Лучший подарокмертвый армицефал, стал поудобней, прицелился в безумный орган. Орудие заряжено!
Кардинал заметил, как я вышел наизготовку, разогнавшись, вонзил усы в кривую ногу. Чудовище взревело громче прежнего, от боли запрокинуло голову. Сверху посыпалась грязь. Замедленный прыжок, будто во сне: гигант пошатнулся, запоздало зевнул и рухнул у столба, вдавив острый сук в вытекающий глаз. Спрут-капут, как говорил боцман.
Кардинал! Кардинал! надрывались охрипшие связки, в ушах стоял рёв. Спохватившись, понял, что потерял слуховой аппарат. Обыскался вокругне нашёл. Осталось одно непроверенное место, к которому не хотелось подходить. Выхода не былоперевернул мертвеца
Его расплющило почти в блин, но жизненно важные органы уцелели; громадный вес пришёлся на ноги, переломив, как прутики. Рядом лежал слуховой аппарат. Кардинал шутил, я радовался, что снова слышу этот бархатный голос. Он попросил поднести его к ногам главной статуи и подождать.
А ведь она вас узнала, проскрипел раненый, справляясь с болью.
Кто? не понял я.
Она, тараканий ус вытянулся в указку, слегка прикоснувшись к торквесу, каменная дева.
Дружище, у тебя лестные шутки, но пожалей мою голову.
Я не шучу, он подскочил, разминая сросшиеся ноги. Это подтвердит каждый гуидген.
На вопросительный взгляд он ответил:
Дева отдала вам часть своей силы, которой сдерживала это безобразие, похожее на фомора. А могла бы убить.
Фомора?
Да, но это не фомор, слишком мал. Фоморы велики, будто горы, и сильны, как боги, Кардинал призадумался. Они ушли в Бездну давным-давно. А кто это и как здесь оказалось, не пойму.
По-моему, ты прав: она его сдерживала. Дальше есть следы, по ним видно, он пришёл не один. Можешь сам убедиться.
Кардинал пробежался к двери на трёх засовах и обратно.
Так и есть, там полно следов Кажется, дверь открывали.
Факел выписывал последние пируэты.
Ты пили, а я гляну, что с дверью.
Пока стон пилы эхом ласкал подземелье, я спокойно выяснил, что насторожило Кардинала.
Как и раньше, засовы надёжно запирали дверь, правда, пыли на них уже не было. Это выглядело подозрительно. Прошёл вдоль стены до упора, не найдя причин для беспокойства, повернул обратно и, вдруг, потянуло знакомым пещерным запахом. Сколько ни искал, обнаружить источник запаха или причину сквозняка не удалось. Факел замельтешил, напоминая, что пора выбираться. На обратном пути всё же взглянул на дверь, попробовал сдвинуть один засов. Хотя я без труда перевернул тяжёлого армицефала, засов не поддался. Тогда, основательно упёршись, напрягаясь до глаз на выкате, попробовал снова. Железо неуверенно заскрипело, сдвинулось на ничтожный дюйм, пальцы не выдержали, засов, как из пушки, вернулся на место.
Ну и пружина. Швейцар должен быть сильным, как тролль.
Из дубины вышла гора дров, все сразу не унести. Набросав до предела в ободранный сюртук, позвал Кардинала, нашедшего новое занятиеобнюхивать, смотревший из ниши, череп.
Что ты нашёл?
Не знаю, брюшко работало, полируя кость; ноздри всасывали запах то с затылка, то с камня, антенкой поднимался ус, ловя сквозняк. Ничего не выяснив, следователь спрыгнул со столба.
Всю дорогу Кардинал провёл в раздумье. Ноги устало отсчитывали ступени, пока не сравнялись с маятником. Бросив дрова, присел на ступеньку, предложил Кардиналу сделать то же самое; верный пёс растянулся рядом, бархатно шепча какую-то песенку.
Что тебя беспокоит? я погладил глянцевую спинку: выгнулась, засверкала.
Умные глаза поднялись на меня:
Как люди называют то, что было головой? тараканий ус намотался на палец.
Череп.
Он странный.
Обычный. Как у всех, я поразилсяпружина из уса не отличалась от железной.
Нет, необычный. Вокруг него какое-то движение. Он будто ни живой, ни мёртвый. Мне кажется Кардинал подбирал слова, он хранит связь с кем-то или с чем-то и здесь неспроста.
Как ты это понял, брюхом или нюхом? пока он рассуждал о высших материях, на глаза попался маятник.
