Шесть воронов с литерами «C», «O», «R», «V», «U», «S» указывали клювами в одну сторону, оставалось надавить на фигуру с собственным изображением. Я застыл, словно на пороге исторического открытия. Под зданием заворочался проснувшийся великан. Отъехавшая крышка поманила заглянуть внутрь.
Из шахты пахло вековой затхлостью. Через четверть часа собрался с духом. Плита сдвинулась на треть, мешая свету в глубине разгуляться. Когда глаза привыкли, появились ступени.
Так, так, так, свесившись, опустился глубже.
Позабылся голод, отступила недавняя хандра, не терпелось вниз. И всё же благоразумие не рискнуло сунуться в подземелье с голыми руками. Кто знает, что там? Поблизости бродил чудовищный Батлер, вероятно, бегали собратья почившего дуэлянта. Мысльиспользовать доспехи, появилась сама собой. Членистоногое к тому времени окаменело, усы вытянулись в настоящие рапиры. Были ещё ноги: покрытые мелкими зубчиками, напросились на прозвищеногопилы. Испытав боеспособность на металлических часах, ногопил спрятался под сюртук. Для факела частично пожертвовал сюртуком, маслянистые внутренности послужили пропиткой для камлотовых лоскутов. Перо Доктора, разобранное на ворсинки, заменило трут. С двумя рапирами, пилой и факелом, я нацелился выяснить, что находится в подземелье.
Ни свисающей паутины, ни ржавчины за шиворот, ни малейшего скрипа. Спуск лежал сквозь механический узел, виртуозно петляя между шарнирами и шестернями, то проползая под тросами, то проходя мостами над червячными валами и рычагами. Подчинившись паролю, детали обнажались, ожидая указаний хозяина. Из причудливых дебрей за прислугой следил глава хаотического порядкамаятник.
Под ногами сработал датчик. Охрана проснулась, застучали каблучки, плита поплыла по салазкам, ловушка захлопнулась.
Жаленые медузы! в панике рванул обратно: засветился выход. Уххх, отлегло. Пару учебных тревог, и Доктор не потребуется, отметив контрольные ступени копотью, полез на глубину.
Узкая лесенка, исчезая во тьме, заманивала ниже. Балки, своды, колонныот грандиозной мистической сказки трепетало сердце. Не верилось, что это всёчеловек. Глянул вверх: выход спрятался за чередой извилистых поворотов и грудой механики. Тут факел ослепил вековую тьму. Яркость усиливали зеркала, светившие из тьмы ошеломительными звездами. Внизу, под вуалью потревоженной пыли, держались за руки сотни молчаливых идолов. Большие и маленькие, каменные и деревянные, устремили взоры в единственное место, куда свет не дотягивался. За этим столпотворением открылось нечто, не поддающееся здравому смыслу.
Среди обломков статуй торчала дубина мифических размеров. В двадцати шагах растянулось невероятно уродливое существо в лохмотьях, подпёршее каменный столб.
Откуда такие родители берутся?
В анатомии распозналась только спина, перемешанные конечности с головой не могли сложиться в картинку и объяснить, как это всё работало. На бугристом, толстокостном черепе, прилепленном с какого-то бока, подтекал единственный глаз. Одна нога из плеча, другая из живота, хотя в животе и плечах уверенности не было. Руки вычислялись методом исключения. Впечатляли губы, которыми оно укрывалось, будто одеялом. Ушей не нашёл. Удивляла нетленность этого армицефала.
Факел опустился в ковёр пыли. Огненные змейки весело расползаясь, показали перевернутый котел, вылизали изваяния и взяли след гиганта, по пути освещая побитые колонны. Тропа заканчивалась утоптанной площадкой возле высокой двери, закрытой на три таких засова, что без лошади не обойтись. От кого она ограждаладогадаться нетрудно, но кто её закрыл? По всем подсчетам предполагаемая граница дома была пройдена. Попробовал представить, что там произошло.
От меня до армицефала, топталась толпа, как на площади Революции вокруг эшафота, дальше идолов не пошла, кроме одного. Самый рьяный швырнул дубину, споткнулся о котел, влетел в столб с летальным исходом. Описание казалось достоверным, но не раскрывало суть картины. А главноене нашёлся выход из дома. Вскоре факел подал первые признаки угасания. Я поторопился отпилить от дубины несколько чурок и счастливый вылез из саркофага.
