хрен зашли.
Быть может, твой брат не имел четкого представления о чести.
Может, и так. Мы, в «Проектах», не всегда четко представляли себе, что это такое. Это было просто слово, впереди которого надо было ставить слово «Ваша», если тебя заметут с косяком или когда ты тыришь с какой-нибудь тачки колеса и сволокут в суд.
Теперь Эдди плакал сильнее, но одновременно и смеялся.
Вот и твои дружки тоже. Этот малый, про которого ты все говоришь во сне, этот фраер Катберт
Стрелок невольно вздрогнул. Даже многолетняя закалка не помогла ему удержаться от этого движения.
Им-то досталось хоть сколько-нибудь всего этого, о чем ты базаришь, как хренов сержант-вербовщик из морской пехоты? Приключений, поисков, чести?
Да, они понимали, что такое честь,медленно ответил Роланд, думая об остальных, об исчезнувших.
Это дало им что-то большее, чем моему братуто, что он был стрелком?
Стрелок ничего не ответил.
Я тебя знаю,сказал Эдди.Я таких, как ты, видал вагон и маленькую тележку. Ты просто очередной псих, который распевает «Христово Воинство, Вперед», сжимая в одной руке знамя, а в другой револьвер. Не нужна мне никакая честь. А нужна мне только курочка-гриль и дознячок. В указанном порядке. Так что я тебе говорю: иди туда. Можешь. Но как только ты уйдешь, в ту же самую минуту, я убью остальную часть тебя.
Стрелок молчал.
Эдди криво улыбнулся и тыльной стороной рук смахнул слезы со щек.
Хочешь знать, как у нас называют такие ситуации?
Как?
Мексиканская ничья.
Секунду они смотрели только друг на друга, а потом Роланд резко перевел взгляд на дверь. Они оба частично сознавалиРоланд в большей степени, чем Эддичто картина опять сдвинулась, на этот раз влево. Здесь были разложены сверкающие драгоценности. Некоторые лежали под стеклом, но большая частьнет, и стрелок предположил, что это дешевые побрякушки то, что Эдди назвал бы бижутерией. Темно-коричневые руки перебраликазалось, бегло и небрежнонесколько безделушек, и в это время подошла продавщица, уже другая. После короткого разговора, на который ни Роланд, ни Эдди не обратили особого внимания, Владычица (тоже мне Владычица, подумал Эдди) попросила показать что-то еще. Продавщица отошла, и в этот-то момент Роланд посмотрел туда снова.
Вновь показались коричневые руки, только теперь они держали сумочку. Она открылась. И вдруг руки начали сгребать в сумочкупо-видимому, даже наверное, наугадвещи с прилавка.
Ну, Роланд, набрал ты себе команду,с горьким весельем сказал Эдди.Сперва тебе достался типичный торчок, а потом тебе досталась типичная чернокожая магазинная воров
Но Роланд уже шел к двери между мирами, быстро, даже не взглянув на Эдди.
Я серьезно!завопил Эдди.Только уйдия тебе тут же горло перережу, перережу твое гадское горло
Он еще не договорила стрелок уже исчез. От него осталось лишь обмякшее, дышащее тело, лежащее на берегу.
Секунду Эдди просто стоял, не в силах поверить, что Роланд все-таки сделал это, в самом деле взял и сделал эту глупость, несмотря на то, что Эдди ему обещалесли на то пошло, гарантировал, искренне, мать его за ногу, гарантировалкакие будут последствия.
Секунду он стоял, и глаза у него закатывались, как у испуганной лошади, когда начинается гроза только грозы, конечно, не было, если не считать той, что бушевала у него в голове.
Ну, ладно. Ладно, зараза.
Может, у него только и есть одна секунда. Может, больше времени стрелок ему не дастЭдди прекрасно понимал это. Он взглянул в дверь и увидел, что черные руки замерли, наполовину опустив золотое ожерелье в сумочку, в которой все уже сверкало, как в сокровищнице пиратов. Эдди понял (хотя и не мог услышать), что Роланд заговорил с обладательницей черных рук.
