Я старался, пользуясь потоками самых тяжелых элементов, подобраться ближе к истинному центру Земли, к ядру ядра, держа Rdix при этом спуске за руку. Но всякое движение к ядру приводило к размыванию другого материала и выталкивало его вверх: случалось, что при погружении нас подхватывала волна, которая фонтаном ударяла в верхние слои, пробивала их и после этого закручивалась в завиток. Несомые такими волнами, мы поневоле мчались в противоположном направлении. Нас как бы всасывали вверх протоки, открывавшиеся в наслоениях минералов, после чего глубинные породы позадито есть под наминачинали вновь затвердевать, и мы в конце концов оказывались на другой земле. А сверху нависало другое каменное небо, и неясно было, где мы, выше или ниже того места, с которого пускались в путь.
Едва Rdix замечала, что металл нависшего над нами нового неба плавится, как ею овладевала прихоть полетать. Она пикировала вверх и проплывала через купола одного, другого, третьего небес, цепляясь за свисавшие с верхних сводов сталактиты. Я следовал за нейотчасти чтобы поддержать ее игру, отчасти чтоб напомнить: нам пора двигаться в обратном направлении. На самом деле Rdix, конечно, тоже, как и я, была уверена, что мы должны стремиться к центру Земли. Только достигнув центра, мы могли б считать, что вся планетанаша. Мы были зачинателями земной жизни и хотели оживить всю Землю, начиная с ее ядра и постепенно распространяя наше состояние по всему земному шару. Нашей целью была земная жизнь, то есть жизнь Земли и жизнь в Земле, не та, которая виднеется на поверхности и, на ваш взгляд, заслуживает названия земной, хотя на самом деле это нечто вроде плесени, которая постепенно покрывает сморщенную яблочную кожуру.
Вы выбрали неверный путьжизнь, обреченную на неполноту, поверхностность, ничтожность. Rdix тоже хорошо об этом знала, но, как натуру очарованную, ее влекла любая промежуточность, и чуть только ей доводилось воспарить в прыжке или при вознесении по вулканическому жерлу, можно было видеть, как она старается принять диковинные позы, как стремится к самым необычным ракурсам.
В пограничных зонах и при переходе из одного пласта в другой она испытывала легкое головокружение. Мы знали, что Земля слагается из сводов, расположенных один поверх другого, как слои огромной луковицы, каждый отсылает к соседу сверху, а все вместе предвещают крайний, где Земля уже перестает быть таковой, где остается по сю сторону всё, что внутри, и далее идет «снаружи». У вас эта граница Земли отождествляется с самой Землей, для вас сфераэто не объем, а внешняя ее поверхность, вы всегда существовали в этом плоском мире и не представляете, что можно жить в других местах и по-другому. А мы тогда об этой границе знали лишь, что где-то она есть, но никогда не думали ее увидеть, если только не выйдем из Земли наружу, каковая перспектива представлялась нам не столько странной, сколько попросту абсурдной. Именно туда стремилось в виде извержений, битумных струй и фумарол все, что Земля выбрасывает из недр, газы, жидкие смеси, летучие элементы, побочные материалы, всякие отходы. Это была негативная сторона мира, которую мы даже не могли как следует вообразить, но самые общие представления о ней вызывали у нас дрожь от отвращения, нет, скорее от смятения, точней, ошеломление вплоть до умопомрачения (наши реакции действительно были сложней, чем мы могли подумать, особенно у Rdix), и в этом чудилось какое-то волшебство, как будто нас затягивала пустота, влекла потусторонняя высшая сила.
В соответствии с очередным капризом Rdix мы устремились в жерло потухшего вулкана и, пройдя сквозь нечто схожее с горловиною клепсидры, угодили в выстланную чем-то серым полость кратера, напоминавшую и веществом, и формой обычные пейзажи наших глубей. Что нас поразило, так это то, что дальше Земля прекращалась, к ней не примыкала никакая Земля иного вида, дальше начиналась пустота, во всяком случае, куда менее плотное вещество в сравнении с теми, сквозь которые мы пробирались до сих пор, прозрачное и вибрирующее, голубоватый воздух.
Что до вибраций, то мы были готовы к таким, как медленно распространяющиеся в граните и базальте, к чавканью, гудению, рокоту, лениво встряхивающим массы расплавленных металлов или кристаллические стены. Но вибрирующий воздух нес нам навстречу, если можно так сказать, мелкие остроконечные звуковые искорки, частившие со скоростью, для нас невыносимой, изо всех концов пространства; это походило на щекотку, вызывавшую пикантное возбуждение. Нами овладело, по крайней мере мной, отныне мне придется проводить различие между своими чувствами и настроениями Rdix, желание скорее скрыться в бесшумной темной глубине, куда едва доносятся лишь отзвуки землетрясений. Но Rdix, охочей до всего необычайного и склонной к опрометчивым поступкам, не терпелось приобщиться к чему-то уникальному, будь то хорошему или плохому.
Эти минуты стали роковыми. Воздушные массы за краями кратера вибрировали непрерывно, но непрерывность эту обеспечивали разнородные прерывистые вибрации. Возникавший в результате звук, набрав полную силу, постепенно затухал, чтобы затем опять достигнуть прежней громкости, и эти модуляции следовали некоему плану чередования звучных и глухих отрезков. На данный звук накладывались и другие, пронзительные, отрывистые, которые затем утрачивали четкость, размывались, обретая сладковатый или горький ореол, и, противодействуя или вторя звуку более глубокому, рождали некую звуковую сферу, зону или пояс.
Первым моим побуждением было вырваться из этой сферы, возвратиться в мир компактности и тишины, и я соскользнул в глубь кратера. Но Rdix в тот самый миг метнулась в направлении звука и, прежде чем ее успел я удержать, выскочила за пределы кратера. Быть может, не сама, мне показалось, ее ухватила некая рука, коварно ухватила и уволокла. Мне удалось расслышать крик, ее, Rdix, крик, соединившийся с тем, прежним, звуком, зазвучавший в лад с ним, и мелодию, которую запели она и тот певец, и звуки струн неведомого инструмента, которыми они сопровождали свое пение, спускаясь по наружному склону вулкана.
Не знаю, в самом ли так было деле или лишь в моем воображении, тем временем я погружался в родную тьму, и надо мною друг за дружкой смыкались внутренние небесакремнистые своды, алюминиевые крыши, купола из вязкой серы, а вокруг звучал то тихий гул, то приглушенный грохотэлементы пестрой подземной тишины. Я ощутил и облегчение от того, что оказался далеко от этого противного воздуха и пытки звуковыми волнами, и в то же время отчаяние от утраты Rdix. Не сумев спасти ее от страшной участи быть выдернутой из земли и выносить это битье по натянутым в воздухе струнам, с помощью которого мир строит иллюзии бытия, остался я один. Моя мечта оживить Землю, достигнув вместе с Rdix самого центра, не сбылась. Rdix сделалась изгнанницей и пленницей лишенных всякого прикрытия пустынь наружного мира.
Потянулось время ожидания. Я созерцал ландшафты, теснившие друг друга внутри земного шара, длиннющие полости, горные цепи, подобные гигантской чешуе, океанысловно выжатые губки, и чем лучше с волнением узнавал я наш сплошной, битком набитый, концентрированный мир, тем больше сожалел, что нет в нем Rdix.
Ее освобождение стало моей единственной заботой: взломать ворота в этот внешний мир, осуществить вторжение туда мира внутреннего, вернуть Rdix внутрь земной материи, выстроить над нею новый свод, новое минеральное небо, спасти от этого кошмараот дрожащего воздуха, от пения, от звучания струн. Я наблюдал, как в полостях вулкана скапливается лава, как заполняет она вертикальные каналы в земной коре, и понял: вот он, выход!
Настал день извержения, и над обезглавленным Везувием выросла, черная башня из лапилли; лава понеслась по виноградникам, насаженным вокруг залива, вломилась в Геркуланум, расплющила о стену мула и погонщика, оторвала скупца от денег, а невольникаот кандалов, цепная собака сорвалась с цепи, ища спасения в амбаре Я видел все это, мчась вместе с лавой, раскаленная лавина распадалась на отдельные языки, на много ручейков, на уйму змеек, и в том языке, что дальше всех продвинулся вперед, был я, искавший Rdix. Каким-то образом я знал, что Rdix по-прежнему в плену у неизвестного певца, и где я вновь услышу звуки того инструмента, тембр того голоса, вот там она и будет.
Я несся, движимый потоком лавы, минуя тихие сады и мраморные храмы, и, наконец, услышал пение под звуки арфы двух сменявших друг друга голосов: голос Rdix, но как он изменился! вторил другому, незнакомому. Над аркой была надпись греческими буквами: Orpheos. Я вышиб дверь, вкатился внутрь. Ее я видел лишь одно мгновение, рядом с арфой. Это замкнутое полое пространство, судя по всему, было устроено специально так, чтоб музыка сосредоточивалась там как в раковине. Тяжелая портьера, кажется, из кожи, да еще подбитая, как стеганое одеяло, занавесила окно, отъединяя их музыку от окружающего мира. Только я проник туда, как Rdix рывком отдернула эту портьеру, распахнув окно, и мне открылись слепивший бликами залив и городские улицы. Зал затопил полдневный свети звуки: отовсюду неслись бренчанье на гитаре, завывание сотни громкоговорителей, отрывистая трескотня моторов, звуки труб. Панцирь шума покрывал земную поверхность, пелена звучания, ограничивающая вашу внеземную жизнь, с торчащими на крышах антеннами для превращения в звуки волн, которые незримо и неслышно бороздят пространство, с транзисторами, пригвожденными к ушам, чтобы ежесекундно наполнять их звуковою жвачкой, в отсутствие которой вы не понимаете, живете вы или уже мертвы, с музыкальными автоматами, что копят, а затем выплескивают звуки, с беспрерывною сиреной «скорой помощи», которая подбирает тех, кто получает раны в вашей беспрерывной бойне. Уткнувшись в этот звуковой барьер, лава остановилась. Напоровшись на колючки заграждения из сплетающихся звуковых вибраций, я рванулся все-таки туда, где на мгновение увидел было Rdix, но Rdix исчезла вместе с ее похитителем: мелодия, в которой и которой они жили, была затоплена лавиной шума, где различить ее с ее мелодией было невозможно.
Я отступил, я двинулся назад в потоке лавы, я поднялся вверх по склону к кратеру вулкана, возвратился к жизни в тишине, я снова стал затворником.
Живущие снаружи, я прошу, если вдруг в массе окружающих вас звуков вам случится уловить мелодию Rdix, которая, пленив ее, сама попала в плен к немелодичности, любые мелодии поглощающей и истребляющей, если узнаете ее, Rdix, голос, в котором слышится еще далекий отголосок тишины, то сообщите, расскажите мне о ней, прошу вас, внеземляне, временные победители, чтобы я смог в конце концов найти ее и увести вниз, к средоточию земной жизни, чтобы сделать истинно земною жизнь от центра до поверхности Земли, поскольку ясно: победив, вы проиграли.
Пока светит Солнце
Эволюцию звезд, в зависимости от величины, светимости и цвета, можно представить в виде диаграммы Херцшпрунга-Рассела. Жизнь их может быть совсем недолгой (большие голубые звезды существуют считанные миллионы лет), но может также протекать гораздо медленнее (желтые живут десяток миллиардов, а самые маленькие из красныхдаже тысячи миллиардов). Так или иначе, настает момент, когда после сгорания всего имевшегося водорода звезда поневоле расширяется и остывает, превращаясь в «красного гиганта», а затем цепь термоядерных реакций быстро приводит к ее смерти. До наступления этого момента у Солнцажелтой звезды средней мощности, светящейся уже четыре с лишним миллиарда лет, впереди как минимум еще такой же срок.
Мой дедушка обосновался здесь, рассказывал Qfwfq, именно в поисках спокойной жизни, когда взрыв очередной Сверхновой в очередной раз смел их всехего, бабулю, их детей, внуков и правнуковв пространство. Солнце тогда только-только конденсировалось на одном из рукавов Галактики и своей округлостью и желтизной произвело на деда по сравнению с другими звездами хорошее впечатление.
Попробуем пожить на желтой, сказал дед жене. Если не ошибаюсь, как раз желтые и не меняются дольше всего. И вероятно, вскоре вокруг нее образуется планетная система.
Мысль о том, чтобы, когда настанет время выходить на пенсию, после всех этих нескончаемых блужданий среди раскаленного вещества, обосноваться всем семейством на какой-нибудь планете, не исключено, что с атмосферой, растениями и зверюшками, Полковник Eggg вынашивал давно. Не то чтоб дед так тяжело переносил жару, да и к скачкам температуры он давно уже привык за долгие годы службы, просто с возрастом приходит вкус к умеренному климату.
