Здравствуй, Хельга, сказал Витус. Позволь нам войти.
Женщина поглядела на меня и заметно побледнела, но послушно отступила с дороги. Жестом пригласила нас внутрь.
Здравствуйте, ваши милости, ответила она тихим голосом.
Я кивнул ей, а когда затворила двери, сказал:
Мое имя Мордимер Маддердин, и я лицензированный инквизитор Его Преосвященства епископа Хез-хезрона. Прибыл, чтобы поговорить о вашем сыне.
Прошу в дом, произнесла она бесцветным голосом, и мы вошли за ней на кухню, где посредине стоял большой стол.
Я увидел раскатанное на пироги тесто и только теперь заметил, что руки Хельги Вознитц перемазаны в муке.
Это всего лишь формальность, сказал я ласково. Вам нечего бояться. Помните, что с нашей стороны вашему сыну ничего не грозит: мы желаем всего лишь разобраться, зачем местный священник выказал недопустимое легкомыслие и использовал ваше дитя.
Она почти рухнула на табурет, и я увидел на ее лице облегчение.
Это хороший человек. Но он верил, что здесь, в Гевихте, случилось чудо.
Для малого городка чудо могло стать настоящей золотой жилой. Сам я знавал случаи, когда люди путешествовали на другой конец Империи, чтобы помолиться у пахнущих фиалками останков, или предпринимали паломничество лишь для того, чтобы дотронуться губами до мощей святого. Впрочем, в том последнем случае кость святого оказалась бычьим мослом, а владетель чудесных мощей попал в подвалы. И ему еще повезло, что избежал, во-первых, ярости толпы (ой, не любят люди, когда их обманывают!), а во-вторых, пыток и костра. Мошенники существовали всегда. Кто-то предъявлял перо из крыла архангела Гавриила, кто-токусок камня, на который ступил наш Господь, сходя с Креста своей Муки, а кто-тои щепки от самого сломанного Распятия. Слыхал я даже о негодяях, показывавших бутылочку молока из груди Девы Марии и колючку из тернового венца Христа. Человеческая изобретательность не знает границ, как и всепобеждающая жажда сшибить грош у простецов. И несмотря на то, что наказание за подделку реликвий было суровым, а обманутые мещане или селяне порой и сами отмеряли святотатцу справедливое наказание, зараза сия не отступала.
Мы сели за стол, и я осторожно коснулся плеча хозяйки.
Расскажите мне обо всем.
А потом только слушали знаете, милые мои, какое странное было впечатление у вашего нижайшего слуги? Было оно таково, что Хельга Вознитц говорит слишком складно, слишком последовательно и слишком логично. Словно бы некто подучил ее, что говорить. Конечно, я понимал, что сие впечатление могло происходить от моей достойной сожаления инквизиторской подозрительности, но с течением лет я научился дуть на воду и доверять собственной интуиции.
Я спокойно выслушал ее, но не узнал ничего, кроме того, что прочел уже в документах Инквизиториума. Заметил, что и Витус крайне внимательно прислушивается, а временами даже едва заметно кивает, будто вдова один в один озвучивала его мысли.
Я хотел бы поговорить с мальчиком, сказал я, а Хельга закусила губу.
Конечно, ваша милость. Но пройдите наверх, поскольку мальчик прихворнул.
Снова то же самое? Эта странная болезнь кожи? в моем голосе не было и толики иронии.
Нет, господин, опустила голову Хельга. Купался в реке, а было холодно
Обтирайте его водкой, поите горячим бульо-ном, и пусть лежит в тепле, посоветовал я и встал. Инквизиторы поднялись вслед за мной. Не стану причинять вам неудобство, сказал я вежливо. Вы ведь наверняка столько раз уже слыхали одно и то же, усмехнулся им.
Витус ответил усмешкой, но мне показалось, что это было лишь искривление губ, усмешку имитирующее.
Конечно, Мордимер, сказал он. Мы подождем тебя здесь.
Вдова Вознитц поднималась по лестнице первой, но трудно было не заметить, что женщина до предела взволнована. На втором этаже от узкого коридора отходили две пары дверей. Хозяйка нажала на ручку, и мы ступили в маленькую комнатку, где стояли лишь небольшая кровать, одноногий столик и конек-качалка с линялой гривой, сделанной из настоящего волоса. Мальчик, что лежал в постели, спал, щеки его покраснели. Я подошел и дотронулся ладонью до его лба. За спиной услыхал тихий вздох.