Он вытащил из кошеля стрелка нож и повернул на спину обмякшее дышащее тело, лежавшее перед дверью. Глаза были открыты, но ничего не выражали, закатились так, что виднелись одни белки.
Смотри, Роланд!пронзительно крикнул Эдди. В его ушах выл этот монотонный, идиотский, непрекращающийся ветер. Господи, от этого хошь кто шизанется.Смотри повнимательнее! Я хочу завершить твое сраное образование! Я хочу показать тебе, что бывает с теми, кто наебывает братьев Дийн!
Он поднес нож к горлу стрелка.
2. СТРЕМИТЕЛЬНЫЕ ПРЕОБРАЖЕНИЯ
Август, 1959
Когда полчаса спустя врач-стажер вышел из здания больницы, он наткнулся на Хулио, привалившегося спиной к машине скорой помощи, которая все еще стояла на отведенной для «скорых» площадке при Больнице Сестер Милосердия на Двадцать третьей улице. Каблук остроносого сапожка Хулио был зацеплен за переднее крыло машины. Хулио успел переодеться в форму своей спортивной лиги (он играл в кегли)ослепительно-розовые штаны и синюю рубаху, на левом кармашке которой золотыми стежками было написано его имя. Джордж сверился с часами и увидел, что команда Хулио, «Латиносы-авторитеты», уже должна бы катать.
Я думал, ты ушел,сказал Джордж Шэйверс. Он проходил в «Сестрах Милосердия» интернатуру.Как твои ребята собираются выиграть без Чудо-Крюка? [крюкодин из ударов, когда мяч (шар) идет не прямо]
А Мигель Басале у них на что? Поставят на мое место. Играет он неровно, но, бывает, раззадоритсяух!.. Так что не пропадут.Хулио помолчал.Мне стало любопытно, как все обернется.Он работал шофером, этот кубинец с таким чувством юмора, что Джорджа порой посещали сомненияа знает ли Хулио, чем обладает? Джордж огляделся. Никого из фельдшеров, с которыми они ездили, в поле зрения не было.
А эти где?спросил Джордж.
Кто? Блядские близняшки Боббси? Шарят по Вилледжминнесотских давалок ищут. Как думаешь, она вытянет?
Не знаю.Джордж постарался, чтобы его слова прозвучали глубокомысленно, так, будто ему было ведомо неведомое, но в действительности сначала дежурный врач, а затем пара хирургов забрали у него негритянку чуть ли не быстрее, чем можно проговорить «Упокой, Господи, душу» (что, собственно, и вертелось уже у Джорджа на языкесудя по виду чернокожей дамы, жить ей оставалось недолго).Она потеряла чертовски много крови.
М-да, это вам не хвост собачий.
Джорджодин из шестнадцати интернов Больницы Сестер Милосердиявходил в восьмерку назначенных в программу «Дорога скорой помощи». Предполагалось, что интерн, выезжающий на вызовы с парой фельдшеров, порой в чрезвычайной ситуации способен отличить жизнь от смерти. Джордж знал: большинство фельдшеров считает, что салага-интерн с равным успехом может и спасти, и угробить. Впрочем, сам он думал, что идея, возможно, срабатывает.
Иногда.
Так или иначе, программа делала больнице колоссальную рекламу, и, хотя назначенные в нее интерны любили поворчать из-за лишних восьми часов без оплаты, в которые это еженедельно выливалось, Джорджу Шэйверсу казалось, что, как и он сам, почти все эти ребята ощущают себя великолепными, крутыми и способными выдержать все, что бы ни подбросила им на пути судьба.
