Надо спрятать подальше кальцит. Может, то, что Асмунд сказал о его свойствахправда?
В деревеньку приехали к вечеру. На улицах ни души, ни огонька, даже собаки почему-то не лаяли. Мы постучались в один из домов. Меня поразила мрачность и ужасная нищета обстановки, ведь я никогда не была в жилище вилланов. Теснота, ощутимые сквозняки, гуляющие по сырому земляному полу, при том, что в доме было нечем дышать. Запах мочи и животных, которые находились здесь же, за загородкой, смешивался с чадом от горящего в очаге торфа и вонью похлебки из подгнившей капусты и лука. Меня так замутило, что я вернулась на двор. Вскоре вышли и Асмунд с Бером. Бер сказал мне, что крестьяне готовы продать нам немного хлеба и муки, но мука ему не понравилась. Он попросил меня на нее взглянуть.
Я зашла в дом, и женщина принесла мне короб. Я взяла муку в горсть и поднесла к лицу. В доме было темно, но мне и не нужен был свет, чтобы понятьхлеб тут брать не следует. Резкий, неприятный запах, напоминающий запах несвежей селедки, все мне сказал о свойствах этой муки. Лиловый рожокнарост на колоске ржиспорыньяотравление таким хлебом может вызвать адскую боль в животе и смерть наутро, если грибка в муке будет много. Если же употреблять отравленную пищу в небольших дозах и долго, приключится болезнь святого Антонияхворь, от которой конечности поражает чернота, они гниют и могут сами собой отсохнуть или же больной погибнет от заражения крови. Некоторые несчастные корчились в судорогах, называемых пляской святого Витта, вели себя, словно одержимые сатаной, их терзали ужасные видения. Сильные мышечные спазмы, вызываемые спорыньей, могли быть причиной выкидыша у беременной. Я сняла с шеи косынку и завернула в нее пару горстей муки. Женщине я отдала заколку, которой косынка была сколота у меня на груди и, молча, вернула ей короб. Мы не остались в том доме. Асмунд и Бер, к счастью, предпочитали переночевать в лесу у костра на свежем воздухе.
Утром мы отправились в путь, надеясь купить хлеба в Пуйле, поскольку в городе в тавернах и лавках купцов продукты запасаются в количествах, позволяющих пережить голодное время. Тем, у кого есть деньги, конечно.
* * *
Сухая тонкая корка земли страшно проминалась и трескалась при каждом моем шаге, ходила ходуном, грозила провалиться. Из одних трещин бил обжигающий пар с омерзительным запахом тухлых яиц и брызгал кипяток, из другихвырывались языки бледного пламени. Бежать приходилось по раскаленной глине, что причиняло моим подошвам, покрытым кровавыми лопнувшими волдырями, невообразимые страдания. Обожженные плечи и руки горели в знойном воздухе, волосы грозили вот-вот вспыхнуть, глаза выжигало волнами жара. Но ужас, мучительно скрутившийся в животе, гнал меня к ослепительно яркому горизонту. Укрыться было негде, а они догоняли, и хрупкая кора запекшейся грязи ломалась под их чудовищно огромными ступнями. Колоссальные ноги моих преследователей сотрясали этот непрочный, распадающийся в адском пламени мир. Меня даже не так пугали черные сколопендры, которые извивались, вылезая из некоторых разломов и, шурша твердыми хитиновыми панцирями, разбегались прямо у меня под босыми ногами. Иногда они жалили меня, и боль от их яда прошивала ноги, словно молнией и мучительной судорогой сводила низ живота и поясницу. Я не знала, ад ли то был или Муспельхейм, дьявол или Сурт с огненным бичом гнали меня вперед, не могла как-то осмыслить происходящее, только бежала, подгоняемая диким животным ужасом, который испытывают звери, когда бегут в надежде спастись от лесного пожара.
Но они схватили меня огромными невероятно сильными ручищами, стиснули, вызывая чудовищным давлением болезненные спазмы желудка. Меня выворачивало наизнанку, неудержимая рвотажгучая и горькая раздирала горло. Они засунули меня в водупросто ледяную, макали с головой, топили. Я отчаянно сопротивлялась, пыталась вырываться, бороться за жизнь, но великаны-мучители держали меня крепко. Один из них зажал мне нос, я мычала, мотала головой, но открыла рот, чтобы вдохнуть, и тогда в меня стали вливать теплую безвкусную воду. И меня снова рвало, и этот ужас длился и длился.
Кто-то раздирает веки. Прекратите же, больно!
