Вечерний воздух за порогом был так сладостен, что все ее чувства оцепенели, голова закружилась, она остановилась и закрыла глаза из опасения упасть. Пушки все еще грохотали на севере, громче, чем раньше. Когда она смогла вдохнуть полной грудью, она различила в воздухе запах от полевых костров и готовящегося мяса и ощутила голод. Голод, которого никогда не знала. Заслуженный голод. Как странно чувствовать себя такой живой посреди всех этих смертей. Как ужасно. Во всем мире не было места более трагичного, чем это, но она не захотела бы сейчас оказаться ни в каком другом месте. Жизнь, которую она вела, женщина, которой она была, все это казалось сейчас бесконечно далеким. Что же с ней будет, когда все это закончится?
Она ощутила на плече чью-то руку.
Карла
Открыла глаза и увидела Ампаро, глядящую на нее. Глаза ее ярко сияли, это любовь светилась в них. У нее в волосах был гребень слоновой кости, прекрасной работы. Карла обнаружила, что этот подарок больше не выводит ее из себя, и ощутила огромное облегчение. Ампаро просто светилась. Или же это Карла видела мир в новом свете и замечала свечение в тех вещах, к которым была слепа до сих пор? Чувства снова захлестнули Карлурадость, смешанная с печалью. Ничего не говоря, Ампаро обняла ее, Карла прижалась к ней, вдруг ощутив себя ребенком, больше всего потому, что в руках Ампаро была силасила, о которой она никогда не подозревала, поскольку не интересовалась. Мир Карлы перевернулся вверх дном. Но она почему-то ощутила себя свободной. Ампаро погладила ее по волосам.
Тебе грустно? спросила она.
Да. Карла подняла голову. Нет. Грустно, но от этого хорошо.
От грусти никогда не бывает плохо, сказала Ампаро. Грустьэто то зеркало, в котором отражается счастье.
Карла улыбнулась.
А я счастлива. Особенно счастлива видеть тебя. Я по тебе соскучилась.
Ампаро сказала:
Я хочу познакомить тебя с моими друзьями.
Ампаро никогда раньше не говорила, что у нее есть друзья, но и она сильно изменилась за последние дни. Не привязанная больше к одной только Карле, она была похожа на вырвавшуюся из клетки птицу. По духу она была ближе этим людям, чем могла когда-нибудь стать Карла. Она бродила по улицам и верфям, пользуясь свободой безымянности, какой Карла не знала никогда. Карла посмотрела на госпитальную лестницу, под которой стояли, ожидая, два юных мальтийца. У старшего, наверное лет двадцати, на месте правой руки была недавно перебинтованная культя. Она помнила его по госпиталю. Его привезли прошлой ночью и отпустили этим вечером. Его лицо до сих пор было серым от боли, глаза до сих пор пустые и застывшие от пережитого ужаса битвы.
Младший, совсем еще мальчишка, может быть, лет четырнадцати, был босоног и неумыт. Детская гладкость и нежность плоти, которые должны бы смягчать его черты, были начисто выжжены той жизнью, какую он вынужден был вести, у него были острые, как лезвие бритвы, скулы и орлиный нос. Глазатемные и дикие, словно он едва сдерживал запертую внутри его энергию. Он нес кирасу и шлем, надетый на убранный в ножны меч; оружие и доспехи, как решила Карла, принадлежат другому юноше. В отличие от своего товарища, который опустил глаза, когда она взглянула на него, младший смотрел на нее с живым любопытством. Она задумалась, в своем нынешнем возвышенно-духовном состоянии: что же он в ней увидел?
Ампаро представила безрукого парня как Томазо. Он отступил на шаг назад, склонив голову в знак почтения. Младший, высокий мальчик, с трудом скрывал восторженную улыбку.
А это Орланду, сказала Ампаро.
Орланду отвесил изысканный поклон, Карла даже подумала, не издевается ли он над ней.
Орланду ди Борго, представился он. И добавил с восторгом:К вашим услугам, мадам.
Его зубы ярко белели на фоне чумазого, обожженного солнцем лица. Карла сама подавила улыбку.
Так ты говоришь по-французски, сказала она.
Он пожал плечами.
Французский, итальянский, испанский. Все языки. По-испански хорошо. Очень хорошо. В гавани, от рыцарей, от путешественников. Он указал пальцем на свое ухо, потом на глаз. Я слушаю, наблюдаю. Знаю по-арабски от рабов. Ассалам алейкум. Это значит: «Да пребудет с тобой мир».
