Им, похоже, весело, несмотря на холод, замечаю я. И все же твоей девушке следовало бы остаться здесь, с тобой. Или, во всяком случае, хотя бы предложить.
Айзек вздыхает.
Шелби поступает так, как находит нужным.
Вижу, роняю я, а потом коварно добавляю:Она ни разу даже не взглянула на тебя.
И что? Просто она не хочет поворачиваться спиной к волнам, они могут застать ее врасплох.
Словно опровергая его слова, она поворачивается, и волна бьет ее в спину. Но даже при этом Шелби не ищет взглядом Айзека на берегу.
Мне кажется, тебе следовало бы подарить свое внимание тому, кто ответит тем же, молвлю я.
И тогда наконец он смотрит на меня. Я жду контактаосторожного, деликатного, словно между двумя стыкующимися космическими кораблями, которые, возможно, Айзек когда-нибудь построит.
Он улыбается. Контакт установлен.
Он мой.
Меня зовут Рокси, говорю я и осторожно кладу пальцы на его ладонь.
Айзек, представляется он, хотя это ни к чему.
Он делает глубокий вдохне дрожащий, нет, наоборотлегкий. Скоро я принесу ему утешение. Избавлю его от боли. Облегчу гнет раздражительности. Пройдет еще немало времени, прежде чем он сложит пазл и поймет, что причина резкой смены его настроенийво мне, так же как во мне и избавление.
Бедный Айзек. Тебе нужно, чтобы кто-нибудь забрал твою боль. Не только боль в лодыжке, но и ужасное страдание, которое, словно бурав, ввинчивается все глубже и глубже в то место, до которого, как тебе кажется, ты не в состоянии добраться. Зато я могу. Это мое предназначение. Я заполню собой эту пустоту. А когда я уйду, пустота будет ощущаться еще острее.
Я видела, как ты играешь в футбол, ненароком замечаю я. Ты хорош.
Он горько усмехается:
Был, когда лодыжка позволяла. Сейчас я совсем не хорош.
Какая жалость! говорю я. Но ведь профессионалы находят способы играть и с травмами, разве не так?
Волна сбивает с ног его друзей, резвящихся в воде, и тогда чаша весов «убираемся отсюда к чертовой бабушке» перевешивает чашу «ой как здорово». Все кое-как поднимаются на ноги и, борясь с откатной волной, бредут к берегу.
Мы с Айзеком встаем.
С тобой так легко общаться, Айзек. Надеюсь, скоро мы встретимся вновь.
Я отступаю из лунного света под тень облака, и Айзек, выскользнув из ущербной реальности, в которую я его завлекла, переводит внимание на своих друзей. Вся компания с топотом несется к нему, гонимая силой собственной зябкой дрожи. Айзек снимает куртку и надевает ее на Шелби. Та, занятая лишь тем, как бы согреться, даже не благодарит. Айзек уже забыл меня, но это ненадолго. Наверное, мне следовало бы приревновать, но ревность мне не свойственна.
Я тихо ухожу, и мое невесомое полупрозрачное платье развевается на ветру, как пламя цвета слоновой кости. Я довольна: я знаю, что прилив уже начался.
Интерлюдия 1Мэри-Джейн (C21H30O2)
Дверь, прежде запертая для меня, теперь открыта нараспашку. Прикольно, правда? Нынче я могу заходить в дом преподобного Беркетта через парадный вход, тогда как раньше приходилось проникать в боковое окно или, как много лет назад с его дочерью, прятаться в темных углах заднего двора.
Слышу как играет виниловая пластинка. Нуар-джаз. Не восстановленная виниловая версия начала тысячелетия, а подлинный оригинальный альбом со всеми признаками возраста: потрескиваниями, шорохами и перескоками. Я знаю эту мелодию: Джон Колтрейн, саксофон, «You Leave Me Breathless (У меня от тебя захватывает дух)».
Преподобный ожидает в гостиной. Приходя сюда, я каждый раз испытываю желание громко заявить о своем прибытии. Потребовать внимания к себе. Но я этого не делаю, потому что стала другой. Я терпеливо жду, сохраняя профессиональную дистанцию. Пусть он начнет действовать первым.
У меня до сих пор не укладывается в голове, что меня легализовали. Мои волосы стянуты в аккуратный пучок. Вместо футболки и драных джинсов я теперь ношу деловой костюмтакой твоя мама со спокойной душой может надеть в офис. Вид у меня как у законника. Не знаю, что и думать обо всем этом.