Бездна, Бер, у нее зрачки как точки, и она как-то плохо дышит.
Да нет, ничего. Давай сюда. Не надо кутать, руки и ноги освободи. Какие ледяные, синюшные, надо растирать. Асмунд, дай таз, ее снова
Да какого же дерьма она наелась!
Опять мучительные рвотные позывы. Ручища больно зажала нос, и деревянный ковш стукнул в зубы.
Бренна, пей! Пей, давай, давай, девочка! Голос Бера. Комната закрутилась и меня снова вывернуло. Меня куда-то несли, опустили на мягкое, сдавили с боков, схватили и стали растирать кисти, предплечья, ступни, икры. Эта пытка длилось целую вечность. Я скулила, потому, что не могла кричатьсудорога свела горло, стиснула зубы.
Постепенно меня отпускало. Спазмы утихли, осталась только тянущая боль внизу живота и озноб. Я лежала в кровати на боку, прикрытая одеялом, которое откинула рука Бера. Вцепилась в край, в попытке снова натащить на себя, прижала колени к животумне хотелось сжаться на ледяной простыне в комочек, я не могла унять дрожь, зубы стучали.
Очнулась. Давай, Асмунд, согрей ее. Я еще пойду заварю.
Кровать за моей спиной заскрипела, Асмунд улегся рядом, его рука поднырнула мне под бок, и две горячие ладони легли на мой мучительно окаменевший живот. Я попыталась отстраниться, вырваться из этих неуместных, возмутительных объятий, но он не отпустил. И был без рубашки.
Лежи тихо, птаха. Я не делаю ничего плохого Больно из-за спазма мышц. Это опасно для ребенка. Надо как-то расслабить, чтобы мышцы перестали так сильно сокращаться. Бер велел согревать и гладить. Он сейчас что-то заварит, расслабляющее, надо только выпить и не выблевать.
Ты нас ужасно напугала, солнышко. Бер считает, похоже на отравление грибами. Кто и когда тебя мог ими отравить, не понимаю. Я ходил в оружейную лавкумеч хотел продать, Бер вернулся с припасами и нашел тебя на полу, ты корчилась ину, в общем, тебя несло изо всех дырок, уж простиИ видения, видимо какие-тоты отчаянно сопротивлялась нашим попыткам тебе помочь.
Я обмякла в его руках, тепло и мягкое давление которых действительно словно облегчало каменную тяжесть внизу живота.
Бренна, скажи, ради Неба, малыш шевелится?
Да, вот сейчас толкнулВы что, меня макали в ледяную воду?
Почему в ледяную? В теплой пытались помыть. Ты немножкообделалась, птаха.
О Какой кошмар
Ладно, чего там особо-то стесняться. В основном Бер тобой занимался. На меня только рыкал, гонял на побегушках.Я даже не знал, что он такой опытный лекарь.
Он очень хороший. Когда вы меня мыли, у меня была кровь?
Нет. А почему
Асмунд, я не хочу этого ребенка. Асмунд замер, а потом еще крепче прижал ладони к моему животу.
А я хочу. Послушай, Бренна, у меняникого нет, и я думал, что никого и не надо. Хочешь узнать правду, почему я, как ты выразилась «ввязался» Мне нужна какая-то цель, хоть какой-то смысл Кто-то, о ком можно заботиться. Пожалуйста, птаха. Все будет, как ты скажешь, как решишь. Только дай этому парню шанс.
Я никогда не буду любить этого ребенка, никогда! Хауг.Я никого теперь не могу любить, ячувствую себя грязной. Да, все, что во мнетолько мерзость и грязь.
Спазм сжал мое горло, и на этот раз виноват был не яд спорыньи. Я уткнулась лицом в подушку, слезы душили.
Асмунд осторожно развернул меня к себе, взял мое лицо в ладони и, глядя в глаза, сказал твердо, даже строго
А в грязи нет ничего страшного, Бренна. Грязь прекрасно отмывается. Мы с Бером лично только что тебя выкупали. От тебя пахнет мылом, клянусь, ты совершенно чистая, до скрипа. Да, не стану лгатьбывают непоправимые, очень гнусные ситуации. Такие, когда нет хороших решений. Бывает, что и вправду, лучше умереть, потому что принять, вынести то, что ждет впереди, невозможно.
Но это не тот случай. Это не та проблема, когда стоит рискнуть жизнью, чтобы от нее избавиться. То, что в тебене грязь и мерзость, а собственный твой ребенок.
Слезы все же выкатились из моих глаз и потекли по щекам.
