- Пфе, быстро же они кончились, - фыркает Беккер, вытирая пот со лба. - Хозяин, вина!
Противники отползают, утаскивая раненых. По плечу Васко струится кровь, Бартемо держится за бок.
Хозяин выглядывает из-за стойки, громко сетуя на господ, что не пожелали выяснять отношения на улице. Питер бросает на стол монеты, пресекая его нытье, золото блестит в неверном свете ламп.
- Хватит, что ли, - бурчит инглес. - Милая леди, мы с вами...
...так и не потанцевали, хочет добавить, но с улицы доносится крик, вбегает мальчишка, растрепанный и босоногий.
- Стража, стража городская!
- Э! - крякает Беккер.
- Что же, черти, уходим! - выражает общую мысль мистер Нэд.
И снова через заднюю дверь, лапая служанок и нервируя повара, скаля зубы и вываливаясь в проулок, а после и на соседнюю улицу. Пугать прохожих и звезды на ясном небе.
На следующее утро болела голова и подавала признаки жизни совесть, заглушенная, впрочем, легким столовым вином, красным, поданным к мясу с тушеными овощами. Та часть команды, что гуляла на берегу, выглядела вялой, но более чем собою довольной.
Начальник стражи, что навестил капитана после обеда, спрашивал все насчет ночных беспорядков, а капитан, в свою очередь, все удивлялась и клятвенно заверяла, что ее-то мальчики в этом не участвовали и участвовать никак не могли. Воспитание другое. "Мальчики" ухмылялись и кивали.
Поверил ли им начальник стражи, так и осталось загадкой. Но ушел. И никого сие дело более не волновало.
* * *
Педро, он же Питер Стоун, явился в капитанскую каюту к вечеру, когда думали уже накрывать на стол. Встретили его возгласами одобрения и хлопками по спине, Лючита улыбнулась и пригласила на ужин, составить компанию ей, Энрике и мистеру Нэду. И заодно поговорить о делах. Питер приглашение благодушно принял.
Ужинали они, разговаривая о безделице, мельком лишь касаясь событий вчерашних, как внимания не стоящих. Поужинав, принялись за разговоры серьезные.
- Значит вы, сеньор Питер, предлагаете нам фрахт на Дарьену, в Картахену-де-Индиас, так понимаю?
- Истинно так, мил... - он покосился на Кортинаса и произнес, - сеньорита... Фелис. Так вас теперь величать?
Девушка двинула плечиком и подтвердила его правоту.
- Мне нужен надежный корабль и не особо разговорчивый капитан.
- Что ж вы везете?
- Оружие, - сказал Питер, по губам скользнула усмешка, прямо как у брата. - Ну и так, мелочи всякие. Я надумал перебираться на южный континент, дела, понимаете ли, дела. Надеюсь, вы мне в этом поможете.
Лючита улыбнулась в ответ.
- Я тоже на это надеюсь.
- Тогда - по рукам?
Она протянула навстречу широкой ладони свою.
* * *
Летело время, то взмывая и паря неспешно, то стремительно падая вниз. Каждый день выползало солнце на небосклон и надувал паруса ветер, лишь ненадолго стихая. Море шумело, шуршало и билось, то вгрызаясь в берега, то лаская их. Так же, как и столетия назад. Так же, как и столетия спустя.
- Ничего в этом мире не меняется, - задумчиво проговорила Лючита, проводя пальцами по поручню лесенки, ведущей на полубак. - Ничего. Только мы, люди. И города. Хотя... что города? Придет особо крупная волна, или встряхнет хорошенько землю, и что те города? Были - и нет.
- Рано еще такими мыслями засорять столь прелестную головку.
Питер бодр и весел. Расправляет плечи, потягиваясь после сытного завтрака. Острова местные щедры и на фрукты, и на мясо различных сортов, богаты рыбой, потому нужды в еде ни у кого не возникает.
- Вы насмехаетесь, да?
- Ничуть. Лишь предупредить хочу: от серьезных мыслей женщины стареют и дурнеют.
- Нахал!
Питер ухмыляется озорно.
- Где-то я уже это слышал.
Девушка фыркнула, отворачиваясь. Мужчина придвинулся ближе, рука потянулась обнять, но остановилась в нерешительности возле спины. Встал рядом, скосил глаза на собеседницу.
Волосы развевает ветер, бросает пряди на лицо, она морщит нос и трясет головой, откидывая их назад. Глаза блестят, когда осматривает горизонт и оглядывается на палубу с лениво-сосредоточенными матросами, на тугие паруса, звенящие снасти.
