Эмис БлаулихтГвенделл, лучший ученик
Пролог
За десятки лет врачебной практики я часто проводил вскрытие трупов, но еще никогда мне не приходилось работать с живым мертвецом.
У него седые волосы, запавшие глаза и бледная иссушенная кожа. Ему двадцать два.
Недавно мы с Гилбертом Гвенделлом начали терапию. Сейчас я собираюсь вскрыть его память, чтобы проследить всю жизнь. Пациент пока не в состоянии соображать достаточно ясно, чтобы излагать историю самостоятельно. Отмечу: при поступлении в лечебницу он не мог говорить и не помнил своего имени. Сейчас способность к коммуникации и большая часть памяти восстановлены.
Настраиваю мнемофиксаторметаллическую капсулу с маленьким стеклянным куполом на верхушке. Там установлен кристалл для записи. Мнемофиксатор запечатлеет воспоминания пациента в кристалл, и позже я выведу из него визуальную проекцию.
Пациент лежит передо мной на столе. Глаза закрыты. Кладу ладонь ему на лоб, а другой касаюсь мнемофиксатора. Применяю чары-проводники. По рукам течет светото лба пациента к кристаллу. Я закрываю глаза, чувствуя, как немеют мышцы. Погружаюсь в память пациента.
Я слышу его крик. Такой громкий, что мне простреливает уши и сдавливает виски. Чувствую запах крови. Сильный. Крови очень много. Я вижу ее повсюду. Все перед глазами красное. Пациент кричит и плачет. Это самое близкое воспоминание.
Отматываю чуть дальше. Вижу множество обнаженных тел, они качаются в танце. Повсюду дым. Музыка.
Отматываю еще. Водоворот лиц, гул голосов и вихрь ощущений. Я вижу, как наш взгляд опускается все нижерост пациента уменьшается.
Упираюсь в крайнюю точку памяти.
Пациент готов к сеансу.
Запись первая. Пациент ГГ-4/022/м/3430.
Должен отметить, что я не буду находиться в твоей голове. Я буду сторонним наблюдателем, но смогу слышать твои мысли. Это означает, что я буду воспринимать твое эмоциональное отношение к происходящему и точнее фиксировать образы. Также я попрошу тебя не открывать глаза. Постарайся не концентрироваться на видениисознательная обработка может вызвать дефекты записи. Ты увидишь его в проекции позже. Ты готов?
Да.
Хорошо. Пожалуйста, закрой глаза.
Часть I.
Девкан
Ты уже большой
В окно коррольского дома напротив Великого дуба падали солнечные лучи, путались в пышной кроне и ложились на пол подвижным ажуром. Гостиная казалась пустой, но в тишине разносились глухие всхлипы. На полу за кушеткой лежал маленький мальчик и плакал.
Гилберту Гвенделлу четыре года, и он впервые остался дома один. Это оказалось так страшно и тоскливо, что слезы подкатили к горлу давящим комком, едва Берт увидел, что папа ушел. Мамы почему-то нет. Папа говорил, что она отлучилась, но голос у него дрожал.
Раньше мама все время была рядом. От нее пахло ромашкой. У нее были худые, прохладные, но ласковые руки. Она смеялась и целовала в лоб. Она касалась крошечного носика Берта пальцем и говорила: Кнопочка. Но так было до того, как Гилберт заболел и отключился больше, чем на неделю.
После этого она куда-то делась. Берт очнулся и увидел, что ее нет. Папа есть, а ее нет.
Де ма? спрашивал Гилберт, обводя свою комнату заспанными глазами.
Отлучилась, говорил папа.
И так всегда. Отлучилась. Хотя прежде боялась выйти из дома и оставить Берта без себя.
Сегодня он почувствовал это сжимающее со всех сторон одиночество. И без мамы, и без папы. Тот постоянно работал, уходил утром и приходил под ночь. Уговорил какую-то старую тетку по имени Лереси Дренн, темную эльфийку, время от времени заглядывать к ним домойпроверить Берта и покормить. Оставаться на день Лереси не могла, потому что у самой была семья. Мало кто позволял себе заниматься благотворительностью в последнее время.
С прошлого года, после Кризиса Обливиона, когда в мире буйствовали полчища даэдра. Земля пропитывалась кровью и ломались жизни. Люди теряли близких, дома и работу. Мир будто хорошенько встряхнули и швырнули навзничь. Кто-то встал, кто-то нет. Предприятия и торговцы разорялись в попытках отстроиться и наладить продажи, но денег у населения осталось так мало, что многим едва хватало на еду. Процветали только мародеры, но и у тех из-за нищего народа начинали худеть кошельки. Все мотались в поисках работы. Особенно те, у кого были семьи.