Бренна, маленькая моя Все, иди ко мне, давай
Я спрятала лицо у него на груди и в голос разрыдалась. Он не мешал мне реветь, только переместил руки на поясницу, согревал, слегка поглаживая, и тянущая боль становилась слабее, отступала, гасла, как и мое отчаяние, уносимое горючими слезами.
Я не убью Хауга, и не буду обещать, но если потом, позже, захочешь рассказать Только пойми, моя хорошая, чтобы Хауг не сделал, ты осталась собой, не стала кем-то другим, ты жива, твое тело по-прежнему твое. А малыш такой крошечный, беззащитный, но у него тамдомик. Когда он будет сильно толкаться, я смогу это почувствовать. Ты теперь не одна. Я буду любить его.
Я подняла на Асмунда заплаканные глаза. Он улыбнулся глупо и счастливо и нежно поцеловал меня в лоб. Голова так сильно болела, веки опухли, глаза щипало, и мне приятно было прикосновение его губ, эта спокойная ласка. Я так устала держаться и терпеть изо всех сил. Он заставил меня положить голову на свое плечо, и укачивал одним напряжением мышц. Я задремала.
Вошел Бер с ковшом какого-то отвара. От одной мысли о том, что надо пить, желудок снова скрутило. Боже!
* * *
Утром мне стало лучше настолько, что я даже проглотила и удержала в себе несколько ложек мясной похлебки, потом снова спала. Проснулась вечером, красные полосы лучей закатного солнца стекали со стола на грубый дощатый пол. Вспомнила, что мы на постоялом дворе, моя попытка не удалась. Хорошо, хоть Асмунд не догадался, а вот относительно Бера я не так уверенна. Ну, вот что мне теперь делать? Что он за человек такой, этот Асмунд? Боится, что у него отберут новую игрушку? Или даже две?
Все, не буду думать. Внизу гремели посудой, нестройно пели, какие-то женщины затеяли скандал, похоже, перешедший в драку. Я услышала скрип ступенейАсмунд и Бер поднимаясь, разговаривали вполголоса, думая, что я еще сплю. Я закрыла глаза, но они остановились у двери.
Девушка с кухни
Та рыжая мышка? Ты ей приглянулся, Бер.
Ее зовут Эилис. Погоди. Она сказала, что о нас спрашивал мужчина, который заходит со своим приятелем пообедать. Я попросил мне его показать издали. Шотландец. Не молод, очень высокий, рожав лесу увидишь, обосрешься. Похож на вояку, одет добротно. Он и его слуга за нами наблюдают. А что еще? Эта парочка трется здесь уже седмицу, Эилис сказала. Нас поджидали? Интересно сколько их.
Мы не можем сейчас ехать, ей надо еще немного окрепнуть.
Ну, так хоть не оставляй одну. Мало лии вообщеЯ нашел ее платок, испачканный мукой. Она взяла в том доме. Знала, что это яд, хотела
Замолчи, прошу, Бер! Я знаю, что она хотела. Все живы и ладно.
Я могу один сходить. Погляжу там.
Давай. Возьми пару монет, посиди за кружкой эля.
Асмунд сразу подошел к моей кровати, опустился рядом на пол.
Ты не спишь, не притворяйся, птаха. Я принес тебе молока.
Побудешь со мной?
До конца мира.
Асмунд, можно тебя спросить? Я, наверное, не должна спрашивать о таком
Можешь спросить, о чем хочешь, птаха.
У тебя что-то было с этой Сольви? Когда Бер ее упомянул, ты расстроился, целый день молчал, и у тебя лицословно постарело.
Асмунд поднялся и направился к столу. Встал ко мне спиной и, наливая молока в кружку, нехотя ответил:
Еще не так давно упоминание ее имени вызывало жгучую боль, обиду, а теперьлишь горькое сожаление и печаль. Она была моей женой. Недолго.
О, прости, пожалуйста, прости.
Нет, я могу рассказать, если ты конечно, хочешь. Это имеет к тебе некоторое отношение. Наша история многое прояснит тебе в том, что произошло после.
Как ты себя чувствуешь? Тебе удобно?
Да, уже почти совсем хорошо.
Допей до конца. Ну, пожалуйста, еще глоток. И лежи.
