После пробуждения от долгого забытья или в силу нервного напряжения, спал я после побега вполглаза, скорее, дремал на грани бодрствования, позволяя себе немного отдохнуть физически. Но в этот раз, изрядно утомленный утехами увлекшейся Илсе, провалился в настоящий глубокий сон. И вернулся туда, куда боялся возвращаться.
Проснулся я от собственного крика; все мышцы тела, до мельчайших, были сведены мучительными судорогами, словно продолжая нести в себе отголоски нечеловеческой боли. Перед глазами стояло лицо довольной ухмыляющейся Кларымоего главного кошмара. Бешеная ярость затопила мозг, и я буквально разорвал в клочья ненавистную немку, даже не успев осознать, что передо мной вовсе не она, а ни в чем не повинная Илсе, испуганная моим звериным рыком.
Итак, мучители будут преследовать меня, они не оставят в покое, пока не свершится справедливая расправа, это совершенно очевидно и стало последней каплей. Похоже, мои вампирские нервы тоже имеют свой предел, или судьба дает знак, что пора действовать.
Скорость вампира значительно сократила и облегчила путь. Вот и кромка знакомого поля, где я дал себе немного времени отдышаться и насладиться предвкушением. Долгожданная и такая желанная близость возмездия кружила голову, все тело напряглось, как натянутая стрела, ведь цель у меня на ладони. Ночь окутала Землю, но, к удивлению, на вышках не горел ни один прожектор. Луна терялась в облаках, приходилось напрягать зрение, чтобы хоть что-то разглядеть в кромешной тьме.
По мере приближения к комплексу начали попадаться, словно разбросанные рукой великана, куски железа, обломки бетона и арматуры, которых точно не было во время нашего побега. Первое смутное неприятное предчувствие прокралось в сердце ледяной змеей, когда путь мне преградило препятствие, снятая со стен колючая проволока в виде спирали Бруно, уложенная по земле и украшенная табличками «Achtung! Minen!». В это время услужливо вынырнувшая из облачности луна осветила поле, пригвоздив к месту развернувшейся картиной. Бетонного ограждения более не существовало, оно зияло огромными дырами. Перелетев через колючую проволоку, я замер в проломе не в силах пошевелиться, цепенея от столкновения с реальностью.
Едва ли нашлись во французском или других языках слова, которые могли хотя бы отдаленно передать эмоции, захлестнувшие меня. Чем бы прежде ни была моя тюрьмалагерем для пленных, военным заводом или секретным научным центром, сейчас от комплекса не осталось даже частично уцелевших зданий. Повсюду горы битого кирпича, да горелые головешки. Земля выжжена, плиты опалены и покрыты копотью, а местами даже оплавлены, словно огнеметом. Лишь немного в стороне, где прежде находилась въездная площадь, относительно расчищено, стоят армейские палатки, горит костер, да, позевывая и ежась, неторопливо прогуливается часовой с винтовкой за плечами.
Я отказывался верить глазам. Когда мы бежали, разрушения не казались мне столь серьезными. Часть основного здания точно должна была уцелеть, и многие, кто находился внутри, тоже. Я сам видел, как люди, или, может, вампиры, выбирались наружу, спасаясь от обрушения.
Получается, Йоханес и Клара вместе со своей лабораторией перебрались в другое место, и мне предстоят утомительные поиски. Ведь они же не могли погибнуть, даже мысли такой допускать не хотел. Острейшее разочарование от новой отсрочки моментально переросло в неконтролируемую ярость, глаза налились кровью, челюсть заныла, я чувствовал неудержимую потребность убивать, рвать и сеять хаос. Скользнув внутрь ограды, одним движением оторвал голову часовому, дрожащей от ярости рукой зашвырнув обмякшее тело в развалины.
Разодрав полог ближайшей палатки, словно демон обрушился на спящих. Никто не успел даже схватиться за оружие. Предсмертные крики раздираемых на куски, размазываемых по камням бошей недолго оглашали развалины. Считанные минуты и вокруг воцарилась мертвая, в буквальном смысле, тишина. Все закончилось слишком быстро, адреналин в крови еще кипел, лютая ненависть требовала продолжения, а из остатков рассудка вдруг всплыла запоздавшая ядовитая мысль: «И как продолжать поиски? Из какой части были эти солдаты? Где располагался штаб? Кто знает, куда эвакуировались уцелевшие? Сколько времени теперь уйдет понапрасну! Ясно только одноя растерял разум и лишился здравомыслия!»