Потом настала ночь, когда в Айдлуайлде разбился «Трай-Стар» Трансмировых Авиалиний. На бортушестьдесят пять человек, шестьдесят из нихв том состоянии, какое Хулио Эстевес называл «КНМ», «Кончился На Месте». Трое из пяти оставшихся по виду напоминали нечто, счищенное с пода угольной топки вот только то, что выскребают с пода топки, не стонет, не заходится в крике и не умоляет дать морфия или убить, верно? «Сумеешь принять такое,думал позднее Джордж, вспоминая чудовищно изуродованные конечности среди останков алюминиевых закрылков и мягких сидений, и зазубренный огромный обломок хвоста с цифрами 1 и 7, большущей красной буквой «Т» и частью «М», вспоминая глазное яблоко, которое увидел на крышке обугленного чемодана, и плюшевого мишку с бессмысленно вытаращенными глазами-пуговицами, лежавшего возле маленькой красной кроссовки, внутри которой осталась ступня ребенка,сумеешь принять такое, малыш,сумеешь принять что угодно». И он отлично принял это, просто великолепно. И просто великолепно выдержал до самого дома. И продолжал отлично чувствовать себя за поздним ужином, разогретой свонсоновской индейкой-полуфабрикатом. И уснул без малейших затруднений, что не оставляло и тени сомнения: Джордж просто великолепно переносит увиденное. А в глухой предутренний час он очнулся от отвратительного кошмара, в котором на крышке обугленного чемодана лежала голова, только не плюшевого мишки, а матери Джорджа; голова открыла глаза, и оказалось, что они превратились в угольки, в вытаращенные, ничего не выражающие пуговичные гляделки игрушечного медвежонка; рот раскрылся, показав пеньки сломанных зубов (до того, как на последнем подходе в «Трай-Стар» угодила молния, на их месте красовались коронки), и мать прошептала: «Ты не смог спасти меня, Джордж, мы на всем экономили ради тебя, откладывали для тебя деньги, во всем себе отказывали, отец уладил передрягу с той девицей, А ТЫ ВСЕ РАВНО НЕ СМОГ МЕНЯ СПАСТИ, БУДЬ ТЫ ПРОКЛЯТ»; Джордж проснулся, пронзительно крича, и смутно осознал, что кто-то колотит в стену, но к тому времени он уже спешно мчался в туалет и едва успел принять перед фаянсовым алтарем коленопреклоненную позу кающегося грешника, как обед скоростным лифтом прибыл наверх. Он приехал спецдоставкойгорячий, дымящийся, еще хранящий запах переработанной индейки. Джордж стоял на коленях, глядя в унитаз на куски полупереваренной индюшатины, на морковь, нисколько не утратившую свою первоначальную флюоресцентную яркость, и в голове у него большими красными буквами полыхало:
ХВАТИТ.
Именно так:
ХВАТИТ.
Он намеревался выйти из костоправного дела, ведь
ХВАТИТЗНАЧИТ, ХВАТИТ.
Джордж собирался бросить свое занятие, ибо девизом Лупоглаза [Лупоглазгерой американского мультсериала, известен примитивной философией] было: «Вот все, что мне под силу стерпеть, но больше терпежу моего нету», а Лупоглазв полном порядочке, как в танке.
Джордж спустил воду, вернулся в постель и почти мгновенно уснул; а проснувшись, обнаружил, что по-прежнему хочет быть врачом; знать это наверняка было чертовски здорово и, может быть, стоило всей программы, как ее ни называй«Дорога скорой помощи», «Ведро крови» или «Волшебная сила искусства».
Он по-прежнему хотел быть врачом.
У Джорджа была знакомая вышивальщица. Заплатив этой даме десятку (с огромным трудом выкроенную из бюджета), он вскоре получил небольшую вышивку в духе моды минувших лет. Аккуратные стежки складывались в надпись:
«КТО СПОСОБЕН ВЫНЕСТИ ТАКОЕ, СПОСОБЕН ВЫНЕСТИ ЧТО УГОДНО».
Да. Верно.
Четыре недели спустя случилась заварушка в метро.
А знаешь, дамочка-то была офигенно странная,сказал Хулио.
Джордж внутренне испустил вздох облегчения. Он подозревал, что лишился бы покоя и сна, не затронь Хулио этой темы. Джордж проходил интернатуру и в один прекрасный день собирался стать настоящим практикующим врачомтеперь-то он действительно в это поверилно Хулио был стариком, а кому хочется ляпнуть глупость в присутствии старика? Хулио бы только рассмеялся и сказал: «Черт возьми, пацан, такое говно я видел тыщу раз. Возьми-ка полотенце да вытри что там у тебя на губах, а то оно еще не обсохло, по физиономии течет».