То, как он рисовался, вдруг напомнило Карле о Тангейзере.
А твой друг? спросила она. Он тоже говорит на многих языках?
Томазо говорит только по-мальтийски, но он храбрый, очень храбрый. Мы работали на кораблях. А теперь он дерется вместе с героями в Сент-Эльмо. В его французский примешивались слова из множества других языков, но говорил он довольно бегло. Карла кивнула. Томазо, несчастный оттого, что стал центром общего внимания, стоял молча, свесив голову. Орланду сказал:Это вы та графиня, которая разыскивает своего пропавшего сына? Бастарда.
Карла заморгала. Она посмотрела на Ампаро, в чьих глазах читался живой вопрос. И в то же время переполняла надежда. «Ну прошу, скажи, что это он».
Вы его нашли? спросил Орланду с совершенным бесстыдством.
Карла вдруг совершенно оцепенела.
А ты знаешь об этом? спросила она.
Разумеется. Все кругом знают. Большой капитан расспрашивает. Тангейзер. Он произнес его имя так, словно несказанно гордился уже только тем, что знает его. И большой англичанин тоже. Они спрашивают, люди слышат, говорят об этом. А вы удивлены?
От того, как изумился Орланду ее изумлению, она ощутила себя дурочкой, но его бравада показалась ей слишком очаровательной, чтобы обижаться. Возможно ли, что это действительно он? Она спрашивала свою душу, спрашивала свое сердце, но не ощущала к нему острого влечения. Карла почувствовала, как ее охватывает паника. Она отрицательно покачала головой.
Думаю, вы его не найдете, сказал Орланду.
Почему нет? спросила Карла.
Ему двенадцать, да? Родился в канун Дня всех святых?
Верно.
Он сверкнул зубами.
Я знаю все новости. Я умею слушать. Я наблюдаю. Он указал в ночь мечом. Этим утром капитан Тангейзер разгромил батарею турок на мысе Виселиц.
Волнение Карлы приобрело иной оттенок.
И где он теперь?
Тангейзер? Орланду пожал плечами нарочито загадочно. Он приходит. Он уходит. Говорят, у его коня Бурака есть крылья. Мальчик поглядел на Ампаро, словно этот миф исходил от нее и он желал подтвердить подлинность своих сведений. Ампаро говорит, я смогу с ним познакомиться. С вашего разрешения.
Конечно. Но скажи мне, почему я не найду сына?
Потому что не нашли его до сих пор, сказал он, будто бы на свете не было ничего более очевидного. Никто не знает такого мальчишку.
А сколько лет тебе, Орланду?
Он вспоминал слово, сжимая и разжимая пальцы. Потом сказал:
Семнадцать. Увидел, что она совершенно ему не поверила, и пошел на попятный. Пятнадцать! Да, думаю, так. Скоро. Не меньше. Он потряс мечом. Достаточно взрослый, чтобы драться с турками, если они захотят схватить меня. Я убивал собак, много собак, а мусульмане ничем не отличаются.
А когда у тебя день рождения? спросила Карла.
Самоуверенность Орланду мгновенно испарилась. Он пожал плечами.
Дни рожденияэто для детей. Богатых детей.
У меня тоже нет дня рождения, вставила Ампаро.
Правда? удивился Орланду.
Ампаро закивала, и Орланду снова приободрился.
Я родилась весной, сказала Ампаро.
А я родился осенью, сказал Орланду. Это я знаю. Он посмотрел на Карлу, должно быть заметил ее смятение, потому что немного подумал, улыбнулся, а затем покачал головой.
Я? Ваш сын? произнес он. Потом снова покачал головой. Я хотел бы, да, конечно, но вряд ли это я.
А почему нет?
Он пожал плечами и высказал то, в чем она не посмела признаться себе сама.
Вы слишком красивы, сказал он. Взгляните на меня. Она поглядела. Проблеск надежды в ее душе померк. Орланду улыбнулся убедительности своего доказательства. Он сказал:Неужели вы думаете, что я тот мальчик?
Томазо переступил с ноги на ногу, и Карле стало совестно, что она держит их среди улицы. Она ничего не ответила Орланду. И посмотрела на Ампаро.
Почему бы тебе не пригласить своих друзей к нам на ужин?
Глаза Орланду широко раскрылись. Ампаро кивнула ему.
Точно, сказала Ампаро. Идемте, поужинаете с нами в оберже.