Через час, наслаждаясь теплом камина, слушал завитражную дробь дождя. Не хватало кресла, бокала местного виски из монашеских погребов, и благоуханного дыма сигары. Маленькие радости остались за бездонной пропастью, за мостом и холмами, в прошлой жизни. Предчувствие нашёптывалонадолго. За окнами темнело: то ли сгущались тучи, то ли подступала ночь. Там легко потеряться во времени. Сколько пробыл в подземельене знал, где раздобыть еду не понимал. Слабость брала верх всё чаще, всё сильнее расшатывая нервы. Источников опасности становилось больше, а разгадки давались трудней. Нужен был ответственный шаг, о котором я не догадывался или страшился. Возможно, суть появления в этом странном месте лежала на поверхности, а я упрямо от неё бежал. Доктор говорил о том же. Его не хватало больше всего.
Корвус! тонуло в грозовых раскатах.
В конце концов, тем вечером появился огромный плюс, нестроение благоволило от души им воспользоваться. Задвинул жар поглубже в камин, улегся на прогретый пол, утомленный приключениями, уснул, позабыв о приближающейся опасности. Незаметно, со второго этажа спланировал лекарь. На этот раз он прятался под черным плащом, в глубине капюшона пламенела пара огней. Подсел к камину, подбросил щепок; по рукавам заструились ручейки, повалил пар.
А ещё говорят, число тринадцать не счастливое, каркающий смех казался натянутым. Сегодня праздник не только у вас, мастер Грэм, у вашего дома тоже. Жаль, не разводили огонь раньше, могли бы хорошо провести время. Мне нужно многое тебе рассказать, Ренатус.
Я хочу испить тот напиток. Сделаешь?
Нет, рецептик затерялся, крылья вывернулись пустыми карманами. Неважно, прошлое уже возвращается. В напитке нет надобности, он может убить, а тебе нельзя умирать. Нам всем пора выбираться, а вытащить нас отсюда можешь только ты Не торопись с вопросамиответы сведут с ума, всё постепенно. Придет время, картина сложится. Верь. Двенадцать раз ты погибал, потому что не верил.
А ты? Сколько жизней было у тебя?
Одна, с клюва сошла улыбка, вечная. Иногда кажется, просто долго сплю, а в нашем мире бежит время, меняются люди, стираются и рождаются города. Хотя время здесь почти стоит, и я выгляжу, как в правление Рима, мышление изменилось. Благодаря тебе, Ренатус. Благодаря вам, мастер Грэм, лекарь действительно менялся, произнося эти имена: одно по-дружески, другое с трепетной почтительностью.
Почему ты зовешь меня разными именами? Они принадлежат разным людям, и ни одно не принадлежит мне.
Да! Для Корвуса ты всегда останешься Ренатусом, а для Доктора вы всегда мастер Грэм. Это разные существа, ты не представляешьнасколько, но их объединяет душа.
Разве ты можешь знать? Ведь ты не Бог!
Тут нечего знать. Да и кто сказал, что боги различают души. Им что воро́на, что центурионфинита ля комедия, грудь расправилась, тяга подхватила полы плаща, взмахнула, будто крыльями, засосала в дымоход.
Проснулся от жжения в груди. Пропаленный сюртук дымился в области сердца, костер угасал, жар маячил в ночи парой тлеющих глаз. В поле зрения попалось что-то увлекаемое ввысь нагретым воздухом. Вскочил, бросокдобыча в ладоничерное перо.
Это прощение или старость?! пальцы бережно спрятали драгоценность в кармане. Всё равноне признаешься
Однажды похожая радость явилась на Святого Николая в новых сапожках под кроватью. Тридцать лет, как один день, всё помнил. Сунул ножку в правый, там записочка: «Любимому Троллю». Сунул в левый: кораблик, на парусе «Счастливому Францу». Мать старалась, только она могла звать меня любым именем, у отца язык волдырями покрывался, а бывало, рвота заряжалась на сутки. Наверно из-за этого мы не особо ладили.
К воспоминаниям детства плавно присоединился лекарь, занесло обратной тягой. Приволок под крылом раскладной стульчик, разложил напротив камина, уселся, кофе сёрбает.
Помню, как рядом с Эфиопией крепость Баршабарш брали? микроноздри втянули аромат эфиопских кустов, перья выстроились по алфавиту, блаженно закрылись веки. Попалась там наложница одна, так заваривала Вот уж заваривала. Забуду всё, что ты говорил, а её зёрнышки, чашечки, жемчужинкиникогда.
Перенеси память на африканскую платформу, тебя травят или отключают частями.
