Молот Ведьм - Яцек Пекара

Яцек ПекараМолот ведьм

Сады памяти

Имя моеМордимер Маддердин, и яинквизитор Его Преосвященства епископа Хез-хезрона. Я добродетельный, честный, исполненный смирения и страха Божия человек, который нашел свое призванье в утешении грешников и в том, чтобы направлять их на путь, проторенный Господом Всемогущим, Ангелами и Святой Церковью

Пиши я воспоминания, именно так бы и начал. Но я не пишу воспоминаний и не думаю, что когда-нибудь начну. И не только потому, что в душе и разуме человека всегда сыщутся места, куда заглядывать вовек не стоит, но и потому, что труд мойобычен и приземлен. Я лишь один из сонма работников нашей Святой Матери Церкви. Слуга Божий. И подвиг, который я совершаю в своей жизни чаще всего,  борьба с клопами и вшами в корчме «Под Быком и Жеребчиком», где я живу, благодаря милости владельца, ветерана Шенгена. А мыте, кто пережил шенгенскую резню,  имеем обычай держаться вместе и помогать друг другу, пусть бы и разнились один от другого профессией, происхождением или достатком.

В тот день я почивал на втором этаже гостиницы и вслушивался в стон ветра за окном. Лето уходило, начинались первые холодные, дождливые дни. И было это хорошо, ибо теперь смрад сточных канавв том числе самой большой из них, что зачем-то звалась здесь рекой,  становился почти терпимым. А ведь ваш нижайший слуга имеет необычайно тонкое обоняние: запах гниющих останков и нечистот ввергает меня в отвращение.

Я как раз раздумывал над собственным утонченным чувством прекрасного, когда услыхал шаги на лестнице. Самая расшатанная ступенька отчаянно скрипнула, а я приподнялся на локтях и взглянул на дверь. Раздался негромкий стук.

 Войдите,  сказал я, и дверь приоткрылась.

На пороге я увидел женщину, закутанную в темный шерстяной платок. Лицо ее было под цвет платка, а длинный кривой нос заставлял вспомнить ведьм с гравюр, изображавших шабаш.

Ах, насколько же ложны такие представления, милые мои. Вы поразились бы, узнав, сколь красивые и благородные женщины предаются дьяволу. Да и что бы ему охотиться меж высохших, отцветших девиц навроде той, что явилась ко мне в комнату? Известно ведь: дьяволу больше по нраву красотки-молодухи со свежими щечками и торчащими грудками. А у этой женщины красивыми были разве что зеленоватые глаза, но при том обладала она пристальным птичьим взглядом.

 Мастер Маддердин,  сказала, склоняя голову.  Захотите ли вы меня принять?

 Прошу,  ответил я и указал на табурет, а она присела на краешек.  Чем могу служить?

 Мое имя Верма Риксдорф, благородный мастер, и явдова купца зерном Амандуса Риксдорфа, прозванного Жилой.

 Он был настолько прижимистым?  пошутил я.

 Нет, господин.  Я подметил, что на ее щеках появился румянец.  Его называли так совсем по другой причине

Хотел спросить, по какой же именно, но вдруг понял и рассмеялся.

 Ах, да,  сказал я, и она покраснела еще сильнее.  Слушаю, Верма. С каким делом ты пришла ко мне?

 Мне нужна помощь.  Она подняла взгляд и твердо посмотрела мне в лицо.  Помощь кого-то достаточно важного, бесстрашного и готового к путешествию.

 Будь я важным, не обитал бы в этой гостинице. Путешествие во время осенних дождей мне тоже не по нраву, а что до бесстрашия, то денно и нощно дрожу я в страхе перед Господом. Не повезло тебе, Верма. До свидания.

 Но господин,  я услышал в ее голосе беспокойство.  Мне рекомендовали тебя друзья друзей. Говорили, что ты человек, сила которого сравнима лишь с твоей же решительностью, и что нет равных тебе в преследовании дьявола и его приспешников.

 Льстят,  сказал я, ибо был глух к лести. Хотя Настолько вежливые слова всегда щекочут сердечко.

Ничто так, как первоначальное безразличие, не повышает сумму, с которой клиент готов расстаться в обмен на услугу. А за душой у вдовы купца зерном наверняка имелось кое-что посерьезней вдовьего грошика. И пусть одежда ее не соответствовала моим надеждам, но доводилось мне видеть и княжон, что одевались, будто нищенки. Да-да, не так уж много на свете того, что способно удивить вашего нижайшего слугу.