Ложится между бровей складочка, она спрашивает:
- Вы и вправду так думаете?
- Как? - переспрашивает он, позабыв уже недавние свои слова.
- Что женщине вовсе не следует думать серьезно и быть ученой, и... многое такое, что обычно говорят мужчины, желая утвердить свое величие.
Темные глаза ищут все в глазах его снисхождение или насмешливость, но не находят.
- Знание умножает печали, милая леди.
- Но как же? Я всегда думала, что знание необходимо, что делает оно нас умнее, мудрее, а жизнь... всячески лучше!
- Но делает ли оно нас счастливее? Возьмите, к примеру, обычного рыбака. Много ли он знает о жизни вне своей деревни? Вне маленького клочка суши и видимого до горизонта моря. Много ли? Уверяю вас, не слишком. Однако же, быть счастливым шансов у него куда как больше, нежели у человека, занятого делами государственными, богатого и знатного, или у человека ученого, думающего о судьбах людей и о науке. Так что, милая моя леди, знание никак не может умножать счастья.
- Но что же делать тогда? Неужели нужно довольствоваться малым, и не знать, и не интересоваться даже?
- Интересные у вас выводы.
- Это не мои выводы! - сказала Лючита, сердясь на его усмешку. - Вы сами так говорите. Я же думаю, что знание само по себе ни вреда, ни пользы не несет, потому как возможности такой не имеет. И счастливы или не-счастливы сами люди, радующиеся или огорчающиеся разным событиям. И знание тут не при чем. Все дело в отношении. Что?
Девушка замолчала и нахмурилась, разглядывая Питера, на лице которого появилось странное выражение, будто смешались воедино удивление с восхищением и чем-то еще, и хочет он нечто сказать, но не решается. В миг под ее взглядом выражение изменилось, лицо обрело прежнюю невозмутимость с оттенком насмешливости.
- Ничего особенного. Чувствую, вы состаритесь все же от своих мыслей.
Он тронул легонько складочку между ее бровей. Девушка дернулась и ответила не без тени ехидства:
- Боюсь, сеньор, вам не дано этого увидеть.
- Почему же?
- Дарьенский залив не так уж и далек, как могло бы казаться.
Легкий кивок, отмечающий прощание, приседание-книксен - привычки, привитые годами, никак не желали сдавать, - и девушка, сославшись на дела, спустилась с полубака.
Уберто посторонился с пути, пропуская. Глянул быстро и взгляд опустил. Он всегда смотрел на нее со странным выражением в серых, как штормовое море, глазах. И каждый раз, как ловила на себе этот взгляд, вопрошала безмолвно, что это значит и не нужно ли чего. Юноша глаза опускал, оставляя подозрение и смутную еще догадку.
Время летело и тянулись дни. Энрике приглядывался все к Питеру, отмечая, что инглес смотрит на сестру вовсе не по-дружески, намекал на это Лючите, но девушка все отмахивалась, как от лишних домыслов.
- Во всем-то ты, братец, видишь смысл романтический, - укоряла она. - Даже там, где его нет.
Кортинас скалил зубы и отвечал, что верить ему или нет - дело хозяйское, свое же назначение он выполняет исправно.
- И назначение твое - оберегать всячески дорогую сестру?
- Именно.
Она же улыбалась и не принимала всерьез.
Занятия с Питером возобновились, они прыгали и катались по палубе, вызывая у команды то смешки, то уважительное хеканье. С Энрике же инглес схлестнулся раз, и сколько в той схватке было от игры, сколько от боя настоящего, понять не успели, потому как остановлены были властной читиной ручкой.
После пили уже более чем мирно в капитанской каюте, и ужинали вчетвером, и снова пили. Мистер Нэд вещал о свободе и суровости моря, Питер рассказывал о прелестях городов, Кортинас подчеркивал, что радость - в контрасте, а Лючита все слушала, слушала, хмелея от вина и приятной компании.
- Не понимаю, что вы все в этом находите; много воды, ветер и качка... из твердого и надежного только палуба, и всегда есть возможность погибнуть.
Так говорил человек сухопутный, а моряки улыбались чуточку снисходительно. Море не каждому дано полюбить.
- Вот вы, милая леди, как считаете? Не хотели бы поселиться на берегу, осесть, корнями обрасти, возможно, даже семьей...