Но тут, словно сжалившись, провидение подкинуло мне последний шанс, хотя, вероятнее всего, просто решило добить, заливисто посмеявшись в лицоя уловил среди развалин шорох. Упустил-таки одного! Губы дрогнули в злорадной усмешке. Еще мгновение, и, взлетев по обломкам, схватил за горло дрожащего немца в расстегнутом кителе, в панике пытавшегося скрыться.
Вцепившись как терьер в крысу, переломал ему ноги. И только потом, глядя в помутневшие от ужаса и боли глаза хрипящего боша, собрав волю в кулак, тщательно проговорил слова внушения, лишавшие его возможности оказать сопротивление, солгать или умолчать.
Заикаясь и лязгая зубами, подвывая от боли, немец поведал, что, вскоре после бомбардировки, огонь, охвативший здание, достиг газовых баллонов, а потом добрался до подвальных лабораторий, где разрабатывалось экспериментальное оружие, в том числе взрывчатые смеси и вещества. В результате произошел сильнейший объемный взрыв, полностью уничтоживший остатки того, что уцелело после авиабомб.
Он лично все это засвидетельствовал, поскольку прибыл в ту же ночь под утро из Грайфсвальда вместе с пожарными и инженерно-саперной ротой и участвовал в локализации пожара и первоначальной попытке спасения возможных уцелевших. Однако вскоре выяснилось, что даже караульные собаки по периметру не выжили, ни говоря о людях, включая охранников и тех, кто выбрался на территорию после бомбардировки. Удалось найти лишь непознаваемые фрагменты обгорелых костей, да оплавленные жетоны. До сегодняшней ночи здесь работало всего одно отделение, занимаясь поисками сохранившихся покореженных сейфов и содержащихся в них секретных документов.
Неужели, сломавшись и приняв поражение, настолько прогневал судьбу, чьим любимцем всегда себя считал, что она решила так жестоко поиздеваться?! Не желая верить до последнего, уточняя, задавая дополнительные вопросы, с трудом признавал полный крах своего плана, не в силах смириться с очевидным. Я даже не осознал момента, когда хрупкая шея хрустнула под рукой. Какое-то время продолжал дробить разлетевшийся череп на мелкие осколки.
Невероятная волна безумной злобы накрыла меня, обрушилась, погребла под обвалом взрыва эмоций, как взорванное здание моих врагов. Одуревая от гнева, я рычал, выл, бесчинствовал, обдирая руки, швырял куски бетона, уничтожая остатки стены. Буквально сатанел, пытаясь хоть как-то сбросить с себя это нечеловеческое напряжение, сжимавшее голову в тисках. Под утро, дрожа от слепой ярости, покрытый вражеской кровью и ошметками внутренностей, стоял среди устроенного ада, тяжело дыша, чувствуя, что содеянное не принесло облегчения, а, напротив, добавило мне черной желчи.
Как я мог допустить подобное?! Почему за все содеянное палачи отделались такой легкой смертью и даже не от моей руки?! Казалось, меня ничто не остановит, готов был перерыть всю Германию, чтобы отыскать следы Йоханеса и Клары, а нашел их развеянный прах, и даже в этом не мог удостовериться собственными глазами. И тут понял, что напрасно сетовал на судьбу, ведь она, как всегда, давала мне возможность выбора. Я устраивал себе «отпуск», развлекался канканом, предавался плотским утехам с немками вместо того, чтобы сразу же сюда вернуться.
Нет, вообще не следовало покидать это место, не отомстив. Под прикрытием дыма и опасности обрушений нужно было сразу отыскать недругов, а не бежать, спасая волчьи шкуры. И не прятаться по лесам и фермам, а крушить врагов, не позволить им принять легкую смерть. Даже погибнуть там же во взрыве было куда желаннее, чем сейчас смириться с правдой и признать полное бессилие. Место ненависти к мучителям в душе заполнялось едкой злобой на самого себя. Чем же заглушить ее теперь? Что сможет затушить бушующий в груди огонь? И что теперь делать? Возвращаться на Родину, как требовал долг? Больше у меня не осталось дел в Германии.
Дорогу почти не запомнил, незачем. Я не прокладывал маршрут и не следовал намеченному плану, просто двигался, смещаясь на юго-запад, периодически отклоняясь в сторону, когда невероятно обострившийся звериный инстинкт подсказывал опасность. Жертвы тоже не считал, даже не обращал внимания, кто в очередной раз попал ко мне на ужин, будь то пожилая бюргерша или полицейский, не имело никакого значения. Иногда передвигался на автомобилях, порой пешком. Дневал, где придется, то в сараях, то прямо в домах, где после меня не оставалось никого. Если я только задумался, то заметил бы, что за мной остается четкий след, выложенный трупами, но это больше не волновало и никак не отзывалось ни в душе, ни на совести. Не ведя счет дням, не скажу, сколько занял путь, но в конце июля пересек наконец линию фронта.
