Если мне удастся наблюдать за крепостью и за аббатом с равноудаленной точки зрения, то я смогу определить не только конкретные просчеты, совершаемые им от раза к разу, но и принципиальную ошибку, в которую он впадает все время и которой, правильно поставив дело, я сумею избежать.
Фариа поступает так: наткнувшись на препятствие, изыскивает способ его преодоления, пробует этот способ применить на практике, наталкивается на новые препятствия, придумывает новое решение и так далее. Он думает, что, если устранить все мыслимые ошибки и быть предусмотрительней, побег просто не может не удаться: все дело в том, чтобы безукоризненно его спланировать и осуществить.
Я же исхожу из противоположного допущения: существует совершенная крепость, из которой убежать нельзя; побег возможен, только если при проектировании крепости или ее строительстве была допущена ошибка или нерадивость. То есть в то время, как Фариа разнимает крепость по частям, нащупывая ее слабые места, я как бы строю ее заново, предполагая все более неодолимые преграды.
Наши представления о крепости все больше различаются: Фариа, начавший с простой конструкции, доводит ее до крайней сложности, включая в нее каждую неожиданность, встреченную им на своем пути; я же, исходя из этих хаотичных сведений, усматриваю в каждом из препятствий малую толику системы таковых, превращаю каждую часть некой фигуры в целую и делаю эти фигуры гранями твердого тела, многогранника или сверхмногогранника, вписываю эти многогранники в сферы или гипосферы, и чем законченнее форма крепости, тем она проще и тем легче определить ее неким числовым соотношением или алгебраическою формулой.
Но чтоб я смог вообразить такую крепость, аббат Фариа должен неустанно тыкаться в обрушившийся грунт, стальные болты, сточные трубы, будки часовых, пустоты, выемки в несущих стенах, ибо укрепить воображаемую крепость можно, только постоянно испытывая настоящую.
5. Итак, хотя и кажется, что каждую камеру от мира отделяет лишь внешняя стена, аббат, орудуя киркою, обнаруживает: в ее толще неизменно таится еще камера, а между нею и внешним миромеще одна. Из этого я заключаю, что крепость вокруг нас растет, и чем мы дольше в ней заключены, тем больше отдаляет она нас от внешнего мира. Аббат все трудится, а стены тем временем все утолщаются, становится все больше контрфорсов, фортов. Может, если он сумеет двигаться быстрей, чем разрастается крепость, то настанет миг, когда Фариа незаметно для себя окажется снаружи. Нужно изменить соотношение скоростей на противоположное, чтобы крепость, сжавшись, вытолкнула аббата, точно пушечное ядро.
Но если крепость растет с быстротою времени, для совершения побега из нее необходимо или двигаться еще быстрее, или двинуться сквозь время вспять. Момент, когда я окажусь снаружи, совпадет с моментом, когда я попал сюда и вот уже я наконец смотрю на море. Что ж я вижу? К острову причаливает лодка, полная жандармов, посреди которых, в кандалах, Эдмон Дантес.
И вот я снова представляю себя тем, кто пробует бежать, и сразу же ввожу в игру не только свое будущее, но и прошлоесвои воспоминания. Всякая неясность в отношениях между безвинно заключенным и его тюрьмой бросает тень на его представления и решения. Если вокруг тюрьмымое «снаружи», то даже если бы я смог там оказаться, это «снаружи» возвратило бы меня в тюрьму: снаружипрошлое, попытки к бегству тщетны.
Мне следует представить тюрьму или как место, вне которого нет ничего, то есть отказаться от идеи побега, или же не как мою тюрьму, а как место, со мной не связанное ни снаружи, ни внутри, то есть придумать путь изнутри наружу, который был бы независим от того, что для меня внутри, а чтоснаружи, и пригоден, даже если они поменяются местами.
6. Если снаружипрошлое, тогда, возможно, будущее сосредоточивается внутри, в самой глубинной точке острова Иф, то есть к выходу ведет движение внутрь. Среди граффити, коими аббат Фариа покрывает стены, можно различить две карты с причудливыми очертаниями, испещренные отметками и стрелками; одна, должно быть, схема Ифа, а другаяострова Тосканского архипелага, где спрятано сокровище, Монте-Кристо.