Мистер Стоун присаживается на краешек стола, пальцы ласкают бокал, взгляд голубых глаз искрится и лишает воли. Девушка отлепляется от спинки кресла, принимая вертикальное положение.
- Не думала как-то об этом. Наверное, мне еще рано.
Пожимает плечиком будто в ответ на свои размышленья.
- А в целом согласна с братцем: суша прекрасна тогда лишь, когда приходит на смену морю. Ведь так много городов и мест, мною не виденных, и от возможностей этих голова идет кругом и сердце наполняется радостью. Мир огромен и чудо как хорош!
- Он не так уж велик, мир этот, и когда-нибудь все новое кончится или же вам надоест, или...
- На мой век хватит, - отвечает она, пытаясь обратить все в шутку, но Питер не отстает.
Кортинас и мистер Нэд, в легком подпитии оба, затеяли спор меж собой. Голоса их становятся громче, наполняют небольшое пространство каюты.
- Нежная моя леди, но ведь вы понимаете, что не сможете жить так всегда: бороздить с отважной командой моря и океаны, торговать, воевать и грабить...
- Но почему же я не смогу?
- Вы ведь женщина, как бы не отрицали суть свою, а первейшая и естественнейшая потребность женщины...
Девушка выпрямляется резко.
- Можете не продолжать, сеньор. Я поняла вас прекрасно, и мне кажется, что для разговоров подобных вы не ту выбрали.
Голос ее холоден. Питер начинает извиняться, но она не слушает, проходит мимо, обращая на себя удивленные взгляды увлекшихся спором моряков. Распахивает дверь, грудь вздымается, вдыхая жадно соленый воздух.
- Господа, попрошу оставить меня одну.
Мужчины выходят, косясь на инглеса, переглядываясь со знанием дела. Мистер Стоун задерживается у двери, девушка говорит тихо:
- Прошу прощения, Питер, я вас очень ценю, как друга, но... единственная моя настоящая любовь - это море.
Уголки его чувственных губ поднимаются, в улыбке этой и грусть, и понимание, и нежелание принимать, и... неспособность держать.
- Сеньорита Фелис, пусть ваше море отвечает взаимностью дальше.
* * *
Он ушел, желая доброй ночи и ясных снов, и разговоры эти не повторялись более. Наоборот даже, Питер был предельно вежлив и внимателен, но отстранен настолько подчеркнуто, что даже люди его удивились перемене настроения этого вечно нахального и неожиданного в своих действиях сеньора.
- Срезала его, видать, наша донья, - говорил Чуи громким шепотом, слышным на пол-корабля. - Инглес этот, утлегарь ему в поясницу, сойдет в Картахене, и забудем все про него.
Но покамест Дарьенский берег далеко был, и про инглеса забыть не получалось, как не получалось игнорировать людей его, пятерых мужчин суровой наружности, серьезных, морскими делами интересующихся.
Энрике, заявившись в каюту, говорил с досадой:
- Инглесы твои обожаемые шарахаются без дела, везде нос суют.
- Братец, с каких это пор в тебе столь ярая нелюбовь к нациям проснулась?
- Почему же ярая? Так себе нелюбовь. И это не к нациям, а к людям бездельным.
- Я придумаю что-нибудь. Сегодня же с Питером поговорю.
Братец, старший, но по сути совсем мальчишка еще, подмигнул:
- Ты поговори, да.
Она вздернула нос, глядя чуточку свысока. Юноша вскинул руки.
- Ничего такого, нинья. Ты... окружила себя влюбленными в тебя мужчинами, сестренка. Не боишься, что подерутся?
- Кто?
- Ну, к примеру Питер с Уберто. Вернее, как раз наоборот -- Уберто с Питером. Хотя нет, этот в-море-рожденный будет молчать и вздыхать, на тебя глядя. Как и Йосеф, бедный мальчик. Но этому-то как раз полезно иметь предмет обожания.
- О чем ты говоришь, братец? Йосеф ребенок еще, а Уберто мне как брат, как ты, например. Он очень уж странный, но... хороший такой. Будто из другого мира. И из нашего тоже.
- Ладно, допустим, что Йосеф мальчишка, хехе, и этот Димаре - брат. А мистер Питер?
- Что мистер Питер?
- Не притворяйся, что не понимаешь, сестренка! Если он после всех этих ваших уединений в каюте не женится на тебе, придется вызвать его на дуэль!
- Мы разговаривали! - возмущается девушка.