Вы должны проветривать комнату, сказал я вполголоса. Горячка вызывает дурные флюиды.
Карл, вдова Вознитц легонько прикоснулась к плечу мальчишки. Сынок, просыпайся.
Мальчик повернулся на бок и открыл глаза. Увидел меня и шарахнулся к стене.
Не бойся, успокоила его Хельга Вознитц. Его милость прибыл, чтоб тебя допросить
Я поднял рукуи она замолчала на полуслове.
Оставьте нас одних, прошу, сказал я ласково, но твердо.
Мне показалось, что она хотела было возразить, но потом лишь вздохнула и вышла. Я обождал, пока закроется дверь. Услышал удаляющиеся шаги в коридоре, а потом скрип ступенек.
Я инквизитор, дитя, сказал я ласково. Знаешь ли, чем занимаются инквизиторы?
Он молча кивнул.
Скажешь мне?
Хватают людей и жгут на кострах, тихо ответил мальчик.
Я вздохнул. И отчего в нашей нелегкой работе даже дети видят лишь одно?.. Признаю, это наиболее зрелищный ее аспект, но все равно лишь один из многихи притом, уж поверьте мне, не наиглавнейший.
Нет, Карл, ответил я и осторожно присел на краешек кровати. Инквизитор, дитя мое, суть пастырь, который должен опекать беззащитное стадо. Стеречь его от хищников, от всех, кто хочет обидеть невинных овечек. И, мой мальчик, задача пастыряпроста. Он видит приближающегося волка и отгоняет его криком, огнем или шумом, а поройтравит собаками. Но что делать, когда волк не выглядит волком?
Как это, господин?
Что должен сделать пастырь, который знает, что волк умеет принять вид другой овечки? Или дерева? Или камня? Или еще хуже: сделать так, чтобы пастырю казалось, будто одна из овечек суть волк, дабы пастырь напал на невинное существо в неразумном гневе? Я хотел, чтобы он меня понял, и поэтому старался говорить медленно.
А волки так могут? спросил он, поразмыслив минутку.
Обычные волкинет. Но в мире есть много злых людей, которые получают радость от страданий других. Я же должен оборонять тех, кто не в силах защитить себя сам. Я прибыл сюда, поскольку мне сообщили, что, возможно, именно ты, Карл, нуждаешься в защите.
Ага, сказал он только и приподнялся на локте.
Я кое-что тебе принес, я сунул руку в карман плаща и вытащил деревянную лошадку, вырезанную столь мастерски, что могла она двигать головой, если щелкнуть ее по носу, и была раскрашена в черный цвет с белыми точечками на бабках.
Я протянул ему игрушку, а он принял ее после некоторого сомнения.
Спасибо, произнес мальчик, но я видел, что он по-прежнему напуган.
Мало кто любит рассказывать о своих болезнях, дитя. Наверняка ты не знаешь, что епископ, который послал меня сюда, страдает от подагрывсякий день болят у него кости. Но он говорит о своей болезни и находит облегчение в том, что все ему соболезнуют. Соболезнуют и стараются помочь. Потому что, понимаешь, временами даже наисильнейшие и наиважнейшие люди должны искать помощи у других. Оттого я хотел бы, чтобы ты рассказал мне, что у тебя болит и чего ты боишься. А я постараюсь, чтобы никогда у тебя ничего не болело и чтобы ты ничего не боялся.
У меня уже ничего не болит, быстро проговорил он. Кровь уже не течет.
А болело?
Он закусил губу.
У тебя ведь и вправду появлялись раны, да? Я взял его за руку. Здесь, дотронулся до запястья. И на ногах. Верно?
Он едва заметно кивнул.
И лилась кровь со лба?
Снова кивнул.
Священник говорил, что, может, ясвятое дитя, сказал он тихонько.
Я мысленно пришел в ужас. У местного прихода и вправду серьезные проблемы с деньгами, раз они решились на столь опасную игру. Поймите меня правильно: я верю в чудеса, поскольку часто был их свидетелем. Верю и в то, что Бог сумеет совершить все, что пожелает. Но всякое предсказание, всякое пророчество, всякое чудо должны быть тщательно проверены. Поскольку иначе могут оказаться оружием в руках Врага.
И он показывал твои раны на мессах, верно?
Я этого не хотел. Его глаза налились слезами, а голос начал дрожать. У меня все болело, а священник приказал
Тебя никто не обвиняет, дитя, прервал я его. Помни, я здесь не затем, чтобы наказывать или ругать. Сам епископ послал меня, чтобы я решил, не нужна ли тебе помощь.