Глава 9
Линию фронта перешел в Лотарингии, вблизи городских окраин Нанси. Солнечное время, как обычно, переждал в развалинах, убежищ в разоренных и разрушенных городах имелось в достатке. Изуродованная Франция разительно отличалась от слегка задетой войной Германии. Вероятно, раньше горестные виды родной земли не оставили бы равнодушным, вызвав патриотический гнев и злость. Но в душе, казалось, не осталось места ни для чего, кроме личной ненависти. Тягостные мысли не давали расслабиться, сон отвернулся от меня, будто испытывая остатки нервов, раздражение, преследовавшее всю дорогу, словно зубная боль, стало привычным состоянием. Я напоминал себе сгусток черноты, как клякса, размазанная по бумаге. И с этим, похоже, предстояло жить оставшуюся вечность.
Возможность успокоения похоронена под обломками, но сильное, наполненное свежей кровью тело, давно бесследно излечившее любые раны, продолжало ныть фантомной болью, память садистской жестокостью раздирала слегка взявшуюся коркой душу. Существовала ли вероятность вернуться, разогнать мрак, опутавший меня плотным коконом? Я не видел, да, пожалуй, и не желал видеть этого пути. Имели ли смысл теперь мои принципы? Я уходил на службу, будучи полон высоких мотивов, имея багаж благородных причин, а возвращаюсь пустым, отравленным. Более я не ставил перед собой глобальных, далеко идущих целей. Слишком сильно ударило разочарование от невозможности в эту цель попасть. Ныне я удовлетворял лишь основные потребности, не чинясь в средствах и не оглядываясь на последствия. В конце концов, не так ли живут вампиры?
Раз уж не спалось, хорошо бы обдумать положение и дальнейшие шаги. Война не окончена, вряд ли я могу считать себя демобилизованным, однако необходимо учитывать и прошлые ошибки. С приближением сумерек нарастало раздражение и нетерпение. Постоянный запах свежей крови, разносившийся откуда-то неподалеку, щекотал ноздри и мешал сосредоточиться, путал мысли, сбивал и все настойчивее напоминал о ненасытной жажде. Жертва не заставила себя ждатьприхрамывающий мужчина, выбравшийся из соседних развалин, на ходу застегивая китель. Я напал на него, привычно припав к горлу, наслаждаясь и забывая обо всем, не утруждаясь скрытностью. И когда отбрасывал уже мертвое тело в сторону, предвечернюю тишину развеял испуганный женский вскрик, тут же прерванный тихими словами внушения. Обернувшись, встретился глазами со знакомым взглядом красивых, мудрых очей, в данный момент поддернутых пеленой грусти и печальным осознанием чего-то важного, понятного только их обладательнице.
Приветствую, мадемуазель, с полупоклоном произнес я. Выглядело это несколько утрировано на фоне обстоятельств. Не ожидал встретить здесь именно Вас, однако рад лицезреть, тем более, в таком достойном качестве.
Величественная вампирша Женевьев, многоуважаемый член Совета, моя патронесса, как я раньше считал, действительно весьма неожиданно возникла сегодня на пути. Это она внушила успокоиться и все забыть невзрачной девице в сером наряде санитарки, которая, очевидно, до этого развлекалась в развалинах с моей жертвой. Отпустив ее восвояси, Женевьев медленно приблизилась, не сводя внимательных глаз.
Война никого не щадит, тихо и как-то даже обреченно произнесла она вместо приветствия. Я переживала, увижу ли снова когда-нибудь тебя, следила за твоими передвижениями по фронту, злилась на Лазара за такое назначение. А сейчас, встретив наконец, не пойму, рада ли, что ты вернулся? Не лучше ли было узнать, что героически погиб на территории врага? высказавшись таким образом, она просто взяла меня под руку и повела за собой.
Впервые после освобождения я испытал удивление, в глубине души мелькнуло прежнее восхищение этой царственной госпожой. Вот так отповедь! Конечно, на ее фоне, в ослепительно-белоснежном платье сестры милосердия в придачу к простой скромной прическе, которые не способны скрыть величественную осанку, я в грязной форме немецкого солдата, с трехнедельной щетиной и в растоптанных сапогах кажусь чудовищем. Но не до такой же степени, чтобы смерти мне желать. Не с бала вернулся. Я вот в данный момент вдруг ощутил совсем другое желание, а именно, задрать сестринский подол и последовать с ней примеру моей давешней жертвы и чумазой санитарки. Мысль, конечно, крамольная, но Женевьев действительно выглядела сногсшибательно в своей скромной роли.