Мистер Беркетт тоже не знает, как ко всему этому относиться. Я сразу вижу: преподобный только что побывал в туалете, потому что он никак не устроится в своем мягком кресле-реклайнере. В нужник он ходил, чтобы блевать. Ничто из съеденного не задерживается в его желудке надолго. Оглядываюсь вокруг и вижу на кухонном столе жаропрочную форму. Макароны, запеченные с сыром, подарок соседки. На вид совсем неплохо, но преподобный не в силах ничего переварить.
Он ощущает мое присутствие, и оно ему не по нутру.
Оставь меня в покое!
Он всегда твердит одно и то же.
Как все прошло сегодня? справляюсь я.
А, отмахивается он. Если видел одну процедурную, то видел их все. Трубки от капельницы все время перепутывались. Дико раздражает.
Сегодня у него было свидание с Химо. Химонаставник безжалостный. Его учебный центр для начинающихштука жестокая, деморализующая и изматывающая. Но люди идут на это, потому что Химо дает результаты.
Все другие пациенты сидят и читают эти мерзкие журнальчикину, ты знаешьдурные причуды знаменитостей, все такое. Как будто рак сам по себе еще недостаточная пытка. Он закрывает глаза и стонет. Тошнота наплывает на него волнами, и эта волна из тех, что можно назвать девятым валом. Когда она проходит, преподобный закутывается в одеяло и дрожит всем телом, хотя в комнате совсем не холодно. Он хочет откинуть спинку реклайнера, но сил не хватает, так что он прекращает попытки и сидит с прямой спиной. А потом его рвет на журнальный столик.
Преподобный включает электронную сигарету, проверяет маленький стеклянный картридж со мной, сконцентрированной до густого янтарного масла.
Саксофон играет новую мелодию, печальную и проникновенную.
А ты знаешь, что джаз когда-то считали музыкой дьявола? небрежно замечаю я.
Кто бы говорил! Тоже мне еще моральный авторитет.
Бросаю взгляд на его электронную сигаретуогонек показывает, что она готова к употреблению.
Ну что, Джо, поехали? спрашиваю.
Вот как! Мы теперь запанибрата?
Я пожимаю плечами. Он косится на сигарету, но не трогает ее.
Ты не единственный мой компаньон, произносит преподобный.
Конечно нет. Любой из твоего прихода примчался бы сюда в одну секунду, если бы ты позвал. Так почему не зовешь?
Он поджимает губы.
Чтобы они узрели меня в таком состоянии?
Я знаю, что люди звонят ему все время. Он говорит им, как счастлив иметь такую поддержку. Благодарит и уверяет, что любит их всех, а затем вновь погружается в свое добровольное одиночество. Он притворяется, что поступает так из тщеславия и гордыни, но я-то знаю правду. Он не в силах вынести бремя их сочувствия.
Наконец, он поднимает маленький пластиковый цилиндр, неглубоко затягивается, выкашливает все обратно, потом затягивается глубже и задерживает дыхание. Тишина, звучит лишь Колтрейн Затем преподобный медленно выдыхает и кривится от ожога, с которым я покидаю его легкие.
Ты хоть имеешь понятие кха-кха как я тебя кха-кха ненавижу?
Я не отвечаю. Вместо этого массирую его стопы, пока в них не начинается покалывание, затем повторяю то же самое с его руками. Теперь в паузах между нотами преподобный слышит мой голос намного яснее. Он смотрит на картину на стене, изображающую яхту под парусами ясным солнечным днем. Ничего особенного. Но под моим влиянием мазки живописца, пробудившись к жизни, укладываются в дотоле скрытые узоры. Даже в раме вдруг обнаруживается что-то новое, чего он никогда не замечал раньше. Кажется, будто все предметы обрели лица. Тарелки в застекленном шкафчике похожи на большие испуганные глаза. Верньеры и шкалы на винтажном стерео улыбаются и подмигивают. Любопытный эффект, обусловленный моим присутствием. Граница между живым и неживым размывается. И всё наблюдает за тобой.
Я ощущал твою вонь на одежде моей дочери, сообщает он мне. Она пыталась скрыть ее, но безуспешно.
И тогда ты выгнал ее из дома.
Любовь бывает трудной. Но ведь дочка, кажется, стала чистой?
Ну-у, особо грязной она никогда и не была, возражаю я. Мы с ней и сейчас иногда проводим время вместе. Чего я не могу сказать о вас, отце и дочери. Когда ты видел ее в последний раз? Она хотя бы знает, что ты болен?
