Почему ты думаешь, что это я тебя вернула? спросила я безо всякой цели.
Джейк медленно выдохнул. Я задумалась, дышала ли я сама и насколько сильны были мои старые привычки.
Я искал выход, ответил он наконец, с таким трудом, будто слова приходилось из него выдавливать. Я не мог Не мог там больше оставаться.
Иисусе, подумала я, а сама тихо спросила:
Почему не мог?
Но ответа не услышала. Он ушел.
В комнате повисла такая тишина, что я услышала первые капли дождя прежде, чем началась буря.
На следующий день на уроке химии Мэдисон сидела так близко к Джейсону, что их ноги соприкасались, а когда она поворачивалась, чтобы на него посмотреть, их губы практически сливались в поцелуе.
Задумавшись, как скоро в связи с этим появятся потерпевшие, я нацарапала на полях блокнота: «А если узнает Эмбер?».
Джейк не отвечал. Впрочем, иного я не ожидала. Да и неважно.
Я стерла пометку.
(Третий урок: машину Мэдисон эвакуируют. Старшая школа будет похлеще американской мафии.)
Джейк молчал весь день. Раньше я не осознавала, насколько мне нравилось, что он был рядом. Ну, я кое-как справлялась писала заметки с вопросами, рисовала всяких монархов в тетради по истории, как и обычно, только это было не то. Иногда к людям привыкаешь.
(И скучаешь по ним.)
17. Ты перестаешь спать по ночам.
18. У тебя возникает все больше неприятностей из-за того, что клюешь носом на уроках.
Я пила кровь уже несколько месяцев, но все равно очутилась в постели меня бросало в жар и трясло.
Бабушка в этот день сама была у врача и не могла помочь мне, тогда как я еле шевелилась. Я практически горела.
Вдруг я ощутила, как моей шеи коснулось прохладное дыхание.
Сайин? Сайин.
Это был Джейк. Он вернулся. Я, изнемогая от боли, едва его слышала.
Сайин, открой глаза.
Усилием воли я разомкнула веки и ахнула от изумления.
В моей комнате стоял мальчик. У него были темные волосы и чуть изогнутые очки. Он был не совсем настоящий: сквозь его тело проглядывал стол, и на месте глаз были пустые глазницы. Зато я хорошо видела силуэты его рук, которые он держал передо мной, выставив пальцы.
Сосчитаешь мои пальцы? спросил он.
Несколько мгновений я не могла даже сфокусировать на них взгляд, но затем сосчитала от одного до десяти. После этого я принялась считать нитки в одеяле, и когда уже выключалась (и меня накрывала паника), в дверь постучала бабушка.
Джейк отступил за занавески.
В чем дело? спросила бабушка, наклоняясь ко мне. Кожа у меня была липкой, руки дрожали.
Я так голодна, проговорила я. Вчера я попила, но закончить я не смогла, потому что в горле было слишком сухо, и только покачала головой.
Бабушка, сдвинув брови, посмотрела на меня. А потом сказала:
Посмотрим, чем я могу помочь, и вручила мне книгу, сказав: Пересчитай в ней слова. А потом вышла, закрыв за собой дверь.
Ко времени, когда я была на третьей главе, в руках у меня оказалась кружка. Кровь была горячей и густой, и допив, я постаралась вылизать то, что оставалось на стенках.
Бабушка выглядела уставшей, но улыбнулась мне.
Мы что-нибудь придумаем, заверила она. Что-нибудь придумаем.
Кивнув, я поцеловала ее в щеку. (Она пахла солью, лосьоном и тальком.)
Когда она ушла, Джейк вышел из-за занавесок.
Спасибо, поблагодарила я. За то, что ты сделал.
Он пожал плечами.
Пустяки, проговорил он, стараясь не смотреть на меня. Не буду мешать тебе спать.
Сказав это, он стал таять, будто выгорающая пленка.
Не уходи, попросила я.
Он замер. Теперь я могла видеть, когда он задерживает дыхание. Могла видеть, как он кивает, и как его темные волосы при этом спадают на лицо.
Даже если бы он не говорил мне этого, я бы и так поняла, что он покончил с собой от отчаяния. Его глазницы представляли собой две черные дыры, будто его заживо поглотила печаль. Я подумала, появятся ли у него еще когда-нибудь настоящие глаза, или этот след скорби неизгладим.
(Я подумала: испытывал ли он такую жалость к кому-нибудь еще, наблюдал ли еще чьи-то последние мгновения жизни? Мэдисон и остальные были никчемны, но все равно чувствовалась боль, боль при мысли, что их больше нет, и осталась только я одна. Значит, существовали такие уровни одиночества, которых даже я не знала.)