Одним из таких горемык и стал папа. Если бы Гилберт был постарше, он бы понял, что тот тоже остался один после пропажи мамы. Наедине с кризисом, тоской и необходимостью растить сына.
Но когда тебе всего четыре года, ты имеешь полное право лежать на полу и плакать, потому что в мире (очевидно же!) сейчас грустишь только ты. И это нечестно.
Кожу щипало от соленых слез. Берт смотрел в потолок через влажную пелену и прижимал обе руки к горячему лбу, потому что голова болела страшно. Чтобы перестала, надо прекратить плакать, но Гилберт не мог остановиться. В мыслях крутилось слово мама, и от него было очень, очень плохо.
За окном что-то стукнуло о подоконник. Берт сипло застонал и посмотрел на стекло.
Вдруг мама пришла, но не смогла открыть дверь и теперь стучится в окно? Любой странный звук в доме заставлял его думать, что это мама.
Но нет, это воробей приземлился на раму и стал разглядывать гостиную черными глазками-бусинками. Он так забавно вертел головой, что Гилберт даже затих. Слово мама замерло в голове и растворилось. Берт поднялся и сел на корточки, изучая воробья снизу. Весенние лучи золотили ему перышки.
Гилберт подумал, что это канах, птица счастья. Мама читала сказку о такой птице, только та была яркая и разноцветная и жила на островах Саммерсет. А этот воробей был обычный, но Берт все равно решил, что птица счастья умеет притворяться, чтобы исполнять желания для всех, а не только жителей Саммерсета.
От этой мысли ему стало легче. Он пополз гуськом к окну, чтобы разглядеть воробья поближе. Может, даже приручить его, чтобы он, как настоящая птица счастья, вернул маму и сделал всех радостными. А то все угрюмые после Кризиса.
Берт уже почти подобрался к подоконнику, как вдруг воробей встрепенулся и вспорхнул. Тотчас в коридоре послышался скрежет замка. Гилберт живо подскочил и обернулся. Если это мама, она расстроится, если увидит, что он плакал. Берт стал быстро вытирать рукавом зареванные глаза и мокрое от слез лицо.
Дверь распахнулась со сдавленным гудением и впустила в коридор уличный свет. Доски заскрипели под тяжелыми ногами. Грузное дыхание разрезало тишину дома.
Это папа. Почему? Он ведь всегда приходит поздно.
Гилберт прерывисто вздохнул, сел на кушетку и закутался в покрывало. Солнце припекало затылок. Глаза еще болели, нос заложило, но Берт верил, что папа ничего не заметит. Слишком уж он занятой.
Папа вошел в гостиную. Гилберту он всегда напоминал какое-нибудь лесное чудище: огромный, с большими руками, пахнущий опилкам, бородатый. Глаза всегда задумчивые, печальные.
Раньше, когда мама еще не пропала, для Гилберта он был некой тенью, приходящей поздно ночью, когда Берт уже спал. Тень ласково проводила теплой шершавой ладонью по лбу и волосам, а потом исчезала до следующей ночи. Тень дышала с легким свистом. И когда мамы не стало, Берту пришлось остаться с тенью наедине и научиться называть папой.
Отец посмотрел на Берта, вздохнул и пошел в уборную. Оттуда донесся плеск воды.
Как ты, Кнопка? спросил папа.
А мама скоро придет?
Папа промолчал. Плеск утих, и он появился в проеме, вытирая руки полотенцем. Глаза смотрели в лицо Гилберта с тусклым сочувствием.
Она отлучилась, маленький. Не знаю, когда придет.
А куда она ушла?
Папа отложил полотенце и осторожно подошел к Гилберту. Ему приходилось задирать голову, чтобы видеть папино лицо. Тот сел рядом и обнял за плечо. Рука была тяжелая и жесткаяБерту показалось, что никто на свете его не достанет под этой ручищей.
Оба молчали и смотрели перед собой. За окном кто-то прошел, бряцая железными сапогами. Патруль, наверное. Потом снова повисла тишина. Берт слышал только сипящее папино дыхание.
Ты ведь уже большой, наконец сказал отец. Ты должен Мы с тобой должны учиться жить без мамы. Потому что
Он протяжно вздохнул и потер переносицу. У Берта сжалось сердце.