Сам епископ повторил он.
Я увидел, что губы его запеклись, поэтому подал кубок с водой и смотрел, как мальчик пьет. Когда он закончил, я отставил посуду на стол. Заметил, что мальчик уже не жмется к стене. Он уселся чуть свободней, а в руке сжимал игрушечную лошадку.
И где у тебя болело сильнее всего? спросил я.
В боку, ответил Карл, и я увидел, как глаза его внезапно расширились от страха. Мне велели никому об этом не говорить, закончил он с плачем.
Я положил ему ладонь на плечо и шепнул:
Ну-ну-ну, нечего бояться. Чтобы я мог тебе помочь, ты должен рассказать мне все. У тебя ведь была еще и рана в боку?
Он кивнул, а я нахмурился. Я верно предощущал во всем этом мерзость, но не мог понять, как приходский священник и инквизиторы оказались настолько глупы, чтобы пытаться скрыть дело? Или это мать их упросила? Подкупила?
А может, они просто не хотели проблем, следствия и дознания? Ибо дело должно было стать объектом дознания. «Почему»? Ну, милые мои! На Господа нашего был надет терновый венеци это первый стигмат. Потом гвоздями пробили Ему ладониэто второй стигмат. Пробили стопыэто стигмат третий. Но когда после долгих страданий солдат намерился ударить копьем, чтобы оборвать Его жизнь, именно в тот миг Господь сошел с Распятия и в Славе Своей понес врагам веры сталь и пламя. Вот почему ни у кого не может быть четвертого стигматаведь бок Иисуса никогда не был уязвлен острием копья!
Конечно, ранее я слыхал о таких делах, о подобных богохульных демонических стигматах. Слышал о еретиках, утверждавших, будто Иисус Христос умер на Распятии. Что ж, человеческое безумие и злая воля не знают пределов. Мало им исторических свидетельств? Записей самих Апостолов? Неужто кто-нибудь, будучи в здравом уме, усомнился бы в силе Иисуса? Лишь люди, околдованные Зверем, могли поверить, будто наш Бог в унижении и отчаянии умер на Кресте, приговоренный ничего не значащими ублюдками! В конце концов, не просто так, милые мои, символом нашей веры остается сломанное распятие, означающее триумф духа над материей и триумф добродетели над злом. Конечно, мы чтим также и знак обычного распятия, чтобы выказать почтение нашему Господу, Который добровольно обрек Себя на муку.
И теперь уже неважно, были у ребенка истинные ли, еретические ли стигматыили же просто болезнь крови либо кожи. Важным был лишь один-единственный факт: инквизитор Витус Майо не обеспокоился составить рапорт о подобном происшествии, начать следствие и известить епископа.
Отчего он поступил именно так? Что ж, у него будет вдоволь времени, чтобы нам это пояснить.
Не беспокойся, Карл. Все уже хорошо. Вы с мамой поедете с нами в Хез-хезрон, и тебя осмотрят лекари епископа. Увидишь большой город и дворцы усмехнулся я.
Я спросил себя, какова будет судьба мальчика и его матери. Что ж, займутся ими теологи, экзорцисты и лекари. В худшем случае дойдет черед и до инквизиторов.
Может, Хельге и Карлу удастся пережить встречу с епископом, но я не слишком на это надеялся. Если на теле мальчика действительно появятся богохульные стигматы (что означаетв нем поселился демон), в лучшем случае он до конца жизни останется заключен в монастыре.
На миг я задумался над силой Зла, которое осмеливается проникать даже в тела невинных детей. Задумался также над превратностями судьбы, которая вынудила Верму Риксдорф заплатить за то, чтобы принести несчастье в дом собственной сестры и племянника.
И задумался я над этим со всею серьезностью.
Теперь спи, сказал и погладил мальчика по голове.
* * *
Когда я спустился, за кухонным столом сидели только Витус и Ноэль, вдова же Вознитц неспокойно металась у окна. Увидела меня и замерла.
Все хорошо, сказал ей успокаивающе. Идите к ребенку.
Она почти взбежала по ступеням, а я подошел и уперся в столешницу и сказал:
Витус Майо и Ноэль Помгард, я задерживаю вас до распоряжения Святого Официума. Вы обвиняетесь в укрывательстве свидетельств и подделке официальных протоколов. Отправитесь со мной к Его Преосвященству епископу Хез-хезрона, чтобы составить соответствующие признания перед полномочной комиссией Инквизиториума.