«Он хранит связь с кем-то или с чем-то, и здесь неспроста». Таким был и маятник. Сколько бы ни думал о некой связи, кроме часов с кукушкой, которыми хвастался знакомый часовщик, на ум ничего не приходило. Может потому, что маятник больше нигде не встречался? Часовщик, влюблённый в собственное детище, так воодушевленно объяснял принцип работы, что некоторые детали крепко засели в памяти. Гирьки, цепочки, шестеренки и пружинкивспоминал и думал, как можно увязать поджарых офицеров и сухоньких рядовых с жирным воеводой подземелья. Для выяснения существовал один способ: подобраться к нему. Никакие тропинки или лазейки к генералу не вели, он пылился в одиночестве, особняком. От ближайшего утёса к нему пролегала пропасть, утаённая механикой от посторонних глаз.
Кардинал без устали жужжал о сакральных связях между сущностями, славившими Домнундию изобилием среди миров. Армицефалы, зверодревы, идолы и главная статуявсе по какой-то причине собрались в доме мастера Грэма, будто он пуп вселенной. По каким признакам маленький рыцарь определил столь высокий статус неказистого строенияне сказали бы даже боги, приходилось верить, что это так.
Ногопилы бежали впереди, игриво перепрыгивая ступеньки. Допрыгались до той, что с отметиной, сдвинув плиту. Первым выполз Кардинал. Швырнув потухший факел, я забросил дрова и уже собирался высунуть голову, как внезапно плита захлопнулась, едва не лишив хорошего настроения. Поход без света до ключевой ступени и обратно занял не более четверти часа. Выбрался
Дрова разбросаны по холлу, лохмотья бывшего сюртука свисали с обрубка лестницы, Кардинал бесследно исчез. Весь вечер звал, срываясь на хрип, проклинал пустоту за бронзовым барельефом, но ни пещерный запах, окутавший кости, ни волшебная сила, подаренная прекрасной статуей, не отозвались бархатным голосом. И вдруг увидел, по серым стенам спускается депрессия.
В жизни не приходилось испытывать такого одиночества и апатии, как в центре вселенной Грэма. Работа и бесконечные поездки приучили к самостоятельности, но жизнь взапертиэто нечто иное. В мозге поселилось серое облако, вроде того, что стелилось вдоль бездонного рва. Не родятся идеи; с первыми лучами не приходят простые радости; из памяти стирается свежесть воды и наслаждение пищей. Мысльчто застряну в этом потерянном доме навсегдаподавляла желание жить. Тогда и понял: ничто человека не умертвляет так незаметно и невинно, и, в то же время, надежно, как безделье. Звон разбитого витража вывел из наваждения. Что бы ни случилось с Кардиналом, это не должно отменять поиск выхода. Ближе к ночи развел огонь. Перебирая у камина бесформенные лоскуты, сброшенные ворвавшимся ветром, думал: по крайней мере, светом обеспечен надолго. Набрав необходимое в склепе, занялся изготовкой факелов. Случайно в лоскуте с карманом нащупал письмо Глена Уркхарта, стал читать.
«Здравствуй, дорогой Франц! Прости за долгое молчание. Признаться, до некоторого времени жизнь текла размеренно и вяло, повод для письма трудно было найти, хотя, понимаю, вряд ли, это может служить оправданием к столь долгому молчанию. Теперь не только есть повод написать. Я с радостью приглашаю тебя в своё поместье в Шотландии, приобретенное три года назад почти задаром. Обнаружил его случайно, вычитав в одной книжечке, вернее, в каталоге безымянного автора о самых старых поместьях древней Британии. Помнишь, я говорил, что мечтаю после войны зарыться с головой в строительство дома? Не скажу, что ремонт прошёл легкопришлось многое поменять: люстры, подфакельники заменил на бра, переложил заново дымоход в камине, построил разрушенные стены, починил крышу. Не менял только двери. Удивительно, до наших дней они дожили в первозданном виде, слегка покрывшись въевшейся грязью. Не понимаю, как и чем обрабатывалось дерево, я не смог вбить ни единого гвоздя. А ведь на каждой двери стоит вензель мастера «BG». Конечно, ремонт делал не один: нанял помощников из ближайших деревень. Они сперва не соглашались, ссылаясь на мрачную историю дома, но скромное материальное положение заставило пренебречь предрассудками, тем более, я щедро платил. Все работники оказались прекрасными мастерами, удалось восстановить и стены, и разбитые витражибез них дом потерял бы свою изюминку. Тем не менее, не витражи по-настоящему заинтересовали меня, о чём хочу рассказать подробней.