 Я не богата,  сказала она, а я пожал плечами. Ну почему бы клиентам не придумать другую песенку?  Однако я в состоянии немного заплатить за небольшую услугу.

«Будь услуга действительно небольшой, ты не искала бы встречи со мной. А будь ты красивой, нашелся бы и другой способ меня отблагодарить»,  подумал я, но не сказал ни слова. Минуту-другую смотрел на нее в молчании.

 Говори,  молвил наконец.  Как раз нынче у меня нет дел.

Будь Верма Риксдорф красивой молодой девушкой, я предложил бы ей кубок вина, но поскольку выглядела она так, как выглядела, мне даже не хотелось подниматься с постели.

 У меня есть сестра, что живет в Гевихте, в сорока милях на север от Хеза,  начала она.  Это маленький городок, а сестра переехала туда, когда вышла замуж за торговца скотом Туреля Воснитца, и надо сказать, противу воли родных, поскольку

Я вскинул руку:

 Нет нужды рассказывать мне историю твоей семьи. Мне нравятся лишь увлекательные рассказы.

Верма Риксдорф сжала губы, но ничего не ответила.

 Будет и увлекательно, обещаю,  сказала наконец.

 Ну, если обещаешь  Я кивнул, чтобы продолжала.

 Сестра воспитывает восьмилетнего сына. И рассказала мне, что у ребенка есть определенные  Она замолчала, не зная, что сказать, и нервно сжала руки.  Можно мне кубок вина?

Я указал на столик с кувшином и двумя грязными кубками. Верма Риксдорф вытерла один краем платкачто за стремление к чистоте!  и налила вина.

 А вы, мастер?  спросила и, не дожидаясь ответа, наполнила второй кубок. Подала его мне.

Снова уселась на табурет и взглянула себе под ноги, поскольку наступила на лежавшую на полу книгу. Были это «Триста ночей султана Алифа», куда как небезынтересная вещица, которую я получил от моего приятеля, печатного мастера Мактоберта. Я снова увидел, как она покраснела. Ну-ну, уж если это название ей что-то говорит, значит, не настолько Верма Риксдорф выцветшая и скучная, какой кажется.

«Триста ночей султана Алифа», конечно, находились в списке запретных книг, но как раз на такого рода нарушения глядят сквозь пальцы. Я сам видел изукрашенный, с реалистично исполненными рисунками экземпляр у Его Преосвященства Герсарда, епископа Хез-хезрона. Ха, триста ночей, триста женщининтересная жизнь была у султана Алифа! Хотя, скажем честно, повесть заканчивалась печально, ибо султана, поглощенного непрестанным трахом и не занимающегося делами государства, приказывал убить великий визир.

Зачем, ах, зачем отдавался я похоти,

В объятиях наложниц вкушая усладу?

Жаль мне сего: пред Господним лицом

Гляжу я на меч: бьет, не знаю с ним сладу,

 говорил султан в конце, и был сей монолог столь дурно написанный, что аж скулы сводило. Впрочем, рассказывали, что его приписали через много лет после смерти автора, желая добавить повести морализаторства. Вполне возможно, поскольку фантазия копиистов и печатников безгранична.

Я так задумался о султане Алифе и обстоятельствах его жизни, что почти позабыл о женщине, сидевшей напротив.

 Могу ли я продолжать?

 Ах, простите,  ответил я и отпил винца. Научу ли когда-нибудь Корфуса, чтоб хотя бы мои кувшины не крестил водой?

 Сынок сестры обладает особым даром,  сказала она, и я видел, что говорит через силу.  В святые дни его ладони и голени покрываются кровавыми ранами

Я приподнялся с постели.

 и раны также возникают у него на челетам, где варвары возложили на Господа нашего терновый венец.

 Стигматы,  сказал я.  Чудненько.

 Да, стигматы,  повторила она.  Сестра скрывала это так долго, как могла, но в конце концов дело выплыло наружу.

 И?..

 Местный приходской священник показывал парня во время церковных праздников. Люди приезжали издалека, чтобы на него взглянуть. Ну и понятно

 Приносили немалый доход,  закончил я за нее.