Ноэль Помгард даже не вздрогнуля лишь заметил, как начали трястись его губы. А вот Майо отскочил к стене и положил ладонь на рукоять меча.
Не ухудшай своего положения, Витус, сказал я спокойно. Отсюда уже некуда бежать.
Меч полностью вышел из ножен.
Убьешь меня? спросил я. Сомневаюсь. А если даже и сумеешьнеужели думаешь, что скроешься от нас? Что в мире сыщется место, где мы тебя не найдем?
Он громко сглотнул, потом выпустил рукоять.
Это все чепуха, сказал громко. Я все могу объяснить.
О, конечно, ответил я. И ручаюсь, что у тебя будет такая возможность. Ноэль, забери у него меч и отдай мне свое оружие.
Помгард вскочилбыстро и охотно. В который раз я удивился наивной вере людей, которые хватаются за первую же соломинку и даже в котле, наполненном грешниками, уповают на то, что им достанется роль надсмотрщика.
Потом позови городскую стражу, приказал я ему. Скажи, что я принимаю власть над этим, глянул я на Витуса, гнездом богохульной ереси.
Конечно, ваше достоинство, Ноэль едва не захлебывался собственными словами. Я ничего не знал, поверьте мне. Яникто, меня даже не было при
Ноэль, сказал я ласково и успокаивающе усмехнулся. Верь мне, никто тебя ни в чем не обвинит.
«Поскольку, сын мой, еще немногои ты сам себя во всем обвинишь», добавил мысленно.
* * *
Я знал, что допросы пройдут в Хезе. Вдова Вознитц вместе с сыном, священник и инквизиторывсе получили приказ немедленно выступать в Хез-хезрон, я же должен был проследить, чтобы путешествие прошло безопасно и чтобы, не дай бог, ни одна из овечек не погибла в дороге. Но не смог отказать себе в последнем разговоре с Витусом Майо. И не только из-за греховной моей любознательности, но также из чувства долга, требовавшего от меня собрать как можно больше сведений перед тем, как начать допросы в Хезе.
Не объяснишь, отчего ты не написал рапорт?
Витус сидел на табурете, с руками, связанными за спиной. Был он старше меня и избалован бездеятельностью да благосостоянием, но я не намеревался рисковать. Не то чтобы хоть каким-то образом он мог мне угрожать. Это я не хотел нанести ему увечий, поскольку куда проще путешествовать со здоровым человеком.
Я был обращен, ответил он, глядя мне прямо в глаза.
Ох, серьезные слова, Витус! А в какую веру, если позволено мне будет спросить?
Веру в Иисуса Христа, сказал он отчетливо.
И почему же эта вера помешала тебе написать рапорт?
Тогда бы вы обидели ребенка и его мать, ответил он уверенно. А у мальчика не только были свидетельствующие стигматыон и говорил голосом Бога! И переживал страдания нашего Господа так, как сам Он некогда переживал их на Кресте. Ибо хворь его не для смерти, но для славы Божией!
Говорил голосом Бога, повторил я безо всякой иронии и насмешки. И что же он такого говорил, Витус?
Я был убит, копье пробило мой бок. Тем должен был дать вам искупление: моими страданием и смертью. Но тогда пришел Зверь, и вошел в мертвое тело, и рана на боку затянулась. Зверь сломал Распятие, сойдя с огнем и железом в руках. И вместо царства любви и мира наступила власть Зверя, проговорил он, снова глядя мне прямо в глаза.
Я не отвел взгляд, а потом легонько кивнул.
Витус, мой Витус. Ты и вправду уверовал, будто наш Господь мог умереть на Кресте? Позволить торжествовать язычникам и обречь своих верных на бесконечные преследования? Иисус до конца давал палачам шанс, до конца молил, чтобы пришли к нему, чтобы вкусили от плодов истинной веры. А когда остались слепы и глухи, сошел с Распятия, чтоб во Славе покарать их страданием. Вот единственная и истинная правда. Как ты мог поверить демону, говорившему устами несчастного ребенка? Ты, инквизитор?
Я уверовал, сказал он, не отводя взгляда, а в голосе его было некое непривычное достоинство, столь не сочетавшееся с тем Витусом, которого я знал по Академии. Верую, что Господь наш умер в муках, дабы, пожертвовав Своею жизнью, омыть нас от греха. И вскоре восстанет из мертвых, а тот мальчик говорит устами Иисуса и скажет нам, что делать!