На втором этаже, почти не тронутая, сохранилась библиотека. Книги очень древние, почти все написаны от руки. Знаю, как ты относишься к таким вещам, поэтому хочу сделать подарок. Когда будешь здесь, можешь выбрать любые и столько, сколько увезёшь. Не думай, что это шутка или розыгрыш. Пишу на листе, что в большом множестве нашлись среди книг, вероятно, приготовленные для рукописей. На каждом в правом углу стоит тиснёная латинская буква с вензеля. К слову сказать, помнишь тайную переписку, когда англичане зажали нас в заливе? Если присмотреться внимательнее, эти листы напоминают наш секрет в то нелёгкое время.
В начале сентября забил последний гвоздь. Хотелось бы увидеть тебя к Рождеству, у меня осталось пару трофейных бутылок портвейна. С наилучшими пожеланиями. Твой друг, Глен Уркхарт».
В правом нижнем углу красовалась ирландским минускулом латинская «B», на обратной стороне «G», аналогичным был и лист с картой. Теперь стал ясен смысл этих букв. Не удивляло и нежелание местных жителей связываться с домом. Слухи о нём уходили корнями в древность. Не понятно только, в какое время жил Бурхард Грэм, и когда строил. Доктор тоже ничего об этом не знал, он появился гораздо позже.
В зияющей тьме второго этажа представлялась библиотека старинных рукописей; ещё неделю назад я отдал бы за неё состояние, но той ночью мог только мечтать. К бесценным свиткам не добраться, да и ждали ли они меня? Странно, что Глен ничего не написал о лестнице, а в витражах нашёл что-то особенное. Почему-то выделил сходство листов Грэма с зашифрованными пакетами, хотя они похожи только грубыми, толстыми листами, потому что других у капитана не нашлось. Мы разрезали их вдоль и писали на внутренней стороне невидимыми чернилами
Неужели послание?
Разгладив письмо возле камина, аккуратно срезал кромку по периметру текста. Как и предполагалось, лист легко расщепился на две половинки. Если там содержался невидимый текст, надо было прогреть листы, чтобы проявить его. Колдуя над лучиной, втягивая носом характерный запах, с волнением наблюдал, как на бумаге, словно по волшебству, появляются слова, стекающиеся в почерк Глена Уркхарта.
«Дорогой друг! Четыре раза начинал писать, но все варианты странным образом исчезали, где бы их ни прятал. Это мистическое обстоятельство вынудило обратиться к столь таинственному способу, чтобы ты узнал, в каком трудном положении я нахожусь, и, как друга, взываю тебя о помощи, потому что более надеяться не на кого. Ты знаешь, я не из робкого десятка, но в эту минуту испытываю крайнее отчаяние и страх, какого не знал ни в рукопашной, ни под пушками. Ни одно существо на земле не сломит мой дух, но то, что здесь происходит, не подчиняется земным законам. Я попал в замкнутый круг загадок и не знаю, как из него вырваться. Самое странное, нельзя сформулировать причину моей навязчивой нервозности. Если разобраться, причины нет. Просто уже месяц не могу выйти из своего великолепного, отремонтированного дома. Что бы ни делал, как бы ни старался, всегда находится причина, остаться в каменной клетке. Целую неделю после ремонта, как был забит последний гвоздь, а рабочие отпущены по домам, безвылазно просидел в библиотеке, зарывшись в книгах, и, не замечая времени. Спустя неделю, обнаружил, что входная дверь наглухо заперта: открыть её, не взрываяневозможно. Взорвал бы с радостью, да нечем. Сперва эта неприятность не расстроила. С деревенскими, у которых беру продукты, можно общаться через слуховое окно, поднимая корзину на веревке. В конце следующей недели дверь во второй холл на первом этаже закрылась так же, как входная, отрезав доступ на чердак. Нет подходящих слов передать моё состояние. На следующий день успокоился, так как продуктами запасся на неделю, а местные жители пообещали принести инструменты и открыть дверь. Миновала неделя, а ко мне никто не пришёл. Что оставалось? Окунулся в рукописи. Старался не думать о сложном положении, сосредоточившись на текстах. Уникальные свитки рассказывают о древних племенах, проживавших в этой местности. Боги, друиды, фоморы, туаты и сиды собраны наравне с людьми, как реальные персонажи истории. У нас много общего. Отравленная завистью любовь, обманом добытая власть, войны за наследство, жертвоприношениявсё, как у людей. Автор будто сам пережил: настолько реально переданы события и лица. В конце концов, свитки завладели разумом. По ночам стали слышаться странные звуки, будто за стеной кто-то ходит. Я всё объяснял усталостью, стараясь держать себя в руках. А недавно среди ночи разбудил истошный рев, поднимавшийся из-под пола, хотя дом стоит на скале. Потом в смежном холле до утра царапали пол, монотонный скрежет не дал уснуть. Следующий день прошёл, как на пороховой бочке. Каждые четверть часа сильнейшие толчки сотрясали дом, будто в скалу бил гигантский молот. Причислить землетрясение к усталости нельзя: бокал с портвейном спрыгнул со стола и разбился, оставив не выводимое пятно, которое каждый день напоминает, что я в плену кошмара.