 Именно,  вздохнула Верма Риксдорф.  Только вот, мастер Маддердин,  глубоко вдохнула.  Делом крепко заинтересовались местные инквизиторы.

 Инквизиторы? В Гевехте?  спросил я, поскольку знал все местные отделения Инквизиториума, а о таком городке ни разу не слыхивал.

 Нет, приехали из Клоппенбурга.

А вот это походило на правду. В Клоппенбурге я бывал и самолично видел маленький каменный дом Инквизиториума, даже присутствовал там на ужине. На очень интересном ужине, как потом оказалось, поскольку благодаря ему в памяти моей вспыхнули давно угасшие воспоминания.

Я не слишком удивился и тому, что инквизиторы заинтересовались этим возможным чудом. Все же мыгончие псы, а здесь след был слишком отчетливым. Приходской священник поступил не очень-то умно, открыв то, что случилось с ребенком. Разве его не учили, что в худшем случае закончит он на костре вместе с мальчишкой и его матерью? Мы, инквизиторы, не любим чудес, ибо знаем, сколько обличий у Зверя, и видели хитрейшие из его деяний. А под пытками всякий признается, что онсообщник самого дьявола.

 Печальное дело,  сказал я искренне, поскольку паренька было жаль.  И чем же я могу помочь?

 Отправляйтесь туда, мастер,  попросила Верма Риксдорф с жаром в голосе.  Молю вас, езжайте и посмотрите, что удастся сделать.

 Я не могу контролировать работу местных инквизиторов.

Было это не совсем правдой, поскольку, имея лицензию в Хезе, я теоретически обладал властью над всеми инквизиторами из местных отделений Инквизиториума. Но обратили ль вы, милые мои, внимание на слово «теоретически»? Местные инквизиторы очень не любят, когда кто-либо вмешивается в их дела, а неписаный кодекс гласит, что без поручения епископа нам не следует путаться под ногами у других. И это разумно. Нам хватает врагов в этом мире, чтобы не создавать их еще и среди своих. Хотя паршивые овцы случались и меж нами: те, коих следовало отделить от стада. Но это не было делом вашего нижайшего слуги, а от тех, кто таким занимался, я предпочитал держаться подальше.

Я вспомнил Мария фон Бохенвальдаловца еретиков,  и мне сделалось холодно. И это при том, что я не робок сердцем, а Мария вспоминал лишь с благодарностью, поскольку он спас мою жизнь.

 Просто взгляните, что там происходит,  сказала она почти плаксивым тоном.  У меня есть немного сбережений

Я поднял руку.

 Это не только вопросы чести. Но я сделаю для тебя кое-что, Верма. Сообщу обо всем Его Преосвященству епископу. Может, он захочет, чтобы я разобрался в деле. Вернись ко мне через пару-тройку днейи я сообщу, чего удалось добиться.

* * *

Его Преосвященство Герсардепископ Хез-хезрона и глава Инквизиториумабывал капризен, словно избалованная девица. Порой требовал, чтобы я днями напролет ожидал в его канцелярии (обычно без конкретной цели), а порой неделями не вспоминал о моей скромной персоне. Впрочем, подобное меня вполне устраивало, поскольку тогда я мог посвятить себя делам, что показались бы ничтожными с высоты епископского положения: таким, например, как зарабатывание на кусочек хлеба и глоток воды. Тот факт, что я сам просил об аудиенции, верно, удивил его настолько, что епископ соизволил принять меня уже утром следующего дня. Я лишь надеялся, что Его Преосвященство не будет страдать от приступов подагры, поскольку тогда беседа с ним оказалась бы крайне неприятной. Недавно я услышал, что медики обнаружили у Герсарда еще и геморрой,  и это известие не прибавило мне радости. Если у Его Преосвященства случится одновременно приступ подагры и геморроя, то нас, инквизиторов, ждут развеселые деньки.

Я облачился, как пристало человеку моей профессии: в черный кафтан с вышитым сломанным серебряным распятием на груди, на плечи набросил черный плащ и надел черную шляпу с широкими полями. Я не очень-то люблю профессиональный наряд, да и занятие мое нередко требует сохранения инкогнито. Но на официальную аудиенцию не следует являться в гражданском платье. Герсард умеет быть крайне неприятным для персон, нарушающих правила этикета.