Будет сделано, мастер Грэм. Я тоже несколько посланий вставил, найдите. Пока не забыл: бородатый Стрёмссон следит за той дверью. Открутите ему голову, кхе-кхе-кхе, пошалила горячая радость не в том горле. Оххх, стёртые сандалии, как просто было центурионом, почти император. Здесь эти правила, перья, то не скажи, туда не глянь, о том не думаймудрость наизнанку лезет, устала.
Тише ты, Стрёмссон не спит. Доложит соседям, Фортуна мозоли сотрёт. Будешь память лечить ещё двадцать раз по сто А что за дверью? Может, овчинка выделки не стоит?
Может и так, пусть Глюк думает, у него боги на посылках. Чего бояться?
Не завидуй. Его история не легче нашей. Просто он другой по рождению: другое мышление, другие методы
Другие боги? Чушь! Послушай, что они говорят, лекарь выплеснул кофейную гущу на пол, уставился. Дьявол. Похоже, вы опять правы.
Брызги молотых зёрен впились в пол шипами тернового венца
Жаленые медузы! Уххх, пересохшие губы искали воду, приснится же.
Преследуемый сновидением, побрёл шататься по холлу. Третий, четвёртый, пятый, на шестом круге заметил в двери светлую полоску.
Зёрна в башне, гласила записка. В доме, который построил Грэм, вертелся на языке народный стишок. Свернуть бы лекарю башню за кофе.
Аромат лучших воспоминаний до рассвета выгуливал меня по холлу зигзагами, как болонку на поводке. Память закипала от наплыва незабываемых моментов, проведенных за чашкой кофе. Одновременно великолепно и ужасно. Возвращались прекрасные женщины, воскресали преданные друзья, успокаивали закаты Великих озёр, наслаждали одинокие хижины в Аппалачах. Сердце любило, ныло и ждало, когда по щелчку крыла всё лучшее спустится водопадом в Бездну, будто в парижские помойные стоки. Желание свернуть лекарю башню только усилилось.
Вспомнил! Он предлагал открутить голову какому-то Стрёмссону. Так-так, жарко. Знакомая фамилия. Где? Кто? Когда? Точно! Доктор ныл, жалобился на трудную роль душеприказчика, психиатра и ритуального агента в одном лице. Перечислил двенадцать неудачников
Бегом к саркофагу, к викингу. Схватил покрепче за бороду, не поддавался, свернул Записка из двери выпала.
Входить, не входить, входить, не входить, входить под рукой створка распахнулась, поскользнулся, ввалился, что за Жа-ле-ны-е Нацистка Фортуна Рагнарёк
По щиколотку в неприличии, вокруг запёкшиеся лужи, обезглавленные кишечные змеи смердят, ползут из тоннелей рёберных, позвонки с хребтов сыплются, будто доски с моста над Бездной. Стены плачут испарениями, просят воздуха, тряпок вымаливают. Оковалки, окорочка, ляжки, лопатки кругом, в коморке дрессировщика такое видел.
А это кто? кривясь в ладонь, приполз к скелету с нетронутой головой. Что за тварь такая? приподнял стебель хмеля, зарывшийся в густую гриву, рос из черепа, как волосы. Сохранилось мужское лицо: из приоткрытого рта клыки выглядывали. В скелете дерево с костью сочеталось, как в мастерской пьяного скульптора, хотя прочность невероятная. Повертелся, а их там кладбище: с челюстями вытянутыми и широкими, с шерстью тигриной, медвежьей, львиной, на руках и ногах когти, возле суставов пласты древесные, кора дубовая свисает на сухожильях. Meine Mutter ist Deutsche, клянусь, это такие люди Нет, побольше прикинул, примерял к стопе ботинок, футов на шесть меньше. Кто же таких делает, одежду вам шьёт, дома строит? Зверодревы какие-то
Сегодня, со столетней колокольни, я зову их плантагеномами. Наука продвинулась далеко, хотя до тех высот пока не дотянулась. Да, не легко соревноваться с богами. Справочники о подобных скрещиваниях ещё долго будут молчать.
Зверодрева пригвоздило к полу копьё с флажком: еле выдернул, древко толщиной в руку, не обхватить.
Кто тебя так? осмотрелся, насчитал ещё тройку «флагштоков», обошёл по очереди. Вот оно что, пасть плантагенома держала кость, связанную сухожильями с мёртвой нечистью, не иначе как с другой планеты. Не ты ли это, новый знакомый? Без рук, без топорёнка разделали телёнка, кто его догрызает, на небо отлетает. Сколько же вас таких? Что не поделили?
