Младшие паладины и кадеты (кроме мартиниканцев, которые как раз это прекрасно знали) смотрели на него с уважением и удивлением. А Ринальдо Чампа передал чашу Оливио. Тот осторожно принял ее, сделал глоток, ничуть не удивившись тому, что питье в чаше не обжигает. Сказал, глядя в чашу:
Я, Оливио Вальяверде и Альбино, рожденный в законном браке от графа Модесто Вальяверде и доньи Лауры Моны Альбино и Кампаньето, пришел в Корпус от отчаяния, желая найти место, откуда меня не достанут ни наставники Ийхос Дель Маре, ни отец. А потом я понял, что это именно то место, куда я и должен был прийти, ведь Дева дала мне силы не сойти с ума и не сломаться, когда в гардемаринской школе меня избивали, насиловали, унижали, морили голодом и сутками держали голым в грязном холодном карцере.
Он отдал чашу Тонио, рассудив, что, по всей видимости, ее полагается передавать по старшинствуне возраста, а службы. Подняв глаза, заметил, что многие сотоварищи смотрят на него с уважением, даже Маттео, известный своей заносчивостью и себялюбием.
Тонио отпил, вздохнул и сказал:
Я, Тонио Квезал, пришел в Корпус по собственному желанию. Не могу сказать, что по зову сердца, но, по крайней мере, я не сожалею, что оказался первым в нашем роду, кто решил посвятить себя Деве, пусть даже моя родня этого и не понимает...
Следующим по старшинству службы считался Жоан. Он глотнул горько-сладкого настоя:
Я, Жоан Дельгадо, пришел в Корпус, чтобы исполнить давний обет нашего рода. Не хотел, честно говоря, очень не хотел. Но деваться было некуда. А раз пришелто надо служить как положено, и обеты соблюдать. Дельгадо своих обещаний не меняют, наше слово твердое.
Жоан передал чашу Робертино. Тот втянул запах напитка, отпил и сказал:
Я, Роберто Диас Сальваро и Ванцетти, пришел в Корпус по обету моих родителей. Не знаю, выбрал бы я этот путь, если бы у меня был выбор... Но я здесь, и думать о том, как могло бы быть, не имеет смысла.
Чаша перешла к Эннио, он тоже был краток:
Я, Эннио Тоноак, как и Жоан, и сеньор Ринальдо, пришел в Корпус по семейной традиции. Для нас это большая честь, и я рад, что могу отдать свое служение Деве, как это делали многие из нашего рода.
Следующим был Бласко:
Я, Бласко Гарсиа из мажеской сальмийской династии Гарсиа, пришел в Корпус, чтобы показать своей родне, что даже такой негодящий маг, как я, может чего-то добиться. И чтобы действительно добиться куда большего, чем работа мастером светошариков или пожарным магом.
После Бласко настала очередь Анэсти, он отпил и, пожав плечами, сказал:
Я, Анэсти Луческу, пошел в Корпус потому, что так принято в нашем родумладшие сыновья уходят в паладины или в священники. На этот счет нет никаких обетов, просто традиция. Да и куда еще нам деваться-то, если к семейному ремеслу способностей нет, а у семьиденег на то, чтоб чему другому научить. Не в солдаты же идти, для нашего рода, хоть мы и не дворяне, это как-то зазорно.
Он передал чашу Луке Мерканте, история которого оказалась такой же, с той только разницей, что Лука был из доминского рода, паладинов в котором раньше не водилось.
Чаша опустела, Кавалли ее снова наполнил и вручил Алессио Эворе. Тот сделал глоток, вздохнул:
Я, Алессио Эвора, третий сын второго сына дона Луиджи Эворы, с острова Рока Эвори в архипелаге Малых Кольяри. Остров этот можно за четыре часа пешком по берегу обойти, и половина егоголые скалы. Так что мы, младшие Эвора, с детства знали: полагаться надо будет только на самих себя. А куда податься внуку благородного, но очень бедного рода? Во флот? Спасите, боги, и помилуйте. Не хотелось всю жизнь солонину с сухарями и луком жрать и неделями суши не видеть. Так что я и пошел в паладины, а мои сестрыв инквизиторки.
Алессио отдал чашу Рамону Гонсалесу, и тот поведал почти то же самое, с поправкой на сальмийские реалии.
Наступила очередь Фабио Джантильи:
Я Фабио Джантильи, бастард домина Джантильи и дочери трактирщика Марии Гаттино. Всё, что дал мне отецэто фамилия, и честно сказать, я бы и без нее обошелся, фамилия моей матери тоже вполне достойная. Дед хотел, чтоб я дело унаследовал, но дядя и его жена были этим недовольны... ну и шпыняли меня как могли, пока дед и мать не видели. Я и решилну ее к черту, такую жизнь, подумал и пошел в паладины.
Следующими оказались лютессиец Жюль Лаваррен и плайясолец Альдо Джованьоли, и их истории от рассказа Фабио не слишком отличались. Оба тоже были бастардами, разве что Альдо его отец так и не признал. Потом чашу наполнили снова, и очередь перешла к Маттео.
Маттео с некоторой опаской понюхал отвар, отпил немного, прислушиваясь к ощущениям, и сказал:
ЯМаттео Олаварри, четвертый сын графа Олаварри. Пошел в Корпус потому, что всё остальное для меня слишком недостойно, кроме военной или посольской службы, а это меня не прельщало. Но и бездельничать тоже не принято, наш род уже триста лет верно служит Короне. И паладины среди Олаварри бывали.