Орланду торопливо заговорил с Томазо, на лице которого отразилось нежелание и смущение. Орланду, не проявляя снисхождения к раненому другу, схватил Томазо за здоровую руку и улыбнулся Карле.
Спасибо, ваша светлость, большое спасибо. Мы идем.
* * *
В Английском оберже Никодим приготовил ягненка и лепешки, Орланду же был вне себя от волнения, когда выяснилось, что в любой момент ожидается прибытие великолепного капитана Тангейзера. Но пока что он не хотел лишних потрясений, поскольку с батареи на стене Сент-Анджело вернулся Борс; лицо его было черно от пороха. Он притащил две большие бутыли вина в оплетке и, как оказалось, явился вполне достойной заменой объекта слепого поклонения юности. Орланду сидел за столом в трапезной вместе с варваром-англичанином и Томазо, героем Сент-Эльмо, он переводил для них обоих, и кто запретил бы ему гордиться тем, что два таких человека принимают его как равного?
Пока они ели и пили, разговор шел о кровопролитной осаде на другой стороне гавани, об удивительной стойкости защитников и самоубийственной храбрости янычаров и о том, какое это чудо, что форт продержался уже семнадцать дней. Даже самые закаленные рыцари в Сент-Эльмо, говорил Томазо, такие как Ле Мас, Луиджи Бролья, Хуан де Гуарес, сомневались, что сумеют продержаться еще три-четыре дня, несмотря на прибывающее ночами подкрепление. Никто там не надеялся остаться в живых, за исключением разве что мальтийских пловцов, которым было приказано, когда несчастье произойдет, спуститься к воде и оставаться еще один день. Время от времени глаза Орланду блестели от слез, и Карла думала, отчего проявления отваги трогают мужские сердца, как ничто другое.
На десерт Никодим подал хлеб, поджаренный в сливочном масле, посыпанный марципаном и сахаром, и был единодушно провозглашен царем поваров, после чего разговор пошел о будущем кампании. Карты чертились на столе свечным воском, пальцами и острием ножа в лужицах разлитого вина. Спорили о стратегиях противников, о хитроумии Драгута (Борс клялся, что убил его сегодня выстрелом из пушки), о неистовстве Мустафы-паши, которая равнялась блистательности Ла Валлетта. Борс рассказывал байки о своих последних приключениях в войнах Карла Пятого и о службе Тангейзера под хвостатыми знаменами Сулеймана. И с каждым рассказом глаза Орланду делались все шире, все безбрежнее от жажды подвига. И хотя он ничего не говорил, Карле было грустно, ибо именно так разрастались и расцветали военные мифы; в них верили даже те, кто должен был знать наверняка их лживость, ибо сами ониживое подтверждение жестокости и безумия войны.
Хотя, может быть, и не знали или не позволяли себе знать, ибо их восторженность была неистощимой, а разговор перешел на оружие, на превосходство турецких мушкетов, на слабость турецких доспехов, не выдерживающих ближнего боя, на топоры и булавы, алебарды, кинжалы и пики, на различной ширины и длины мечи, на их гарды и поперечное сечение, на боевые молоты, которые Борс считал самым надежным инструментом, не знающим равных.
Все это время женщины были тенями на фоне стены, но если Ампаро была рада и наслаждалась теплотой и душевностью компании, то Карла валилась с ног от усталости. В любом случае ей было невыносимо превознесение войны после той печали, которую она испытала в палате «Сакра Инфермерии». Матиас не появился, никто не знал, когда он вернется. Она извинилась и под хор благословения и благодарностей ушла спать, легла, мгновенно погрузившись в глубокий сон.
Она проснулась, ощутив на плече чью-то руку. Ампаро стояла у ее кровати со свечой. Она была завернута в полотенце и с трудом сдерживала волнение.
Карла, сказала Ампаро, это Орланду! Это все-таки Орланду!
Карла свесила ноги с матраса и соскользнула на пол. Сердце опережало разум, подпрыгивая до самого горла. Она схватила Ампаро за руку. И сумела проговорить:
Орланду?
Тангейзер говорит, Орланду твой сын.
Голова у Карлы шла кругом, она едва не упала обратно на кровать. Она чувствовала, как дрожащее отчаяние сдавливает ей грудь. Карла судорожно вздохнула. Орланду ее сын. Орланду ее сын.
Слезы застилали взгляд. Она сказала вслух:
Орланду мой сын.
Ну разве не чудесно? сказала Ампаро.