На двадцать первый день заточения ужас внезапно прекратился. Никто не дышал в затылок, не шаркал за дверьми, с потолка ничего не сыпалось. Долгожданная тишина усыпляла лучше колыбельной. Мне приснился разрушенный монастырь, там ветер выл, гуляя по руинам, а сквозь вой пробивался колокол. Бой звучал настолько явственно, что, открыв глаза, ещё слышалось эхо. Нечто подобное встречал в свитках; думал найти, сравнить с описанием, но издевательства продолжилисьв библиотеку попасть не смог, лестница на второй этаж исчезла. Повезло, что несколько листов с письмом лежали в кармане. И пусть мозг, напичканный сказками, закипал, лишившись книг, я совершенно не понимал, чем заняться. Пожалуй, это были самые тяжкие дни. Тогда я узнал, что такое настоящее безумие».
На этой грустной ноте письмо обрывалось, на исписанных листах не осталось места. Открыл карту, нагрел.
«Сегодня откупорил последнюю бутылку портвейна. Ума не приложу, что буду делать, когда он закончится. Приближается октябрь. Ночами в доме стало зябко и сыро. Пришлось растопить камин: не хочу заболеть, это может плачевно закончиться. В начале сентября, когда стены ещё хранили тепло августовского солнца, а свежий ветер, приносивший запах вереска с окрестных холмов, наполнял ароматами воздух в холле, я не нуждался в камине, а камин не нуждался в дровах. Поэтому сегодня сгорел первый стул. Не страшно, мебели пока хватает, какое-то время продержусь. Гораздо хуже обстоит дело с едой. Местные так и не появились. Предвидя это, три дня назад перешёл на одноразовое питание. Надеюсь, через неделю привыкну
Сегодня вошли в октябрья и ненавистный дом.
Франц! Календарь отсчитывает второй месяц, как я задумал письмо, но до сих пор не знаю, как его отправить. Возможно эти строки послужат лишь утешением собственной надежды, и к тебе письмо никогда не попадет. Тем не менее, это лучше, чем предаваться бездействию, ведь при подходящем случае, пожалею о том, чего не сделал
Полетели жёлтые предвестники холодов. Хотя листопад доступен больше воображению, удалось подсмотреть один заблудившийся листок, прилипший к витражу. В окна стали чаще стучаться дожди. В такие минуты просыпается тоска, вспоминаются паруса, схватки с абордажами. Было опасно, но опасность придавала вкус жизни, а здесь понятие опасности так извратилось, что жизни нет, только страх. Сразился бы с любой тварью, что не даёт мне покоя, но ни одна не показывается. По-прежнему сижу в одиночестве. Впрочем, сегодня вечером слышал звук разбитого стекла на втором этаже, возможно, ветка с дерева или птица, гонимая ветром. Пусть будет птицахоть какая-то компания
Это не просто птица, это огромный ворон. Не пойму, как его сюда занесло. Прогонять не стал. Удивительное создание. Научу говорить, будет рядом, когда закончится хлеб и погаснет камин. Жаль. Он может многое рассказать».
История Глена, особенно печальная концовка, как ни странно, не вызвала чувства вины, а придала ускорение. Всю ночь не спал, строил гипотезы. Все равно, что грызть гранит, не запивая. Письмо перечитал десяток раз. С уверенностью мог сказать одно: дом Глена Уркхарта и дом Бурхарда Грэмаодна и та же тюрьма. А раз так, то из склепа должен быть выход на чердак, к слуховому окну. Однако люка в потолке не было. Конечно, необычностроить вход на чердак с первого этажа, а не со второго, но, как говорил профессор: у гениев свои тараканы, а им безразлично, через какую дыру ползать. Неожиданный поворот преподнёс ворон Может это Доктор подсыпал соль в наше безумие? Словно услышав, со второго этажа отрыгнулся наставительный тон: