Я я, начал Эдвард, с тревогой взглянув на Абиту, я думаю, мы сможем договориться. Уверен, что сможем. И выход найдем.
Ну вот, вот он, младший братишка, которого я с детства знаю и всем сердцем люблю. Порой ты забываешь, что папа оставил все мне неспроста. Он же прекрасно знал: умом ты не силен, вот и доверил мне за тобою приглядывать. И ты тоже должен мне доверять. Огорчать папу последнее, знаешь ли, дело.
Эдвард опустил взгляд.
А еще, Эдвард, если уж начистоту, по-моему, я бы с этим управился лучше, со вздохом продолжил Уоллес, ткнув пальцем в сторону Абиты. Однако попробуй-ка тут сдержаться, когда эта гарпия над ухом зудит.
О ней я позабочусь, только позволь разобраться с женой самому. Прошу тебя, не говори ничего проповедникам.
Но сможешь ли ты с нею справиться, братец? Гляжу я на вас, и мне в это уже не верится. Разве не видишь, как она пользуется мягкостью твоей натуры, как вертит тобой, как подчиняет себе назойливой злой воркотней? Погляди-ка, даже сейчас вон как злобно глазищами блещет. Сдается мне, пара дней в колодках да хорошая порка ей только на пользу пойдут.
Ни к чему. Я с ней управлюсь. Абита, строго заговорил Эдвард, извинись. Проси у Уоллеса прощения. Сейчас же!
Абита едва не задохнулась от возмущения. Пусть даже Эдвард всего лишь старался спасти ее от наказания, его слова казались хуже пощечины. Не доверяя собственному языку, она в страхе стиснула зубы.
Абита! едва ли не зарычал Эдвард.
Уоллес усмехнулся, и тут Абите сделалось ясно: да он же надеется, что она раскричится, разразится руганью, швырнет в него чем-нибудь одним словом, укрепит его власть над Эдвардом. Почувствовав слезы, навернувшиеся на глаза, она до боли впилась ногтями в ладони.
«Придется, Аби. Иначе никак».
Все без толку, брат, подытожил Уоллес. Она ни за что не
Прошу, Уоллес, прости меня, едва ли не с яростью выпалила Абита. Все ее тело сотрясала крупная дрожь, щеки наверняка раскраснелись, как угли в печи. Не стоило мне так говорить. Пожалуйста, прости мою непочтительность.
Эдвард перевел взгляд на рослого брата.
Вот, видишь? Она в самом деле старается.
Глаза у нее что ножи, сказал Уоллес. Не нравится мне, как она меня взглядом буравит.
Абита, опусти взгляд, велел Эдвард.
Однако Абита по-прежнему не сводила глаз с Уоллеса.
Абита!
Абита перевела взгляд на Эдварда. Как ей хотелось отвесить ему пощечину за то, что так обращается с ней на глазах у этой скотины! Однако стоило только увидеть в его глазах страх страх за нее, по щекам неудержимо потекли горячие слезы, и Абита покорно устремила взгляд под ноги.
Ну, Уоллес, чего тебе еще? Видишь, она раскаивается. Прошу тебя. Сегодняшний вечер для всех оказался нелегким. Я обещал пойти тебе навстречу, а об этом давай позабудем.
Украдкой подняв взгляд, Абита заметила на губах Уоллеса лукавую улыбку.
Пожалуй, ты прав, братишка, нам сейчас не до мелочей, и ссориться из-за дурно воспитанной бабы совсем ни к чему. Но попомни мое слово: если она еще раз сунется в наши дела, плетей ей не миновать. Понятно?
Да, отвечал Эдвард. Конечно.
Тебе все понятно, Абита? не унимался Уоллес, от души наслаждаясь каждой секундой триумфа. Теперь тебе ясно, где твое место? Отвечай же. Мне нужен твой собственный ответ, чтоб в следующий раз обошлось без споров. Теперь тебе ясно где твое место?
Ясно, кое-как процедила Абита сквозь зубы, не поднимая глаз.
Уоллес злорадно осклабился. Сомнений быть не могло: от визита к брату он получил все, что хотел, и даже более.
Тогда до завтра, братишка, с неожиданной беззаботностью сказал Уоллес. Встретимся после службы. Обговорим подробности и известим проповедников, как обстоят дела.
С этим он, нахлобучив шляпу, вышел наружу.
Не спеши, Аби, окликнул Абиту Эдвард.
Обернувшись, Абита обнаружила, что он тащится следом, в полудюжине ярдов позади, едва различимый в утреннем тумане. Горб здорово замедлял его шаг.
Абита остановилась, дожидаясь мужа.
Опаздывать нельзя, Эдвард. Сегодня никак нельзя.
Времени еще уйма, отдуваясь, заверил он. Мы почти пришли, а первого удара колокола я пока что не слышал.
И в самом деле, кивнула Абита. Мне просто на сердце слишком уж неспокойно. Всю ночь глаз сомкнуть не могла.
Однако в тревоге заключалась лишь половина правды: про сны об исполинском дереве, шепчущем ее имя, о могучих корнях, точно змеи, ползущих следом за ней по темному лесу, она не заикнулась ни словом.
Ничего, Абита! Сама знаешь, в этом деле правда за нами. С Божьей помощью проповедники разберутся, кто прав.
«С Божьей помощью, подумала Абита. Если бы я вправду могла на нее положиться! Но где был Господь Бог, когда у меня на глазах умерла мать, а отец повредился умом от горя и выпивки? Мне бы твою веру, Эдвард! Насколько проще, насколько спокойнее стала бы жизнь»
И тут Эдвард, будто прочел все это в ее взгляде, взял ее за руку.
Но Аби отдернула руку.
Что с тобой?
Абита промолчала.
Все еще за вчерашнее злишься?
А кто бы не злился?
Аби, я ведь просил прощения, но если тебе хочется снова это услышать, будь по-твоему. Прости меня. Не хотел я с тобой так разговаривать, но пришлось, сама понимаешь. Не то Уоллес на тебя бы донес.
Да, это Абита понимала прекрасно. А еще понимала, что он кругом прав, что она перешла все границы однако с обидой совладать никак не могла. Между тем Эдвард с трудом подыскивал нужные слова, да только все запинался.
Без тебя мне, Абита, хоть пропадай. Правда, об этом и говорить-то не след это тебе и самой известно.
Абита взяла мужа за руку, и пальцы Эдварда крепко стиснули ее ладонь. Этот простой жест говорил куда больше любых его слов, однако звон колокола единственный, первый удар напомнил, как они близко к деревне. Поспешно выпустив руку Абиты, Эдвард отступил на полшага, и оба тревожно заозирались: прилюдные нежности входили в длинный список грехов человеческих, а ревнителей благопристойности повсюду вокруг было хоть отбавляй.
Оба двинулись дальше. Чем ближе к деревне, тем глубже становились выбитые в земле тележными колесами колеи, нередко вынуждавшие путников обходить ледяные лужи, продираясь сквозь придорожные кусты. Вскоре колокол прозвонил дважды, и Абита, наконец, замедлила шаг.
Слишком рано появляться нам тоже ни к чему. На месте нужно быть как раз перед тем, как двери закроют.
Уоллес будет не слишком этому рад. Уверен, ему хотелось бы обсудить дело до службы.
Да-да, и еще как, улыбнулась Абита.
Об этом она догадывалась и не хотела давать Уоллесу ни единого шанса сбить Эдварда с толку до разговора с проповедниками.
Навстречу пахнуло рекой, а после впереди, в дымке тумана, точно призрак, показались ворота деревни. От ворот в обе стороны тянулись, исчезая в тумане, громады бревенчатых стен. Заостренные верхушки бревен казались рядом смертоносных клыков. Частокол этот окружал всю деревню, а выстроен был затем, чтоб защищать ее, ограждать саттонцев от всяческих зол. Однако Абита, входя внутрь, содрогнулась: минуя ворота, она всякий раз чувствовала себя, скорее, в ловушке, чем под защитой.
Караульных у ворот не оказалось: все отправились в церковь, а потому Абита с Эдвардом беспрепятственно двинулись дальше, вдоль улицы, старательно обходя стороной лужи и кучи навоза. Справа и слева тянулись ровные ряды скромных, крытых соломой домов.
Каждый следующий дом выглядел в точности как предыдущий: внакрой обшит некрашеными досками, а от соседнего отделен серой оградкой, связанной из тонких жердей. Как ни приглядывайся, нигде не видать ни единого украшения ни единой гирлянды, ни одной низки высушенных цветов, ни одного яркого пятнышка среди гнетущей бескрайней серости. С обеих сторон на Абиту взирали тусклые окна, затянутые вощеной бумагой, словно бы выносящие ей приговор, взвешивающие ее душу, только и поджидающие, чтобы она сказала, сделала что-нибудь не то, дабы немедля обличить грешницу у всех на глазах.
Над печными трубами не поднималось ни струйки дыма: все очаги, и кухонные плиты, и свечи были погашены, так как все жители Саттона молча, чинно шли на воскресную службу. Вокруг слышался только хруст легкой изморози под их башмаками. Казалось, Абита с Эдвардом заблудились в каком-то мрачном, унылом, всеми оставленном городке.
Но вот, наконец, впереди показалась общинная площадь. За нею, едва различимый в тумане, темнел силуэт дома собраний.
Только гляди, не забудь, на чем мы с тобой сговорились, негромко сказала Аби. Не позволяй этому типу
Помню, помню, шепнул в ответ Эдвард. Все оговорено не меньше дюжины раз. Я постараюсь, слово даю.
Прости, Эдвард. Я вовсе не хочу тебя раздражать. Просто просто столькое на кон поставлено, что
Улыбнувшись, Эдвард ненадолго, украдкой сжал ее руку.
Ты меня и не раздражаешь, Аби. Ты мое благословение. Ты мне сил придаешь. Не тревожься, я помню, что и как должен сказать. Будем надеяться, проповедники рассудят нас по справедливости. Ну, а теперь ты мне тоже пообещай кое-что.
Абита смерила мужа настороженным взглядом.
Обещай, как бы дело ни повернулось, язык держать за зубами и стоять, где стоишь. Иначе плохи твои дела. Чуть что не так, не миновать тебе колодок, а то и плетей Уоллес такого случая не упустит. Обещай.
Обещаю, согласилась Абита, а про себя подумала: «Господи Боже, прошу, помоги мне сдержаться».
Тут в пелене тумана недвусмысленным напоминанием о том, что ждет непокорных, показались колодки. Увидев их, Абита похолодела: смотреть на колодки без страха она не могла.
Общинную площадь украшал позорный столб в окружении пяти колодок: две ростовых, с ярмом, смыкавшимся на запястьях и шее, и еще три с парными отверстиями для лодыжек над самой землей, так что наказанным приходилось сидеть в грязи. Впервые оказавшись в Саттоне, Абита была поражена их количеством просто постичь не смогла, зачем такой невеликой общине столько колодок, однако с тех пор не раз видела все их занятыми.
Вот и сейчас, по крайней мере, одни зря не простаивали. Подойдя ближе, Абита с Эдвардом увидели человека, ссутулившись, сидящего на земле у сомкнутых на лодыжках колодок.
Джозеф? вполголоса окликнул его Эдвард.
И вправду, это был Джозеф, однако в ответ он даже взгляда не поднял наоборот, отвернулся, будто не в силах совладать со стыдом. Крепко вцепившись в собственные локти, прижатые к телу, он неудержимо дрожал, и вскоре Абита смогла разглядеть, отчего. Его одеяла валялись на земле, совсем рядом, но так, что рукой не дотянешься. «Зачем же он отшвырнул их?» удивилась она, однако, заметив грязь на его спине и в волосах, поняла: конечно же, это не он. Кто-то сыграл с Джозефом злую шутку.
Вот бедолага
С этими словами Абита поспешно подобрала одеяла, шагнула к Джозефу, но тут же приостановилась, заметив запекшуюся кровь на его спине и сообразив, что он жестоко исполосован плетью.
Ох, Джозеф за что тебя так?
Осторожно укутав его одеялами, она разглядела в волосах Джозефа не только грязь, но и навоз. Вот это уж точно частью назначенной кары быть не могло. Это уж кто-то своим разумением забаву такую себе нашел.
Кто это, Джозеф? Кто отнял у тебя одеяла?
Джозеф, не отвечая, укрылся одеялами с головой, будто в попытке спрятаться.
Не стоит этого делать, раздалось сзади.
Оглянувшись, Абита увидела дочь Уоллеса, Черити, идущую к церкви в компании подруги, Мэри Диббл.
Дядюшка Эдвард, сделай ей одолжение, вели не вмешиваться.
А ты, Черити Уильямс, последила бы за собой, грозно (вернее, на свой манер грозно) откликнулся Эдвард. Не в том ты возрасте, чтобы со взрослыми так разговаривать.
Девчонки остановились.
Вы не подумайте, дядюшка, я ведь совсем не из дерзости. Просто видеть тетушку в колодках, рядом с этим человеком, не хотела бы, особенно на таком холоде.
В словах ее слышалась одна только забота, однако в глазах не отражалось ничего, кроме презрения к Абите.
Рядом с девчонками остановилась дородная, кряжистая Гуди Диббл, мать Мэри.
Что у вас тут опять?
Абита пособляла этому грешнику. Я и подумала: надо бы ее о последствиях предупредить.
Абита, осуждающе нахмурилась Гуди, разве ты не знаешь, что натворил этот человек? Да он же пропустил средьнедельную службу!