Ты уже знаешь, я был прислан в отрочестве ко двору покойного Хрольва Змеиное Жало, жена которого приходится мне теткой по матери. Якобы, для надлежащего воспитания и обучения, но как это принято повсеместнов качестве заложника. Мне тогда исполнилось 13 лет. Меня любили и воспитывали как родного, но если бы наша малочисленная, но влиятельная родня из хенресин вдруг решила оказать данам чуть более активное сопротивление, чем было прилично, дабы сохранить видимость чести, моя судьба могла внезапно и неприятно перемениться Ну, я, понятно, об этом не подозревал.
Хаугу исполнилось шесть, его как раз начали учить грамоте вместе с Сольви, которой было пять. Она была дочь дамы, которая приехала с Гильдис из родного дома. Когда родители Сольви умерли от поветрия, тетушка взяла девочку на воспитание.
Я играл с ними не слишком частоу меня было много других занятий, но иногда строил для приставучих малявок шалаши, катал их на лодке, мы собирали землянику.
Когда мне исполнилось семнадцать, меня отпустили. На время: королева настояла, чтобы я отправился в Лум, изучал там искусство строительства и фортификации. Она мечтала, что я построю для нее базилику, какой в самом Риме не бывать.
Перед самым окончанием учебы пришло известие о смерти моей матери. Я грустил, и в тот день, когда мои друзья решили отпраздновать получение фибул магистров, устроив попойку на корабле, остался в своей комнате и просто лег спать.
Сначала мне снился дом, мне вроде бы лет двенадцать, матушка за что-то бранит меня, а я смотрю на ее милое лицо и понимаю, что меня увезут к тетке, и я маму больше никогда не увижу. И я хочу, чтобы она перестала ругать меня и обняла, но она повернулась и ушла, оставила меня в наказание в чулане с маленьким тусклым окошком
И я плакал во сне у этого окошка, затянутого мутным толстым стеклом.
А потом увидел сквозь него, как какая-то птица, появившись высоко в небе, приближается, стремительно спускается ко мне. Я подумал, что она расшибется и распахнул створки, и она ударилась прямо мне в грудь, так сильно, что мое сердце остановилось. Удар и боль, словно пробили стрелой. И потом я понял, что уже больше не в чулане, подо мной тучи, а в глаза бьет ослепительный свет. Я лечу прямо в солнцея и есть эта птицасерый сокол.
И я закричал от радости и полетел быстронад огромными елями, дремлющими под плотным покрывалом облаковтам внизу были сумерки, наверное, даже ночь, но я видел очень четко черный ручей в траве, суетливую лисицу и даже землеройку, которую она вынюхивала. И я слышал, как растут деревья, как текут в них сладкие соки, как проклевываются между их корнями прошлогодние семена, как разговаривают в камышах на озере кэльпии вдруг раздалось звонкое ржаниеэто открылись холмы и прекрасно одетые дамы выехали на лунную тропу на белых красноглазых лошадях. Девять дамодна за другой, одна другой красивее, и заиграла свирель. Я мчался дальше сквозь холмы, небо там было блекло-желтым и страшным, но потом показался край моря, льдины звенели на зеленой глади фьорда.
Над узким фьордом нависла скала и на нейбашня, огоньки свечей, колеблемые ветром, сияли из распахнутого окошка на самом верху. Ледяной ветер разогнал тучи, надо мной мерцало мириадами свечей черное небо. Я уже не понимал где верх, а гдениз. Все вращалось. Голос негромко произнес слова из песни«глубокий погреб в Баллили». Я не понял, к чему относились эти слова, да мне кажется, я и не понимал тогда человеческих слов. Но потом я вспомнил, когда рассказывал свой сон одному филиду, и он объяснил это по-своему. Он сказал, что внутри холмов все как бы наоборот, омут это гора, где погребтам башня. Тор Баллили.
Я оказался внутри маленькой верхней комнаты и увидел обнаженную женщину, которая расчесывала волосы цвета янтаря, а потом затянула их туго, завязала в узел, открыв молочно-белые плечи и длинную шею, обвитую тяжелым жемчужным ожерельем. Затем взяла мерцающее серебром платье, расшитое перьями, и только просунула руки в рукава, как платье вдруг само облекло ее всю, и она стала неуловимо, но быстро меняться и обратилась в морскую белую птицу. Мы вместе полетели над морем, над древними скалами, над полями, покрытыми кружевной пеной розового вереска и я узнал все, понял все Никогда мне не было так хорошо.
Меня разбудила девушка, дочь трактирщика. Она трясла меня и была явно перепугана. Ночью она пришла в мою комнату в надежде на приятное приключение напоследок, но я спал так крепко, по ее словам, что не дышал. И, проснувшись, к ее облегчению, не был готов к забавам, к ее разочарованию.