Ей незачем это знать. Его подбородок каменеет, но я нажимаю на известные мне точки по обеим сторонам лица и снимаю напряжение.
На похоронах, выдавливает он наконец. Последний раз я видел ее на похоронах ее матери.
Его жена умерла во время пандемии. Вирус подхватили оба, но он выжил.
Сара была хорошая женщина, вздыхает он. Почему Он прибрал ее, а не меняникогда не пойму.
Неисповедимые пути, знаешь ли
Он снова застывает.
Надо мной можешь издеваться, сколько хочешь, но моя вераэто красная линия.
Ты прав, я прошу прощения.
На пару секунд я затихаю, но мне необходимо спросить
Она ни разу не пошатнулась? Я имею в виду, твоя вера?
Я не могу позволить ей пошатнуться. Не сейчас. Он слегка горбится. Знали бы мои прихожане, что я ищу облегчения у тебя!..
Это наша с тобой маленькая тайна.
Он крутит головой, и его шея похрустывает, как старая виниловая пластинка.
А тыво что веришь ты? спрашивает он. Если вообще веришь во что-то.
Я верю, что всему свое время, и время всякой вещи под небом.
На его лице появляется тень улыбки.
«Экклезиаст, 3. Может быть, в тебе и заключена толика благодати. Он вздыхает. Я вот все думаю: то, что я прибегаю к тебеэто просто слабость или урок, который я должен усвоить?
Ответить на это можешь только ты, Джо.
Он закрывает глаза и начинает тихо молиться, прося Господа наставить его. Он бубнит невнятно, но Бог понимает даже самые невразумительные молитвы. Я по-настоящему восхищаюсь убеждениями преподобного. Убеждение и мотивация никогда не были моими сильными сторонами. Меня иногда обвиняют в том, что я, мол, верховная жрица апатии. Может и так, но разве не заслуживает каждый хоть изредка роскоши совсем ничего не делать? А потом заказать пиццу.
И все же, несмотря на то, что ты делаешь для меня, я не могу забыть о том вреде, который ты наносишь миру, изрекает он, и, надо сказать, это обидно. Какой такой вред я наношу? Что, он больше, чем вред от Ала? Или от Нико? Нико убил мать Джо. Посеял рак в ее легких, а потом заботливо возделывал этот свой приватный садик. Не исключено, что все это пассивное курение в детстве поспособствовало через годы возникновению рака у самого преподобного. Но я не спорю с ним. Неважно, оценивает он мои усилия или нет, я буду продолжать свое дело. Начинаю массировать его плечи, уделяя особое внимание активным точкам. Тошнота, которую он ощущает постоянно, немного притупляется.
В прошлом году трое подростков из моего прихода погибли в автокатастрофе, говорит он. Все трое были под кайфом.
Я печально киваю.
Да, помню.
Ага, признаешь! Ты была там! Это ты их убила!
Я была там, соглашаюсь я. А еще был дождь, и дерево, и лысая резина.
Это все мелочи по сравнению с тобой!
Они сами пригласили меня, Джо. Я им не навязывалась. Так же как не навязываюсь тебе.
Они были бы живы, если бы не ты!
Может быть, так, а может быть, и нет. «Может быть»негодный аргумент для обвинения.
Пластинка закончилась. Игла поднимается, звукосниматель возвращается на подставку. Преподобный Беркетт сейчас слишком расслаблен, чтобы перевернуть пластинку. Но он по-прежнему слышит музыку у себя в голове. Для него она продолжает играть.
Мы с Сарой любили танцевать под эту мелодию. И после паузы он добавляет:Скоро я опять буду танцевать с ней.
Возможно.
Абсолютно точно, настаивает он.
Я имела в виду, что, возможно, не так скоро, как тебе кажется. Еще несколько сеансов с Химо, и ты, вполне может статься, поправишься. Твои шансы довольно высоки. По меньшей мере пятьдесят на пятьдесят.
Он раздумывает об этом, но не комментирует. Наверно, боится, что, высказав надежду вслух, может ее убить.
Интересно, тебя хоть немного заботит моя судьба? спрашивает он.
Я отвечаю ему вопросом на вопрос.
Если ты поправишься, ты позвонишь дочери?
После короткого молчания он говорит:
Да. Если выживу, позвоню.
Тогда надеюсь, что твое желание исполнится. Держу за тебя кулаки. А сейчас откинь спинку кресла.