Ты уже большой, повторил папа, не убирая руку от лица. Тебе надо знать. Мама не придет.
Берт вздрогнул и поднял на него глаза. Их снова защипали слезы.
Почему?
Ее больше нет, Кнопочка папа с надеждой посмотрел на него, будто умоляя понять сразу.
П-почему? голос Гилберта дрогнул.
Отец запрокинул голову и зажмурился. Пальцы снова потянулись к переносице и стали ее растирать.
Пап?
Просто ее не стало, медленно произнес папа, вкладывая в каждое слово особый смысл, который очень хотелось донести Гилберту. Когда ты болел.
Берт смотрел на него во все глаза. В уголке правого застыла новая слеза и дрожала, готовясь поползти по щеке. Знакомая боль грызла горло.
Мама умерла? спросил Гилберт так тихо, что папа поначалу даже не услышал. А когда услышал, удивился странной нотке взрослости в его голосе.
Он опустил на Берта глаза и провел ладонью по макушке. Безжизненно, совсем не так, как гладил, пока была мама. И промолчал.
Гилберт поджал к груди ноги, обхватил себя руками и уткнулся носом между коленей. Внутри стало холодно, точно кто-то пустил туда сквозняк. Он почувствовал папину руку у себя на спине и сжался в комок. Слеза скатилась по щеке и капнула на покрывало, оставив там темное пятнышко.
Папа прижал Берта к себе и вздохнул. Перед глазами пронеслась та минута, когда он зашел в комнату Гилберта и увидел, как Керис, сидевшая над ним все девять дней, пока тот беспробудно спал, неподвижно лежала рядом у изголовья. Папа, думая, что она уснула, потормошил ее, но Керис не дышала. Затем перевернул на спину. Глаза были открыты и бессмысленно смотрели в пустоту.
У нее остановилось сердце. Те девять дней Керис почти не выходила из комнаты Берта, вряд ли спала и ела. И так худая, она прямо иссохла. Под глазами залегли темные круги.
Через пару часов, как ее похоронили, Берт очнулся. И спросил, где мама.
Несправедливо. Но сама жизнь в тот год была несправедливой ко всем.
Кнопочка, мы с тобой будем вместе, шепнул папа и поерошил темные волосы Берта громадной ладонью. Мама бы этого хотела.
Гилберт заскулил и вжался щекой в плотную рубашку на груди папы. Кроме опилок, от него пахло чем-то кислым. Спиртом.
Мир за окном померк и замолчал. Берт подумал, что все закончилось. Остался только папа, обнимающий его большими жилистыми руками. И больше ничего.
В коридоре снова распахнулась дверь, но Берт даже голову не поднял. Отец обернулся и увидел в проеме Лереси. У нее было такое же усталое лицо, как и у всех в городе.
Чего так рано? со слабым недоумением спросила она, глядя на Гилберта в его руках. Тоже без всякого интереса.
Рабочих в замке решили сократить, тихо ответил папа, стараясь не двигаться, чтобы не тревожить Берт.
И тебя поди?
Папа вздохнул и отвернулся в окно.
Делать что будешь? Лереси равнодушно прислонилась к косяку и уперлась кулаком в бок.
Придумаю.
Мгм. У нас все в городе сидят думают. Кто быстрее придумает.
Иди домой, Лер, папа снова погладил всхлипывающего Берта по голове. Пока не надо приходить.
Она причмокнула, сдвинув губы на бок, и пристально посмотрела на Гилберта. Тот спрятался под рукой папы, так что выглядывала только макушка.
Если что, зови, сказала Лер с неожиданным сочувствием. Может, подольше оставаться смогу.
Она осторожно подошла к ним, присела на корточки перед Гилбертом и погладила по плечику.
Все хорошо будет, маленький. Найдет твой оболтус работу. Я с тобой побуду. Все наладится.
Я про Керис рассказал, шепнул ей папа.
Лереси настороженно перевела на него взгляд и покачала головой.
Ему всего четыре, балда.
Он должен знать. Уже большой. Сам спросил.
Большой? В четыре года? А дальше что? В шесть в наемники его сдашь? А в семь в гарнизон сплавишь?
Прекрати, Лер. Не врать же ему.
От тебя еще и перегаром разит, прошипела она, испепеляя отца взглядом. Накидаться уже успел!
Не при ребенке. Уходи, прошу тебя.
Лереси сжала челюсти так, что желваки выступили. Она встала и наклонилась к Гилберту, хотя видела только затылок и ухо.
Не бойся, маленький. Если этот козлина спьяну свалится в канаву, я тебя заберу.
Лер! шикнул папа и прижал Берта к себе.
Если б не было у меня мужа, я б за тебя вышла, когда Керис не стало. Мальчику мать нужна, а то такой, как ты, Глэй, его по миру пустит. Хоть бы не напивался, идиотина.
Уходи, Лер.
Она напоследок погладила Гилберта по затылку и пошла в коридор. Папа проводил ее отвращенным взглядом. Когда дверь захлопнулась, он разжал объятия, взял Берта за плечи и посмотрел на него.
Гилберт немного напоминал мышонка своим тоненьким личиком, узким подбородком с ямочкой и черными, как у зверька, глазами. Все говорили, и папа сам видел, что они с ним очень похожи. Разве что нос был маминаккуратненький, вздернутый, и ресницы по-девчачьи густые. Да и сам он был больше похож на девочку.
Ты ее не слушай, шепнул папа. Я тебя не брошу.
Я не хочу, чтобы она меня забирала, промямлил Гилберт, вытирая рукавом слезы.
Не заберет. У нас с тобой все будет хорошо. Я тебе обещаю. А теперь ты мне пообещай.
Берт всхлипнул и нерешительно поднял глаза на папу. Голова еще болела.
Что обещать?
Что мы с тобой выстоим. И все у нас будет хорошо.
На глазах у Гилберта дрожала влага. Он всхлипнул, вытерев нос рукавом. Это был первый долгий разговор с папой, если раньше они вообще разговаривали. Его бархатистый бас еще казался немного чужим, но теперь Берт постепенно к нему привыкал.
Он отдышался и посмотрел на папу.
Обещаю.
Молодец, Кнопка, улыбнулся папа.
Берт никогда еще не видел его улыбку.
Как девка
Работу папа нашел. Его взяли в патруль, ведь он был почти на голову выше большинства стражников, крупнее раза в полтора и хорошо обращался с клейморой. Платили больше, чем замковому разнорабочему, но жалованье часто задерживали. К тому он стал работать целыми сутками, и приходил уже хорошо за полночь, если не приходилось оставаться ждать смену. Утешало только то, что платили по-людски.
Ему казалось, что их с Бертом жизнь мало-помалу выглаживалась. Да, он стал видеть Берта еще реже, но зато стали водиться деньги. Отец даже стал прикидывать, какому учителю можно будет его отдать, когда немного подрастет. В местной Гильдии Бойцов таких полно, потому что после Кризиса контрактов у них стало меньше, а деньги нужны. Только свистни и помахай кошелькомприбегут, как миленькие.
Но у Гилберта было на уме совсем другое. Первое время, когда отец уходил на службу, он слонялся по дому под присмотром Лереси. Она учила его вести быт, чтобы не вырос трутнем. Еще читать и писать. Она приносила из дома разные книги (в основном морровиндские, но тоже интересные) и читала вслух вместе с ним.
Особенно ему нравились Лунный Лорхан (а сама история про его Сердце, из которого выросла Красная гора, и как из капли его крови появился Амулет Королей, казалась ему просто невообразимой) и Поучения благой Альмалексии. Больше всего Берта смешила глава Подозрительный лекарь. Он перечитывал ее снова и снова. Как-то раз спросил у Лереси:
Это получается, что если ты говоришь, какой ты умный, то ты глупый?
Да, полная идиотина, кивала Лер.
Я еще не слышал, чтобы кто-то говорил, что он умный.
Значит, вокруг меньше дураков, чем кажется.
Позже Лереси принесла три тома Биографии Барензии и сказала, что эта данмерка когда-то была королевой Вэйреста, где выросла его мама.
А мама видела Барензию? поинтересовался Гилберт.
Это вряд ли. Твоей маме тогда было лет пять, да и к тому же жили они по-разному.
Как это?
Барензиякоролева. К ней ходили всякие важные люди, а Керис, то есть, мать твоя, была обычной девочкой. Хотя егоза та еще.
А кто такая егоза?
Хулиганка.
Мама хулиганила?
Да, но ты так не делай.
Словом, истории про Барензию Гилберт полюбил за то, что они занятные и что они случались с женщиной, которая когда-то правила королевством, в котором жила мама. Он пытался выведать у Лер, как именно мама хулиганила, но та отнекивалась и говорила, чтоб не приставал.