Пока я добрался до двери епископского дворцапромок, словно бездомный пес. С полей шляпы капало, а плащ облепил тело мокрой тряпкой.

 Собачья погода, мастер Маддердин,  с сочувствием произнес стражник, которому повезло стоять под навесом. Глянул по сторонамнет ли кого.  Наливочки?  предложил вполголоса.

 Слова твои, сыне, как елей на сердце.  Я приложил баклагу к губам.

Огненная, крепкая, как зараза, сливовица обожгла мне рот и горло. Я с чувством выдохнул и вернул фляжку.

 Вот отрава,  сказал, хватая воздух ртом.  Ты должен рассказать мне, где делают такие деликатесы.

 Семейная тайна,  ухмыльнулся он щербатой усмешкой.  Но если позволите, пришлю вам с пареньком кувшин побольше.

Я похлопал его по плечу.

 Заработаешь мою пожизненную благодарность,  ответил и переступил порог дворца.

Канцелярист у апартаментов епископа, узрев мой плачевный вид, лишь вздохнул и указал, чтобы я присаживался.

 Его Преосвященство сейчас вас примет, инквизитор,  сказал сухо и вернулся к бумагам, которые неровными стопками громоздились на столе.

Я чихнул и отер нос тыльной стороной ладони.

 Дай Бог здоровья,  сказал он, не поднимая глаз.

 Спасибо,  ответил я и вручил плащ со шляпой служащему, который появился из боковой двери.

Очень скоро из-за створок, ведущих в епископские апартаменты, выглянул бледный секретарь Герсарда. Он был новеньким во дворце, и я мог лишь искренне ему посочувствовать. Его Преосвященство менял секретарей, словно перчатки. И не то чтобы слишком многого требовал. Чаще те сами не выдерживали перепадов епископского настроения и круглосуточных пьянок, прерываемых многочасовой напряженной работой. А нужно признать, что епископ, несмотря на подагру, геморрой (если, конечно, сплетня была правдивой), немалый возраст и многолетнее налегание на еду и выпивку, был крепок, словно вол.

 Его Преосвященство вас просит,  объявил секретарь и с интересом глянул на меня.

Я встретил его взгляд, и он быстренько опустил глаза. Что ж, не многие готовы играть с инквизитором в игру под названием «Кто первый отвернется».

Приемные апартаменты епископа были обустроены чрезвычайно скромно. В первой комнате стояли полукруглый стол и шестнадцать резных кресел. Тут происходили всякие важные совещания. Сказать по правдепроисходили весьма редко, ибо епископ не любил говорить на людях, предпочитая доверительные беседы для двух, максимумтрех пар ушей. И вот эти-то беседы проходили во второй комнате, где стоял огромный палисандровый стол-бюро. Его столешница сгодилась бы на палубу для небольшой ладьи. Епископ сидел обычно за одним концом стола (под резными львиными головами), а гостей сажал на другой. В комнате были еще два набитых бумагами секретера, заставленные книгами полки на всю стену и маленький остекленный шкафчик, в котором взблескивали хрустальные бокалы и бутылка-другая хорошего винца. Известно было, что епископ горазд время от времени тем вином угощаться и порой не способен покинуть канцелярию на своих двоих.

 Здравствуй, Мордимер,  сказал он сердечно.

Я с облегчением заметил, что Его Преосвященство вполне свободно сидит в кресле, а руки его не перевязаны бинтами. Это означало, что сегодня его не мучают ни геморрой, ни подагра и все жаждущие могут рискнуть и изложить свои просьбы. По усмешке же и глазам я понял, что епископа не терзают ни похмелье, ни упреки совести, связанные с пьянством (случаи которого были ничуть не лучше приступов подагры). Перед Герсардом стояли наполовину полная бутылка вина и почти пустой бокал, сам же епископ казался слегка навеселе. Повезло бедному Мордимерупопал в добрый час.

 Что тебя привело?  Его Преосвященство широко повел рукою, веля садиться,  и я послушно примостился на краешек кресла.

 Возьми бокальчик,  добавил он, взмахнув теперь второй рукой,  и налей себе. Неплохое винцо.  Он слегка икнул.  Эти проклятые доктора говорят, что у меня язва и что пить нельзя,  прервался, быстро глянув на меня.  А знаешь почему, Мордимер?