Воображение перенесло в битву. Склеп зашевелился, кости обросли плотью, взревели, зарычали. В глазах вспыхнула ненависть и накинулись друг на друга, пошли рвать-колоть, пока до единого не перебились
Надо повесить табличку «Армицефалы и зверодревы. Армагеддон», заживу, как в музее, подумал-подумал: где её взять? Нацарапал рядом с дверью. Пожалуй, прихвачу одного. Веселее будет.
Выбрал скелетик поприличней, с тигродревом на плечах, отволок за дверь, поставил у стены, где висит подфакельник.
И тебе дело нашлось. Гляди, не проворонь. Ходят тут всякие, жрут без разбору Что это?
Над хмельными косами играла витражными оттенками башенка для огня. Потемневшая медь очищалась утренними лучами, просыпалась, потягивалась, как младенец в кроватке, жмурясь миниатюрными бойничками.
Потерпи, дружок, забил древком когти в пол намертво, чтоб не ушёл, запрыгнул на колено, подтянулся за позвоночник, по рёбрам забрался, как по лесенке, стал на плечи. С добрым утром, заглянул в башенку, потряспусто. Точно, с ума схожу. Сну поверил оглянулся, на противоположной стене брат-близнец счастьем светится. Так-так, рано в сумасшедшие. Проведаю братца, чего такой довольный.
Сбегал в склеп, украл сэра буйвола, розовые кучери на плечах, по пути рога отпали. Не хотел стоять у стенки: копытные стопы ехали по полу, пришлось копьём пригвоздить. Взобрался на розарий, исцарапал ботинки, но порча того стоила. Из башенки, заглушая розы, поднималось кофейное вдохновение.
Как же достать, исколол пальцы, издеваясь, цокала защёлка. Ага, понял: башенка требует огня, нагретая медь высыпает зёрна.
Спрыгнул на пол, поднимаюсь, а вокруг бал-маскарад: все беззвучно общаются, стол скачет, стены кишат, маски поголовно усатые, ресничками дёргают. Меня увидели, замерли в позе мимов, дела бросили, таращатся.
Зрасссьте А у нас тут день открытых дверей, идиотски улыбнулся, ладошки незаметно к сюртуку прижались, рапиры, ногопилы на месте, уверенность не прощупывалась, уведомили бы, что в гости кофейку бы
По войне знаюсерьёзные парни болтать не любят, за них говорят пули. Когда порох кончается, наступает время слов. С тараканами намного серьёзней, они не слышали о порохе.
Пока выбирал, чем сражаться, двое без предисловий напали, закололи, захлестали. Мои рапиры тоже заговорили пиратской руганью. Нападающий слева получил ниже забрала, брызнул джемом, завалился на спинку. Община сбежалась на поминки.
Эй, господа, не троньте друга! Теперь он мне дороже, чем вам.
Озверев от невосполнимой потери, другое насекомое со слезами бросилось мстить. Не подводившее мастерство дало осечку. Усики не фехтовали, они сбривали недельную щетину со скоростью соловьиного свиста. Ленивая Фортуна едва не угробила любимчика кровавой росписью на лице. Рапиры не дотягивались к горлу ничтожные полдюйма, ногопилы расползались на джеме, по микронам загоняя меня к безрогому буйволу, пригвождённому к полу.
Хвала зверодревам! Где ты так долго был?
Мы кинулись друг на друга одновременно: иглоусые клинки на максимальную длину, навстречу копье армицефала. Нанизанный рыцарь брыкался, пока не затих, в окружении причитающих родственников. О том, что между раундами отдых, там не знали. Из камина высыпало полчище, построилось. Пришлёпал жирный командующий вразвалочку, тыкнул усиком в мою сторону. Солдатики отчеканивали, как на плацу: все одного размера, одинаково вооружены, в начищенных латах, шли нога в ногу. Воевать с такими бойцами, не захотел бы и тигр. Требовалось другое решение. Оглянулся по сторонам: дверь до сих пор открыта. Недолго думая, в склеп: жду за дверью. Рыцари следом, доспехами гремят; только последний зашёлзапер всё войско на кладбище. С командиром остались один на один. Тот не струсил, выпрямил усы и в драку, и тут
За надписью «Армагеддон» стучали кости, восставали скелеты, солдатики ломились в закрытую дверь, как от огня, пока не затихли. Склепотрясение длилось не дольше выпитой чашки кофе. Вернувшаяся тишина подточила дух командира: рапиры обмякли, потупились.