«На службу, значит, в среду не явился», поняла Абита. Живущим в пределах деревни надлежало посещать две службы в неделю, а не одну, о чем она нередко забывала.
И он не только в почитании Господа нерадив, громогласно, в праведном возмущении продолжала Гуди, устремив в сторону Джозефа обвиняющий перст, но вдобавок лгун! Ведь он сказал преподобному Картеру, будто во время службы от желудочных колик на ногах не держался. А между тем соседи-то его видели дрыхнущим в амбаре и до службы, и после, и живо обманщика на чистую воду вывели! Это ж подумать только: самому преподобному солгал!
«А тебе, Гуди, подумала Абита, тоже неплохо бы в колодках посидеть за постоянные сплетни, да за то, что вечно нос в чужие дела суешь».
На площади появились двое молодых парней братья Паркеры, Люк и Роберт.
Он все еще здесь? удивился Люк.
Ага, ответила Черити. И я этим, после того, что он натворил, нисколько не удивлена.
Приговор был четыре ночи, подхватила Гуди. Ручаюсь, в другой раз он службу уже не проспит!
Неспешно нагнувшись, Люк поднял с земли конское яблоко и запустил им в Джозефа. Замерзший навоз угодил бедолаге в плечо. Джозеф негромко, сдавленно вскрикнул.
Что вы делаете? ошеломленная, ахнула Абита.
Люк глянул на нее, словно не понял вопроса, снова нагнулся и подхватил еще одно из конских яблок.
Он исполняет долг перед Господом, пояснила Гуди Диббл. Преподобный Картер говорит, что каждый из нас обязан изгонять Дьявола отовсюду где б он ни затаился.
Остальные и даже девчонки, и даже Гуди Диббл согласно закивав, последовали примеру Люка, склонились к земле, за комьями мерзлой земли и навоза.
Абита прикрыла ладонью рот. Съежившийся в комок, Джозеф тоненько, жалобно заскулил под градом ударов.
Сильнее всего поражала серьезность бросавших: ни улыбок, ни смеха, свойственных этакому бесшабашному озорству, все лица мрачны, неподвижны Пожалуй, будь все это просто жестокостью, Абита поняла бы бросающих куда лучше, но нет: они словно бы бились с самим Сатаной, неизвестно зачем вселившимся в бедного Джозефа.
В конце концов, огромное конское яблоко угодило Джозефу точно в висок. Истязуемый рухнул на бок.
Прекратите! закричала Абита, шагнув вперед.
Однако Эдвард ухватил ее за плечо.
Абита, не надо.
Пусти! зарычала Абита, рванувшись из его рук.
И тут сзади строго спросили:
Почему вы не на богослужении?
Все замерли.
Из тумана на площадь вышел худощавый, длиннолицый, лет около пятидесяти человек в шляпе с высокой тульей и длинном, просторном плаще его преподобие Томас Картер собственной персоной. Тень широких полей шляпы, падавшая на лицо главного из проповедников, не скрывала ни густых, тяжеловесных бровей, ни сурового взгляда, оценивающего, взвешивающего любое слово и дело каждого.
Взгляните на ваши руки. Они грязны.
Пораженные, собравшиеся на площади утратили дар речи.
Вымойте руки и ступайте в церковь. Немедля.
Побросав комья грязи и конские яблоки, истязатели со всех ног бросились прочь, а Абита и Эдвард остались наедине с преподобным Картером. Оставалось только надеяться, что тот не видел, как Абита помогала Джозефу, иначе вряд ли примет их сторону в споре.
Идемте со мной, велел его преподобие.
Оба послушно двинулись следом за ним к дому собраний.
Итак, Абита, ты полагаешь, что помогла Джозефу?
Абита разом похолодела.
Я я вовсе не хотела переступать границы дозволенного, сэр. Я только только
Ты никогда не хочешь переступать границы дозволенного, однако переступаешь их снова и снова. Отчего же?
Я я стараюсь не я вправду стараюсь!
Ты полагаешь, что обошлась с Джозефом милосердно?
Я просто подумала подумала, что они так жестоки
Разве ты не понимаешь, что твои благие намерения препятствуют стараниям Джозефа обрести прощение? Препятствуют стремлениям всей нашей общины?
Не знаю, сэр.
Джозеф должен понять: его прегрешения осуждают все до единого. Это не всегда просто и да, порою жестоко, но иного пути у нас нет. Если один из родителей наказует дитя за скверное поведение, но другой лишь утешает плачущего ребенка, уроки впрок не идут, и единство семьи под угрозой. Это тебе понятно?