Он провел рядом со мной всю ночь. Я чувствовала его дыхание, а если вытянуть руку, то ощущала холод, когда мои пальцы проходили сквозь его.
Однажды утром, когда я шла в школу, в небе показалось солнце. Это было летнее солнце, яркое и горячее.
У меня начала закипать кровь.
Я закричала, натянула толстовку на голову и перешла на бег. Солнце палило, у меня все болело, я тряслась и не знала, где спрятаться. Затем, наконец, очутилась возле лесистого участка, который владельцы не могли продать уже пять лет. Он весь зарос деревьями и колючками, погруженный в тень и, к тому же, был безлюден.
Мне же он послужил маяком.
Я бежала, пока могла хоть что-то видеть, а потом упала на колени и прижалась лицом к земле. Этой ночью прошел дождь, и запах сырой земли казался мне успокаивающим, словно объятия.
Я принялась копать. Мои руки были будто мраморными, будто железными, но рьяно разметали грязь и коренья во все стороны.
Я соскользнула в неглубокую яму и принялась засыпать себя землей, пока эта острая боль не прошла. Но меня все равно продолжало колотить, и я открыла рот, но подавилась, набрав грязи внутрь.
Могила давала спасительную прохладу, будто снег, внезапно выпавший посреди лета.
Сайин? вдруг прошептал Джейк.
Я заплакала.
Когда стемнело, я выбралась из ямы и побрела домой, стряхивая грязь с одежды. Джейк молчал, но я чувствовала, что он рядом, справа от меня. От него исходила благословенная прохлада, тогда как вокруг становилось теплее.
(В последние дни у моего тела была комнатная температура.)
Домой я зашла как раз вовремя, чтобы застать маму, папу и бабушку за приготовлением ужина. Они замерли, уставившись на меня.
Я поскользнулась, проговорила я в тишину.
Мама вздохнула.
Сайин, что с тобой такое?
Я все вымою, пообещала я. Мне нужно в душ. Извините.
Сбросив ботинки в коридоре, я захлюпала вверх по лестнице, стараясь при этом, насколько возможно, ничего не запачкать.
Если включать только холодную воду, то становится почти приятно.
Когда я спустилась, бабушка уже заваривала чай.
Как себя чувствуешь? спросила она.
Лучше. Ты как?
Она выглядела немного осунувшейся и бледной, но отмахнулась, ответив:
Лучше. Мы обе улыбнулись.
На ней была желтая футболка.
Вдруг у меня внутри все упало.
Бабушка, ты меня боишься?
Она подняла на меня глаза и сощурилась.
О, нет. Когда ты рядом с цзян-ши, всегда нужно носить желтое. Священники звонили в колокола, чтобы сообщить нам, что те ведут за собой души. Она улыбнулась. Ты напоминаешь мне о доме. О том времени.
Я сразу подумала о ее доме в деревушке в провинции Аньхой, где сама никогда не бывала. О том, как бабушку привез сюда папа. И о том, что ее мертвая внучка каким-то образом оказалась лучшим, что с ней случалось.
Расскажи мне, попросила я.
Она просияла. И рассказала мне, как ходила там в оперу. Рассказала, как нужно пропаривать каменную лягушку.
А потом обставила меня в рамми. Два раза.
Когда она ушла спать, я осторожно поднялась наверх.
Ты в порядке? Джейк сидел на краю кровати, но на меня не смотрел.
Нет, ответила я.
Через несколько долгих мгновений я накрыла его просвечивающие пальцы своими. Он посмотрел на это, на его лице возникла улыбка.
В рамми ты совсем не рубишь, произнес он.
Я скорчила гримасу.
Хорош подсматривать!
Я сидел на кухне, сказал он. Ты могла меня увидеть. Просто не смотрела.
Я была сосредоточена на том, чтобы врубиться в рамми, ответила я.
Ага, усмехнулся он. У тебя это отлично получилось.
19. Когда ярко светит солнце, цзян-ши должны искать землю. («Это просто боль, объяснила бабушка. Ты не сгоришь». Как будто это могло утешить.)
Я снова пошла в школу. Было довольно облачно, поэтому такую боль я могла вынести. О том, что меня колотило, вслух никто не говорил.
Из Сиэтла пришло письмо о моем зачислении. За обедом я села на одну из пустых скамеек и прочитала его дважды. Потом бросила в рюкзак, затолкав на самое дно.