Милый мой, Джори, сбила с приятной мысли вампирша, на ходу искоса поглядывая из-под полуопущенных ресниц. Война ведь не отменяет правил. Что же могло заставить тебя позабыть об этом? Хорошо, что этого не видели Жан-Баттист или Эйдриан. В последнее время дела наши так плохи, что они не отличаются большим терпением и милосердием, а мне было крайне жаль потерять тебя снова, несмотря на мои недавние слова.
Звучало искренне, но я не почувствовал угрызений совести или раскаяния. Да, вероятно, стоило вспомнить о правилах, вернувшись во Францию, но это не повод отчитывать меня как мальчишку.
Куда ты ведешь меня? вместо ответа спросил я, внимательно оглядываясь по сторонам. От города мало что осталось. Мостовая сильно повреждена, повсюду разрушения и завалы из обломков домов, брошенные вещи, разбитые повозки и автомобили. Гражданское население большей частью эвакуировалось из прифронтовой зоны, в которой Нанси находился практически на протяжении всей войны. Сейчас голос битвы почти не слышен, но, видно, не так давно немецкая артиллерия прошлась по этим местам.
Неподалеку расположен весьма важный для нас объект, один из крупнейших полевых госпиталей, до недавнего времени перемещавшийся вдоль фронта, но в настоящий момент практически стационарный. Его возглавляет твой знакомый Оливер Кэмпбелл. На нас с ним возложена важная миссия, но обо всем по порядку. Сперва, тебе явно не помешало бы привести себя в порядок, а после обязательно поговорим, при этом она остановилась и вновь внимательно на меня взглянула, несмотря на грусть, в голосе ее зазвучали твердые ноты. Два месяца назад, здесь же, как и ты, фронтовую линию пересекли два оборотня и вампир-мексиканец. Оливер узнал, что это твои товарищи, поэтому мы примерно в курсе, через что вам пришлось пройти в Грайфсвальде. Но думаю, нет нужды напоминать, что теперь ты дома, а у обескровленной сражениями Франции каждый солдат на счету. Прошу тебя, Джори, дай мне поверить, что ты все тот же рыцарь в блестящих доспехах, каким я запомнила тебя.
Я не уверен, что поспешу выполнять ее просьбу, но не успел ответить, потому что перед нами раскинулся вышеназванный госпитальный лагерь. Он располагался в одном из уцелевших на окраине городских зданий, окруженный многочисленными армейскими палатками с красными крестами, разбитыми по территории, целый больничный городок.
Стоял поздний вечер. Несмотря на прохладную свежесть воздуха, в нос ударил аромат крови, тот самый, что неуловимо чувствовался издалека. Здесь же он смешивался с вонью хлора, карболки, лекарств, а также тяжелым смрадом мочи, едкого пота, гниения и многих других запахов человеческих мучений. Хорошо отбивало аппетит. Женевьев понимающе улыбнулась, и, попрощавшись до поры, оставила меня, исчезнув внутри одной из больших палаток. Большинство раненых отходило ко сну, лишь две усталые санитарки развешивали во дворе белье на длинных веревках, да одного тяжелораненого на носилках транспортировали к главному зданию.
Оливер встретил приветливо, но без особого удивления, надеялся, что вернусь той же дорогой, что и мои товарищи. Маркосу все же удалось благополучно провезти оборотней во Францию. Видно увалень не так прост, каким кажется.
Зря не послушал совета, друг мой, делая вид, что сочувствует, прошелестел Оливер. Хотя, ты жив, восстал из пекла, так сказать, да еще и, как обычно, не без выгоды для себя. Вот ведь воистину баловень фортуны! Наш многоуважаемый префект лично явился за спасенным сыном, не чаял увидеть его живым, а потому преисполнен большой благодарностью. И как только тебе это удается? отвратительно ухмыльнулся хирург.
Раньше меня, наверняка, задели бы его едкие слова, но теперь чувствовал лишь полное равнодушие. В конце концов, как бы я не относился к Оливеру, он действительно оказался праввойна, как ничто, отбивает чистоплюйство, уравнивая всех под одной сущностью. Презрение вызывали собственные прошлые принципы и наивная уверенность, что сохраню себя, останусь прежним благородным Джорджесом Ансело, не вампиром, но человеком.