Мистеру Беркетту наконец удается привести кресло в почти горизонтальное положение. Я провожу пальцами по голове преподобного, успокаивая нейроны в его мозгу. Его мысли начинают плавно перетекать друг в друга.
Не думай, что я тебя за это поблагодарю.
Еще пара мгновений, и его сопротивление исчезает. Стянувшийся в узел желудок расслабляется, ум успокаивается, словно море под нарисованной яхтой. Мое действие достигает своего пика. Я отступаю, оставляя Джо в спокойном, полубессознательном состоянии.
Мы закончили, бормочет он. Теперь выметайся.
Я никуда не уйду, Джо. Нравится тебе это или нет, но я еще некоторое время побуду с тобой.
Он неодобрительно фыркает и отворачивается. А потом посреди тишины вдруг произносит кое-что. И хотя его словаедва различимый шепот, я их слышу.
Он говорит:
Спасибо.
Но я знаю: лучше не подавать виду, что я его поняла. Вместо этого я распускаю волосы. Ах, как хорошо хотя бы ненадолго вернуть себе ощущение дикости, свободы и жизни по ту сторону закона!
8 ЗЛОВРЕДНОбуйнопомешанноколог
АЙЗЕК
Айзек не хочет совать нос в дела сестрыу него и своих забот сейчас выше крыши. Но он не может проигнорировать то, что с ней происходит. Да это у него и не получилось бы. Даже когда родители пытаются говорить с ней тихо и сдержанно, из этого ничего не выходит, потому что Айви всегда переходит на крик. Она негодует, что они лезут в ее личную жизнь, и при этом сама доводит подробности своей личной жизни до всех, кто находится в пределах слышимости, когда она ругается с родителями.
Вот почему, выходя из дому во второй половине следующего дня, Айзек уже знает, где побывала Айви и куда она идет.
Ему необязательно ехать вслед за ней. Он направляется к Шелби и может просто свернуть налево, а не направо. Но он едет направо и догоняет сестру, когда та подходит к углу улицы. Пешком. Она всегда передвигается либо пешком, либо на автобусе. Никогда не пользуется своим велосипедом, потому что это напоминает ей, что у нее только два колеса вместо четырех.
Айзек опускает стекло.
Подвезти?
Не надо, сама дойду.
Он знал, что она так ответит. А еще он знает, что она направляется в аптеку «Уолгринс»купить лекарство по рецепту, выписанному доктором Торресом. Родители настояли, чтобы она сделала это не откладывая.
Айзек едет медленно, подстраиваясь под шаг сестры. Машина, едущая сзади, гудит, затем обгоняет.
Слушай, до «Уолгринса» же мили две, не меньше, уговаривает он. Чем скорее ты управишься, тем скорее можно будет выбросить все это из головы.
Наконец Айви скрепя сердце уступает.
Ладно. Она садится в машину и с силой хлопает дверцей. Это тебя предки послали за мной, верно? Небось думают, что я не пойду в аптеку и не куплю лекарство.
Может, и думают, но нет, они меня не посылали. Я просто слышал ваш разговор и к тому же сам собирался уходить.
Заколотить бы тебе уши гвоздями! А то слух у тебя чересчур острый.
Ой, больно!
И чего ты все время останавливаешься перед каждым чертовым знаком «стоп»? Тебе что, делать нечего?!
Айзек понимаетона вовсе не злится на него, просто выпускает пар. В голове сестры сейчас работает собственный зловредный код. Айзек не станет на нее обижаться. Вместо этого он одаривает ее самой лучезарной из своих братских улыбок.
Может, я не хочу лишиться прав? говорит он, понимая, что это уколет ее достаточно чувствительно, чтобы она прекратила нападки.
Удар ниже пояса, бурчит Айви.
Согласен.
Некоторое время они едут в молчании. Затем Айви спрашивает:
Как твоя нога?
Лучше, отвечает он коротко, не желая вдаваться в подробности. Как твое эго?
Травмировано, отрезает она. Доктору Торресу надо бы повесить в своей приемной табличку с названием «Пучина безнадеги». Малышня носится как оглашенная, родители не могут контролировать своих отпрысков У меня было чувство, будто я сижу за детским столом у кузена Логана.
У их двоюродного брата Логана (он всего на три года младше, но в их памяти навечно остался восьмилеткой) проблемы с контролированием своих импульсов. Однажды в День благодарения, не в силах ждать, он запустил руку внутрь индейки, желая полакомиться начинкой. Беднягу отвезли в больницу с ожогами третьей степени.