Но бабуля сразу возразила:
Может, лучше вон на ту, другую? Чем крупнее, тем надежнее! кивнув на «голубого гиганта».
С ума сошла, не видишь, что это за звезда? Ты что, не знаешь этих голубых? Не успеешь оглянуться, а они уже сгорели, не пройдет и пары тыщ тысячелетий, а уже будет пора переселяться в мир иной!
Но вы же знаете бабулю Ggge: она у нас молода не только телом, но и духом, не довольствуется тем, что есть, и постоянно жаждет перемен, не важнок лучшему или к худшему, только бы что-то новое. А ведь все хлопоты при спешных переселениях с одного небесного тела на другое всегда ложились на нее, в особенности когда дети были маленькие.
Видно, забывает, как это, от раза к разу, жалуется дедуля Eggg нам, внукам, ну никак не хочет жить спокойно! И чего ей не хватает в Солнечной системе? Небось я, столько промотавшись по галактикам, поднабрался кое-какого опыта! Но нет, моя супруга не желает это признавать
Вот это не дает Полковнику покоя: профессиональным удовлетворением он не был обделен, но вот того, какое ему сейчас нужней всего, испытать не удается, услышать наконец из уст супруги что-нибудь такое вроде: «Да, Eggg, у тебя глазалмаз, я бы за это Солнце гроша ломаного не дала, а ты вот сразу оценил его как в высшей степени надежное и стабильное светило, из тех, что не грозят сыграть с тобой в любой момент какую-нибудь злую шутку, и верно выбрал положение, которое потом позволило удачно разместиться на Земле, когда она образовалась Да, на Земле, при всех ограничениях и недостатках, есть еще приличные места, и детям есть где поиграть, и школы не так далеко» Вот что хотелось бы услышать от жены Полковнику, хоть раз доставила бы старику такое удовольствие Какое там! Наоборот, стоит ей услышать о какой-нибудь звездной системе, которая функционирует совсем иначе, например, о колебаниях светимости двойных звезд созвездия Лиры, и начинается: «Вон где, наверно, жизнь разнообразная, они там движутся и движутся, а мы все время тут торчим, в этой дыре, в глуши, где ничего не происходит»
А что, по-твоему, должно происходить? спрашивает Eggg, призывая нас всех в свидетели. Как будто мы еще не знаем, что везде одно и то же: превращение водорода в гелий, дальше всем известные игры с бериллием и литием, послеобрушение раскаленных толщ, которые светлеют, раздуваются как шары, опять обрушиваются И если б еще можно было наслаждаться этим зрелищем! Но каждый раз боишься по дороге растерять баулы и тюки со скарбом, дети плачут, удочки воспаляются глаза, у зятя плавится вставная челюсть Ведь Ggge же первая от этого страдает, на словах одно, на деле получается совсем другое
Для старого Eggg. как он рассказывал не раз, когда-то тоже многое было в диковинку: и конденсация газа в облака, и столкновение атомов, и зарождение сгустков материи, которые росли, росли, пока не загорались, и появление в небе раскаленных тел всех мыслимых цветов с разным диаметром, температурой, плотностью, манерой расширяться и сжиматься, и все эти изотопы, о существовании которых никто и не подозревал, все эти вспышки, взрывы, магнитные поляв общем, сплошные неожиданности. А теперь Достаточно ему взглянутьи сразу все понятно: что за звезда, какой величины и массы, что сжигает, обладает силой притяжения или, напротив, что-то из себя выталкивает, и насколько далеко, и в скольких световых годах может находиться от нее другая.
Пустынные просторы для негочто железнодорожная развязка: какая ширина колей, какие объезды, стрелки есть, такие и есть, маршруты можно выбирать, но двигаться между путями или перескакивать с пути на путь нельзя. То же касается течения времени: движение всегда осуществляется согласно графику, который Полковник знает наизусть, все остановки, вероятные задержки, пересадки, сроки действия, сезонные изменения. Eggg всегда мечтал, уйдя в отставку, наблюдать за упорядоченным и размеренным движением мираподобно тем пенсионерам, что ходят каждый день на станцию наблюдать прибытие и отбытие поездов и радуются, что самим уже не нужно трястись с вещами и детьми там, среди механизмов, равнодушно вращающихся каждый на свой лад