Дабы искать это сокровище, Фариа и намеревается бежать. Чтобы преуспеть в своем намерении, он должен провести такую линию, которая на карте Ифа вывела бы его изнутри наружу, а на карте Монте-Кристо привела снаружи в самую внутреннюю точкув таящую сокровища пещеру. Между островом, откуда нельзя выбраться, и островом, куда нельзя попасть, должна быть связь, поэтому в загогулинах Фариа карты накладываются друг на друга и совпадают.
Теперь я уже не пойму, орудует киркой Фариа, чтобы броситься в открытое море или чтоб проникнуть в полную золота пещеру. Если вдуматься, в обоих случаях он стремится в одну и ту же точкуместо множества возможностей. Порой я представляю, будто это множество возможностей сосредоточено в сверкающей пещере под землей, порою оно видится мне как светящееся место взрыва. Клад Монте-Кристо в бегстве с Ифадве фазы одного процесса, может быть, последовательные, может, чередующиеся, как при пульсации.
Поиск центра Ифа-Монте-Кристо ведет к ничуть не более верным результатам, чем движение к его недосягаемой периферии: в какой бы точке я ни находился, гиперсфера простирается вокруг меня со всех сторон, центр еетам, где я, и двигаться вглубь значит углубляться в самого себя. Роешь, роешьи проходишь тот же самый путь.
7. Завладев сокровищем, Фариа собирается освободить Императора с Эльбы и обеспечить его средствами, чтоб тот мог вновь возглавить войско План побега с острова Иф-Монте-Кристо, таким образом, неполон, если не включает также отыскания-побега Бонапарта на/с острове/а, куда тот сослан. Фариа, в который раз проникнув в камеру Эдмона Дантеса, видит, как обычно, спину заключенного, глядящего в окошко-щель на небо; услышав стук кирки, заключенный оборачивается: это Наполеон. Дальше Фариа и Дантес-Наполеон проделывают ход вместе. Карта Ифа-Монте-Кристо-Эльбы нарисована так, что, повернув ее на определенный угол, получаешь карту острова Святой Елены: бегство оборачивается ссылкой, из которой нет возврата.
Смутные мотивы, по которым и Фариа, и Эдмон Дантес заключены были в тюрьму, связаны, хоть и по-разному, с судьбой дела Бонапарта. Гипотетическая фигура под названием Иф-Монте-Кристо кое-где совпадает с другой фигурой под названием Эль-ба-Св. Елена. Иногдав прошлом и будущемистория Наполеона вмешивается в нашубедных арестантов; иногда, напротив, мы с Фариа сможем или же могли способствовать реваншу Императора.
Пересечения эти еще больше усложняют предсказания; кое-где линия, которой следует один из нас, раздвигается, разветвляется, расходится как веер; каждая из ветвей может соприкоснуться с ответвлениями прочих линий. Аббат, работая киркой, прокладывает некий ломаный маршрути чуть не сталкивается, разминувшись лишь на несколько секунд, с обозом и орудиями императорского войска, отвоевывающего Францию.
Движемся мы в темноте и только по кружению наших маршрутов догадываемся об изменениях маршрутов других. Пусть Ватерлоота точка, где путь армии Веллингтона мог бы пересечься с путем Наполеона; встреча этих линий означает отсечение их возможных продолжений; на той карте, где прокладывает ход Фариа, угол с вершиной в Ватерлоо вынуждает его к возвращению назад.
8. Пересечения гипотетических линий задают ряд плоскостей, располагающихся, как страницы рукописи на столе писателя. Назовем писателя, спешащего сдать издателю роман в двенадцати томах под названием «Граф Монте-Кристо», Александром Дюма. Работа происходит так: двое помощников (Огюст Маке и П.А. Фьорентино) последовательно излагают разные возможности развития каждого сюжетного посыла и предоставляют Дюма сюжетные схемы всех возможных вариантов безразмерного гиперромана. Дюма выбирает, бракует, вырезает, склеивает, сочленяет; если одно решение предпочтительнее в силу веских оснований, но при этом исключает эпизод, который Дюма хотел бы непременно вставить, он старается соединить обрубки разного происхождения, сметывает их на живую нитку, выстраивает расходящиеся сегменты будущего в некую последовательность. Конечным результатом явится роман «Граф Монте-Кристо», каковой Дюма сдает в типографию.