Тебе надо ехать, сказал Джейк из-за моей спины. В его голосе звучало такое воодушевление, какого я еще никогда от него не слышала. Я всегда хотел увидеть Западное побережье.
Да, конечно, ответила я. Вылезать из грязи, чтобы ходить на вечерние занятия и учить то, что никогда не пригодится в жизни, которой у меня никогда не будет. Блестящий план.
Тебе всего-то нужны пара фальшивых удостоверений и немного тени, ответил он, вдруг превратившись в чертову группу поддержки и ухмыляясь мне. Все с тобой будет нормально. Со мной же нормально. Это станет для тебя как приключение. Ты справишься.
Я повернулась к нему.
Ты думаешь, я смогу учиться в колледже и никто не заметит, что я хожу только на вечерние занятия и никогда не бываю на улице? Что это будет за жизнь? Как я с этим справлюсь? Я покачала головой. Я даже дома теперь надолго не могу оставаться. А куда мне еще податься? Я в ловушке.
Его очки блестели поверх пустых глазниц. Он фыркнул и скривился:
Ух. Не знал, что ты такая трусиха, Сайин. Собираешься просто сбежать?
Тут у меня перед глазами все залило красным.
Трусиха? Я снова взглянула на него. А ты ведь так много знал о том, как со всем этим справиться, но все равно убил себя?
Заткнись, проскрежетал он еле слышно.
Я не могла заткнуться, меня теперь было не остановить.
Ты даже мертвым быть не смог! Поймал попутку с первой встречной, которая могла вернуться, потому что у самого это не получалось, а теперь заявляешь мне, что я трусиха?
Наступило гробовое молчание. Слова упали между нами, но больше ничего не происходило. Я замерла. За его полупрозрачными очками было видно, что глазницы наполнились слезами. Будто влага сочилась из трещины в камне.
А потом он исчез, растворившись в предвечернем небе.
Вот как ты обращаешься с неупокоенным духом, подумала я. Это же надо было достать его до такой степени, что он вернулся к загробной жизни, лишь бы не видеть тебя! Вот и оставайся одна, как хотела.
Да, это все про меня.
20. В школе нет радио. Если ты не в здании, то не узнаешь, что тебя вызывают в приемную, и только с часовым опозданием сообщают, что твоя бабушка умерла.
Родители оставили записку с адресом похоронного бюро.
Я зашла в бабушкину комнату, будто не верила в это, будто она могла оказаться здесь, если я быстро распахну дверь.
В комнате стоял тяжелый запах: бамбук в вазе на подоконнике, моющее средство в комоде. Постель пахла ее кожей, словно бабушка спала на ней прямо сейчас, а я могла протянуть руку и разбудить ее.
Маленькая тумбочка у кровати была вся заставлена бутылочками с лекарствами, глазными каплями и инсулином. Это выглядело столь же дико, как если бы там находились боеприпасы, и я, открыв верхний ящик, смела все туда, чтобы оставить комнату такой, как хотела бы бабушка.
В самом ящике оказались игла, пластиковая трубка и маленькая склянка с узким горлышком, похожая на чернильницу. Все было чисто вымыто, но запах крови чувствовался так сильно, что я осела на кровать.
Когда кровь животных перестала помогать, она придумала кое-что, что меня спасло. Она не говорила мне, что это была человеческая кровь; если бы я узнала, я нашла бы какой-нибудь другой способ ее достать. Почему она мне не сказала?
(«Не волнуйся, сказала она. Ты со мной».)
Я задумалась: если бы я попыталась, то вернула бы ее назад. Я могла заглянуть по ту сторону смерти, сомнений не было: если бы я ее вытащила, она составила бы мне компанию, возражать бы не стала, и мы могли бы уйти отсюда и отправиться куда захотим
Я опустила голову к коленям и, закрыв лицо, заплакала.
21. Ты плачешь кровью.
Выплакавшись, я облизала руки дочиста и выпила остаток крови, что еще была в холодильнике. Теперь я знала, что она бабушкина странная на вкус, но это был дар любви, а мне требовались силы, чтобы совершить задуманное.
Склянка с пробкой отправились ко мне в рюкзак вместе с необходимыми вещами и наличкой из папиного стола.
Надев желтую футболку, я оставила родителям записку и выдвинулась в путь.
22. Души умерших можно хранить в том предмете, который был им дорог. Неважно, как далеко они умерли, их можно вернуть домой, чтобы они не были рассержены и не чувствовали одиночества. А до тех пор могут спокойно спать в земле.