Карла поспешно кинулась мимо нее к плащу. Потом повесила его на место. Она не может идти к нему в ночной рубашке. Карла повернулась к простому черному платью, разложенному на столе. Волосы, подумала она. Они растрепаны после сна. Мальчику, разумеется, это безразлично. Но все равно.
Она снова судорожно вздохнула.
Скажи Орланду, что я сейчас спущусь.
Карла стянула через голову ночную рубашку и отшвырнула на кровать. Ампаро сказала:
Орланду здесь уже нет.
Карла застыла от ужасного предчувствия. Она закрыла глаза, снова открыла и посмотрела на Ампаро. Радость Ампаро, все еще искренняя, теперь омрачилась. Карла заставила себя успокоиться.
Где он? спросила она со всем спокойствием, на какое была способна.
Не знаю. Тангейзер с Борсом отправились его искать на верфи.
Карла взяла ночную рубашку и снова натянула на себя. В конце концов, хватит и плаща, и черт с ними, с волосами.
На Калькаракские верфи? спросила она.
Она взяла с вешалки плащ, посмотрела на пол, отыскивая туфли.
Нет, ответила Ампаро. Верфи Сент-Анджело.
Карла замерла, наполовину натянув плащ на плечи.
После дня, проведенного в госпитале, она очень хорошо знала, что именно с верфей Сент-Анджело отправляются на верную гибель в форт Сент-Эльмо.
Крик вырвался у нее из горла.
Карла, как была босая, выбежала на улицу Мажистраль.
* * *
Суббота, 9 июня 1565 года
ЗонраМарсашлоккАнглийский обержверфи
Трудный день, но удачный, думал Тангейзер, пока он устало плелся через Эль-Борго к Английскому обержу. Во всяком случае, удачный для него. Он только что докладывал Старки. Все его действия вызвали должное восхищение, но у лейтенанта Английского ланга он застал все высшее христианское командование в состоянии, близком к панике, вызванной двадцатичетырехчасовым кризисом в осаде Сент-Эльмо.
После семнадцати напряженных дней отчаянной, неистовой рукопашной туркам удалось удержать ров перед фортом Святого Эльма, захватить защитный равелин перед главными воротами, построить лестницы и перемычки, ведущие к колоссальной бреши в юго-западной стене. Подобное отчаянное положение вызвало бунт в рядах молодых рыцарей, которые решительно настаивали на вылазке, чтобы умереть, как полагается мужчинам, а не ждать, словно овцы в загоне, за уже не защищающими руинами. Ла Валлетт, с присущей ему гениальностью, отправил защитникам послание, предлагая «бежать в безопасный Эль-Борго». Обвиненные в чем-то весьма похожем на трусость, несмотря на нечеловеческую отвагу, которую они проявляли все это время, раскаявшиеся бунтовщикидля которых возвращение означало презрение со стороны всего орденаумоляли великого магистра не освобождать их от обязанностей и клялись безоговорочно выполнять все его приказы.
Когда Тангейзер уходил из Сент-Анджело, в верфях собралось подкрепление из пятнадцати рыцарей и девяноста мальтийских ополченцев, чтобы отправиться на другую сторону гавани. И скатертью дорога, подумал Тангейзер. Если хоть немного повезет, завтра, приблизительно в это же время, он сам без зазрений совести покинет это место, отправившись по чернильно-синей воде к берегам Калабрии.
* * *
Оставив тем же утром на мысе Виселиц кавалеристов де Луньи, Тангейзер исследовал берег в двух милях южнее мыса, пытаясь найти спрятанные лодки ордена. Он добрался до деревушки Зонра, но так ничего и не обнаружил. Деревушкакакая-то дюжина рыбацких хижинбыла дочиста разграблена турками, из домов вынесли все, что годилось на растопку: мебель, двери, оконные рамы, балки и перекрытия. Все, что напоминало о некогда имевшемся здесь небольшом причале, обрубки деревянных свай, торчащие под водой. Он бродил по берегу еще час, разглядывая каждый фут треугольного пляжа, но не увидел ничего и начал уже подумывать: а вдруг Ла Валлетт спрятал на северном берегу не все лодки? Большая их часть должна была находиться здесь, потому что отсюда ближе к Мдине и Сицилии, но все ли? Он брел вдоль кромки воды, пока не уперся в одинокую скалу на краю пляжа. Она была совсем голаятолько прирожденный скалолаз поднялся бы на нееи выдавалась в море ярдов на двадцать. Чутье контрабандиста влекло его сюда.