Но, по-видимому, такого Хулио тыщу раз не видели хорошо, поскольку Джорджу хотелось поговорить об этом.
Верно, странная. Будто в ней сидело сразу два человека.
К своему изумлению Джордж заметил, что теперь полегчало уже Хулио, и внезапно устыдился. Хулио Эстевес, который собирался остаток своей жизни провести скромно, за баранкой лимузина с парой красных мигалок на крыше, только что проявил больше мужества, чем оказалось по силам Джорджу.
В точку, док. Стопроцентное попадание.Хулио вытащил пачку «Честерфильда» и сунул в уголок рта сигарету.
Эта дрянь тебя угробит, чувак,сказал Джордж.
Хулио кивнул и протянул ему пачку.
Некоторое время они молча курили. Не исключено, что фельдшеры гонялись за юбками, как сказал Хулио а может, просто были сыты по горло. Да, верно, Джордж испугался не на шутку. Но он знал и кое-что ещеэту женщину спас он, не фельдшеры,и понимал, что Хулио тоже это знает. Может быть, на самом деле Хулио остался ждать именно поэтому. Помогли двое: негритянка в годах да белый мальчишка, который позвонил фараонам, пока все прочие (за исключением черной старушенции), столпившись вокруг, только глазели на происходящее, точно это было какое-нибудь вонючее кино или телевизионкабыть может, часть эпизода из «Питера Ганна»но в итоге все свелось к бояке Джорджу Шэйверсу, который как можно лучше исполнил свой долг.
Женщина ждала поезд, о котором был такого высокого мнения Дюк Эллингтон, тот самый легендарный поезд "А" ["Take The A Train", "Поезд А" или "Маршрут А"джазовая мелодия, написанная Билли Стрейхорном и исполнявшаяся "Дюком" Эллингтоном. Поезд "А"поезд, идущий из центра Нью-Йорка в Гарлем]. Хорошенькая молодая негритянка в джинсах и рубашке защитного цвета ждала идущий по маршруту "А" легендарный поезд, чтобы поехать на окраину, в жилую часть города, вот и все.
Ее кто-то столкнул.
Джордж Шэйверс не имел ни малейшего представления о том, поймала ли полиция эту мразьего это не касалось. Его касалось другое: женщина, с пронзительным криком кувырнувшаяся в трубу тоннеля, прямо под колеса легендарному поезду «А», и чудом не угодившая на третью рельсу; эта легендарная третья рельса сделала бы с ней то же, что штат Нью-Йорк делает в Синг-Синге с бандитами, заработавшими дармовую поездку на том легендарном поезде «А», который заключенные прозвали «Старой Жаровней».
Чудеса электричества, прости Господи.
Она попыталась уползти с дороги, но времени чуть-чуть не хватило, и легендарный поезд «А» подкатил к станции, пронзительно скрежеща и изрыгая искрымашинист заметил женщину; впрочем, слишком поздно; слишком поздно для них обоих. Стальные колеса легендарного поезда «А» по живому отхватили женщине ноги над самыми коленями. И покуда все (только какой-то белый мальчишка вызвал фараонов) просто-напросто стояли, почесывая яйца (или, по предположению Джорджа, ковыряя в пизде), одна пожилая черная квочка спрыгнула вниз, вывихнув при этом бедро (позднее мэр вручит ей медаль «За храбрость»), и шарфом, которым были подхвачены ее волосы, как жгутом перетянула ляжку молодой женщины, откуда струей била кровь. Белый парнишка в дальнем конце платформы надрывался, требуя «скорую»; надсаживалась и черная старушенцияпомогите кто-нибудь, Христа ради, дайте галстук или еще что, да что угодно,и наконец какой-то немолодой белый, по виду бизнесмен, нехотя уступил и расстался со своим ремнем. Темнокожая цыпа преклонных лет взглянула на него и сказала то, что назавтра стало заголовком передовицы нью-йоркской «Дэйли Ньюз», слова, сделавшие ее подлинной чисто американской героиней: «Спасибо, брат». И стянула ремнем левую ногу молодой женщины на полпути от паха к тому месту, где до появления легендарного поезда «А» было колено.