Меня колотит всю дорогу по шоссе, руки трясутся за рулем, но назад я не поворачиваю. Я в долгу перед бабушкой. И я знаю, как она скучала по дому.
Джейк появляется в тот момент, когда я вхожу в аэропорт.
Ты и для меня это сделаешь?
Он больше не просвечивается: если бы сквозь него не проходили люди, я бы подумала, что он настоящий.
Он смотрит на меня зелеными глазами.
Я наклоняю голову набок.
А ты этого хочешь?
Он пожимает плечами.
Я бы вернулся, если бы ты меня прогнала, но я подумал, тебе, может быть, нужен друг.
Это я могу сделать и одна, отвечаю я. Сейчас мне важно иметь возможность быть одной и все равно продолжать существование.
Он проводит рукой по моей руке.
Я знаю, произносит он. Но если захочешь, то я здесь.
Я выжидаю три секунды, а потом улыбаюсь.
23. Это так же странно, как и быть живым. Тоже вникаешь во все по ходу дела.
Стив Берман. Улыбки
Утонуть было вполне реально. Холодный ливень и не думал прекращаться, и Сол промок до нитки. Вся одежда была насквозь сырой потертое полупальто, украденное им с ранчо «Котре», футболка «Ред Кэпс», купленная на их филадельфийском концерте, вафельная кофта с длинным рукавом, джинсы и трусы-боксеры, которые он вот уже несколько дней не снимал. Носки и кроссовки превратились в губку, и каждый шаг вниз по шоссе заставлял Сола ежиться.
Каждый раз, когда Сол слышал приближение автомобиля, он оборачивался навстречу ветру, подставляя лицо колким каплям дождя, и приглядывался. Если на машине не было эмблемы ранчо, он вытягивал руку с выставленным большим пальцем и голосовал. Но машины одна за другой проносились мимо, и ему приходилось шагать дальше.
Ночью он рисковал замерзнуть до смерти, но подозревал, что после стольких пройденных за последние недели миль даже его труп продолжал бы идти.
Тут в нескольких ярдах впереди затормозила машина. Пассажирская дверь распахнулась. Дождь заливал Солу глаза, и он несколько раз моргнул, чтобы убедиться, что ему не померещилось. Перед ним был темный спортивный седан с тонированными стеклами. Номер штата Нью-Йорк. Как же Сол скучал по Восточному побережью! Статуя Свободы манила его своими обещаниями принять «отверженных и бездомных».
Он подбежал к машине. Из салона повеяло теплом. За рулем сидела темноволосая девушка лет двадцати с небольшим. Она похлопала по пассажирскому сиденью, которое уже успел забрызгать дождь.
Ной, давно ждешь ковчега?
С заднего сиденья раздался смешок. Сол забрался в машину. Печка забытый в автомобиле осколок лета вырабатывала горячий воздух. Сол захлопнул дверцу, и девушка в тот же миг дала газу.
Бардачок был открыт и набит сложенными гармошкой картами и какими-то бумагами.
Ну что, давай знакомиться, сказала девушка.
Ее улыбка показалась Солу самой сногсшибательной из всех, что он только видел. Великолепная, выразительная, дорогостоящая. Заметив, как он таращится, девушка улыбнулась еще шире.
Я Датч, а там, указала она назад, Марли.
Марли подался вперед и улыбнулся Солу не менее ослепительной и выразительной улыбкой. Его темные волосы, в отличие от длинных локонов Датч, были пострижены «под ежик». На обоих были одинаковые черные слаксы и белые рубашки, одинаково не застегнутые на верхние пуговицы, чтобы продемонстрировать абсолютно гладкую кожу.
Сол догадался, что перед ним брат и сестра. Оба красивые и уверенные в себе. Должно быть, богатые а если и нет, то наверняка когда-то были.
И что такой парнишка забыл на улице в этот вечер? спросил Марли, сопровождая слова совершенно детским смешком.
Сбежал откуда-то, угадала Датч. Верно? В такую погоду только беглецы отважатся путешествовать автостопом.
Сол кивнул. Для родителей ранчо «Котре» официально называлось «исправительным и оздоровительным учреждением на открытом воздухе», но на самом деле было настоящим концлагерем, где подростков отучали от наркотиков с помощью тяжелого физического труда и армейской дисциплины. Сол попал туда в наказание за курение травки и пару кристаллов метамфетамина а как еще прикажете ему развлекаться? Родители ведь не спрашивали его мнения, переезжая из Нью-Джерси в Айову.