Схемы, что набрасываем мы с Фариа на тюремных стенах, схожи с теми, что Дюма рисует на своих страницах, определяя порядок выбранных им вариантов. Одну пачку листов он уже может отдавать в печать. На их страницахМарсель моей юности; просматривая его мелкий почерк, я могу шагать по молам в порту, подняться в лучах утреннего солнца вверх по Конопляной улице, дойти до каталонского селения и увидеть вновь Мерседес Другая пачка ожидает последней правки: Дюма еще дописывает главы о застенке в замке Иф, где бьемся мы с Фариа, перепачканные чернилами, среди нагромождения поправок По краям стола накапливаются варианты продолжения истории, которые методично сочиняют два помощника. В одном из них Дантес бежит из карцера, находит клад Фариа, превращается в графа Монте-Кристо с непроницаемым землистым лицом и посвящает свою несгибаемую волю и свои несметные богатства мести; вероломный Виль-фор, алчный Данглар, злобный Кадрус несут заслуженное наказание за содеянные ими мерзости, как столько лет, томясь в этих стенах, я рисовал себе в неистовых фантазиях, обуреваемый жаждой отмщения.
Близ этих набросков будущего на столе разложены другие. Фариа пробил брешь в стене, проник в кабинет Дюма, метнул на вереницу «прошлых», «настоящих», «будущих» беспристрастный и бесстрастный взгляд (я бы так не смог, я бы стремился с нежностью узнать себя в молодом Дантесе, едва ставшем капитаном, с жалостьюв Дантесе-каторжнике, с манией величияв графе Монте-Кристо, горделиво входящем в самые аристократичные гостиные Парижа, однако с ужасом обнаруживал бы в них чужих людей) и по-обезьяньи длинными мохнатыми ручищами берет листки то тут, то там, ища главу о бегстве, ту страницу, без которой продолжение романа за пределами твердыни невозможно. Концентрическая крепость Иф-Монте-Кристо-стол Дюма заключает в себе нас, узников, клад и гиперроман «Монте-Кристо» с вариантами и комбинациями оных, коих миллиарды миллиардов, но все-таки конечное число. Фариа из множества страниц интересует лишь одна, он не теряет надежды отыскать ее; я с интересом наблюдаю, как растет нагромождение отвергнутых листов, неподходящих продолженийиз пачек выросла уже целая стена
Если последовательно расположить все продолжения, позволяющие удлинить историю, как вероятные, так и невероятные, получится зигзагообразная линия «Графа Монте-Кристо» Дюма; если же соединить те обстоятельства, которые мешают истории продолжиться, получится спираль негатива этого романа, «Монте-Кристо», так сказать, со знаком минус. Спираль может закручиваться и раскручиваться: ежели она закручивается, история, лишенная возможности развития, заканчивается, если раскручивается, то каждый виток мог бы включить часть «Монте-Кристо» со знаком плюс, так что все вместе в конце концов совпало бы с романом, который Александр Дюма отдаст в печать, а может быть, и превзошло его количеством счастливых случаев. Решающее различие меж двумя книгами, которое позволяет счесть одну из них истинной, другуюложной, несмотря на их тождественность, будет заключаться в методе. Задумывая книгуили бегство, нужно прежде всего знать, что исключить.
9. Так мы продолжаем сводить счеты с крепостью: Фариазондируя слабые места в стене и сталкиваясь с новыми препятствиями, яобдумывая его неудачные попытки, чтоб понять, какие новые стены следует добавить к плану моей гипотетической крепости.
Если мне удастся мысленно построить крепость, бегство из которой невозможно, то либо эта выдуманная цитадель будет такая же, как настоящая, и тогда уж мы отсюда точно никуда не убежим, но успокоимся, зная, что мы здесь, так как иного не дано, либо это будет крепость, бегство из которой еще менее возможно, чем отсюда, знак того, что там, где мы сейчас, возможность бегства все же существует, и, чтоб найти ее, достаточно определить, где именно придуманная цитадель не совпадает с настоящей.
Другие космикомические истории
Обложка первого издания «La Memoria Del Mondo E Altre Storie Cosmicomiche Paperback» (Память мира и другие космические истории), 1975.