- Знаем мы такие разговоры, - начинает Энрике, осекается, хохоча и уворачиваясь от летящего в него сапога, - шучу я, шучу! Чита! Не надо! Только не чернильницу... все, все! Я ухожу!
За братцем хлопает дверь, а девушка так и застывает с маленькой баночкой в руках и улыбкой на губах. Лицо все никак не желает принимать серьезное выражение, а в груди щекотно и тепло. Всякой женщине приятно сознавать невольную свою власть над мужчиной в делах столь тонких как предпочтение и симпатия.
* * *
Плавание это по всем признакам хочется назвать успешным: ровный устойчивый ветер, лишь единожды сменившийся коротким шквалом и ливнем, дружная команда, знающая свое дело, собеседники, приносящие в каждый день новый оттенок интереса. Да и побережье Дарьенское тянется уже вдоль левого борта. Хочется назвать переход сей успешным, да не завершен он еще, и примета дурная - говорить наперед.
И не так все просто и радужно на корабле. Капитан ходит смурная, серьезная, как никогда. Команда оттого переговаривается, строит догадки да косится на сеньора инглесского, понимая, что каким-то боком и он тут замешан. Подумывают уже, не бросить ли за борт его, во избежание, так сказать, да и капитан чтоб не грустила более.
- Чита, скажи мне, что между вами случилось?
Девушка едва не подпрыгивает, слыша за спиной знакомый голос.
- Ох, братец, пугаешь меня!
- Что-то ты стала пугливая, нинья. Могу я узнать, что тому причиной? Или же... кто?
Лючита под его пристальным взглядом опускает голову. Встряхивает волосами, отвечая:
- Ничего такого, о чем стоило бы рассказать.
А воспоминания, столь тщательно отвергаемые, всплывают в сознании.
С чего начался тот разговор, и как они остались вдвоем в вечереющей быстро каюте, не запомнилось, как не запомнилось и то, коим образом Питер оказался близко, слишком близко, чтобы говорить хоть о каких-то приличиях.
Картинка ясная и переживается, будто сейчас.
Вот говорит он милые глупости и тут же, балансируя на грани нахальства с грубостью, делает заметки насчет сущности женской и места в жизни, и она на них покупается, будто бы в первый раз. Вспыхивает, вызывая улыбку и смущаясь оттого еще больше.
- Все бы вам только шутить, Питер! - укоряет она. - Прямо как братец мой.
Мужчина сидит рядом, едва ли не касаясь своей рукой руки ее, и близость эта волнует, хоть не волновали никогда ни проживание на маленьком пространстве с двумя десятками отвязных молодцов, ни совместные пьянки с ними.
- Брат ваш в силу родства теряет множество замечательных возможностей, - отвечает мужчина.
Наклоняется стремительно, заключает в объятия. Сердце колотится где-то у горла, застывает на губах готовый сорваться вскрик, когда целует он нежно, но властно, и понимает она тогда, что отталкивать вовсе не хочется. Поднимается от живота волна дрожи, заливает теплом все тело, делая его мягким и податливым.
- Нет, - шепчет она, слушая разум свой, но руки не желают быть сильными, а голос дрожит.
- Да, - отвечает он.
Ладони его, борясь с собственной жадностью, блуждают по нежному телу, что гнется навстречу. Высокая грудь вздымается, ресницы трепещут.
- Да, - шепчет он, целуя волосы у виска, покрывая легкими, будто крылья ангелов, прикосновениями лоб и глаза, и щеки, и впиваясь в губы со страстью и силой.
- Не-ет...
Ответ ее и не ответ вовсе, а выдох едва слышный. Воля слабеет, голова, одурманенная алкоголем, прикосновениями и речами, идет кругом. Каюта переворачивается и качается, словно в шторм, когда берет ее на руки и несет куда-то. Чутье подсказывает услужливо: кровать. Опускает ее и опускается рядом сам, продолжая дарить ласку и разжигать желание.
Тихий голосочек внутри внушает предательски: почему бы и нет, что тут плохого, нравится же, нравится, ох, еще как... и эти губы, и руки, о!
И тут же, будто холодный ливень по коже, вытаскивая из плена, - нет! Нельзя же так. И пусть не муж и не жених даже, ибо пустое это все, и суть лишь правила, не ею придуманные, но так - не любя, не ценя больше многого, не желая жизни прожить, от одной лишь слабости тела - нельзя.
- Нет! - говорит она, и голос меняется, обретая все больше стали.