Луна как гриб
The Large Figure Paintings, nr 5 (Картины с большими фигурами, 5). Хильма аф Клинт. 1907
По мнению сэра Джорджа Дарвина, Луна отделилась от Земли под действием приливов и отливов, которые в ту пору обусловливались Солнцем. Солнечное притяжение, действуя на наименее плотную из земных породграниткак на жидкость, часть ее приподняло и выдернуло из земного шара. Покрывавшие в ту пору всю земную поверхность воды хлынули в разверзшуюся после бегства Луны безднуТихий океан, тем самым обнажив оставшийся гранит; его массивы, раздробившись и сморщившись, образовали континенты. Без Луны развитие жизни на Земле если б и происходило, то совсем иначе.
Да, да, вот вы сказали, и я тоже вспомнил! воскликнул старый Qfwfq. Ну как же! Она, эта Луна, стала пробиваться, словно гриб, из-под воды. Как раз я рыбу там ловил, плыву на лодке и вдруг чувствую толчок. «Черт! Отмель!»только и успел воскликнуть, как гляжу: я вместе с лодкой восседаю уже на верхушке этакой большой белесой шишки, а леска и крючок болтаются в воздухе.
Сейчас легко рассказывать, но посмотрел бы я на вас тогда, насколько были бы вы к этому готовы! Правда, и тогда нашелся некто, предостерегавший об опасностях, которые приуготовляло будущее, и следует признать, что многое он понял. Не про Луну, нет, это был сюрприз для всех, про земли, поднявшиеся над поверхностью воды. Не раз он выступал с докладами, этот Инспектор Оо из Обсерватории по Наблюдению Приливов и Отливов, но никто его не слушал. И правильно, так как потом он допустил серьезную ошибку в расчетах, за которую расплатился собственной персоной.
В те времена поверхность нашей планеты была вся покрыта водами, и никакие земли над водой не выступали. Везде все было ровное, без выпуклостей, моремелкое и пресное, и мы ловили с лодок камбалу.
В соответствии с расчетами Обсерватории Инспектор Оо был убежден, что на Земле грядут большие перемены. Суть его теории заключалась в том, что вскоре земной шар разделится на две различные зоныконтинентальную и океаническую. На первой образуются горы и водные потоки, ее покроет пышная растительность. Пред теми из нас, кто окажется на континенте, откроются неограниченные возможности обогащения, на территории же океанов смогут обитать только особые виды фауны, а наши хрупкие плавсредства будут опрокидывать чудовищные шторма.
Но мог ли кто-нибудь принять такие апокалипсические пророчества всерьез? На тонком водном слое проходила вся наша жизнь, и вообразить иную были мы не в силах. Каждый плавал на своей лодчонке, язанимаясь кропотливым рыбацким ремеслом, пират Bn устраивал в камышовых зарослях засады на утиных пастухов, а юная Flw просто каталась, ловко управляя своей плоскодонкой с помощью единственного весла. Мог ли кто-нибудь из нас представить, что на зеркальной глади вдруг вырастет волна, притом не из воды, а твердая гранитная, которая нас унесет с собой?
Но лучше по порядку. Наверху первым оказался я, когда лодка моя села вдруг на мель. Я слышал доносившиеся с моря крики моих товарищейони передавали друг другу эту весть, со смехом указывая на меня, и мне казалось, что слова их долетают из какого-то другого мира.
Ты глянь-ка, Qfwfq-то, а?
Бугор, вознесший меня, не стоял на месте, он катался по морю, словно бильярдный шар. Нет, я неверно объяснил, это была подземная волна, которая, прокатываясь, приподнимала слой породы, после опускавшийся на место. Самое интересноечто я, поддерживаемый и подталкиваемый твердою волной, вместо того чтобы, едва она пройдет, вновь приводниться, задержался наверху и начал продвигаться вместе с нею, глядя, как вокруг меня бьются и ловят воздух ртом все новые и новые рыбки, попадавшие на мель, на эту твердую белесую сушу, которая все больше выступала над водой.
О чем мы думали? Конечно, не о теориях инспектора Оо (я едва слышал о таком), а лишь о неожиданно открывшихся передо мной новых возможностях для рыбной ловли: довольно было протянуть руки вперед, чтобы наполнить лодку камбалой. Крики изумления и насмешки, долетавшие с других плавсредств, сменились проклятиями и угрозами. Другие рыбаки обзывали меня вором и пиратомбыло принято, чтоб каждый рыбачил только в отведенной ему зоне, и вторжение в чужую почиталось преступлением. Но кто бы смог теперь добиться остановки этой самоходной мели? Не моя вина, что моя лодка наполнялась, а у них были пусты.