Он передал чашу своему приятелю Дино, и у того вдруг покраснели уши, да так, что это было заметно даже в полутьме. Дино отпил из чаши:
ЯДино Каттанеи, третий сын барона Каттанеи. Пошел в Корпус, чтобы не женитьсяон посмотрел на товарищей, давящих смешки.Ну, что ржете Оказались бы вы на моем месте! Отец влез в большие долги, и некая очень богатая и очень немолодая домина выкупила его векселя и предложила их обменять на меня. Он согласился. А я на следующий день сбежал. У нее уже три мужа было, и все молодыми умерли, я как-то не горел желанием становиться четвертым, даже за все папины векселя.
Остальные паладины все-таки тихонько захихикали, но смотрели на Дино с сочувствием, особенно Томазо. Причина Томазова сочувствия тут же и выяснилась, когда к нему очередь перешла.
ЯТомазо Белуччи, селянский сын из Анконы. Белуччи испокон веку были арендаторами у донов Арпино, и я бы тоже, как предки, на земле работал, если бы не молодой дон Арпино, которому я по сердцу пришелся. Все, конечно, знали и до того, что наш дон на парней заглядывается, и кое-кто к нему ходил даже, чего уж там. Только я не по этой части, так ему и сказал. Так он со своими прихлебателями ночью на село наехал, меня из дома выволокли и в Кастель Арпино утащили, а моей матери дон эскудо кинул, сказал, что за такого красавца как я ему и золота не жалко В ту же ночь я дону, когда он меня поиметь попробовал, бока намял, в окошко сиганул, коня увел и поскакал в Арпиньето, в церковь, где у алтаря Деве обещался, моля о помощи и защите... Священнику все рассказал, он тут же в церковь двух паладинов привелкак раз были они там по какому-то делу. С ними я и уехал в Кьоре-ди-Анкона, где меня в кадеты и приняли
Томазо поднял голову и наткнулся на сочувствующие и понимающие взгляды Оливио и Дино. Кивнул им и отдал чашу Ренье. Тот смутился, замялся, не решаясь отпить, но потом все-таки глотнул и сказал, запинаясь:
ЯРенье Магри, селянский сын из Лютессии И у меня причина простая Две сестры у меня и старший брат. Мы рано сиротами остались. Братон меня намного старше, на целых десять лет... Ему семнадцать было, когда родители умерли. Сначала он в селе батрачил, а потом мы переехали в пригород Лютеса, и он в подмастерья к каменщику пошел и работал как проклятый, чтоб нас с сестрами прокормить. Все еще не женился, потому что сначала меня растил, а теперь и девочек надо как-то замуж достойно выдать или научить чему полезному. Деньги нужны не до женитьбы ему. Ну вот я и пошел в паладины, чтоб им как-то помогать.
Видно было, что ему отчего-то стыдно в этом признаваться. Но никто, кроме Маттео, не смотрел на него с осуждением, скорее с сочувствием и пониманием, а старший паладин Каваллитак даже с одобрением.
Следующим чашу взял орсинец Санчо Эскамилья:
Я, Санчо Эскамилья, тоже селянский сын. Я из Мадеруэлы, в тех местах лет двадцать назад демонопоклонники завелись и всех допекли до самых печенок, а сделать с ними долго никто ничего не мог, пока не приехал один паладин ну если точнеето это был сеньор Джудо. Вот он демонопоклонников и уделал, да потом еще и с нашим доном, в кровавую ересь ударившимся, разобрался. Так вот отец, когда я подрос, велел мне в паладины идтивроде как в благодарность, что ли... Ну а я ослушаться не посмел, не принято у нас родительской воле перечить.
Робертино и Оливио, так и не сумевшие выспросить у старшего паладина Джудо подробностей той истории, переглянулись, и их намерение попытаться разузнать получше только укрепилось. А Санчо передал чашу Энрике. Тот сделал глоток:
Я, Энрике Маркес, сын маэстрины Аны Маркес и темного альва-изгнанника из клана Бруэх, и пойти в паладины мне посоветовал отец, чтобы моя фейская родня не смогла получить надо мной власть. Так-то я не очень хотел, и долго с этим тянул, пока однажды меня по дурости моей не занесло в Фейриё и чуть было я им не попался. Тогда меня только милость Девы и спасла. Не понравилось мне там, несмотря на половину фейской крови.
Другие паладины удивились немного: до сих пор Энрике не особенно откровенничал на тему своего происхождения, хотя, конечно, то, что он альв наполовину, было вполне очевиднотакие уши и глаза не спрячешь. Но он никогда не рассказывал о своем отце. Теперь стало понятно, почему. Клан Бруэх из всех кланов темных альвов выделялся своей особенной жестокостью, кровожадностью и порочностью (если это слово применимо к фейри вообще, с их своеобразными представлениями об этике и морали). По счастью, полукровок-альвов далеко не так сильно тянуло в Фейриё, как полу- или даже четверть-сидов, но зато и к магии они были почти не способны, владели только некоторыми альвскими умениями.
Чаша досталась Хансу Танненбауму, сыну аллеманских иммигрантов. Он был самым нелюдимым и молчаливым среди всех младших паладинов, со всеми имел ровные отношения, отличался прилежанием и старательностью, и никогда ни с кем не делился личным. Возможно, чувствовал некоторую предвзятость по отношению к себеаллеманцев в Фарталье не любили и смотрели на них настороженно, так что многие иммигранты старались как можно скорее сделаться большими фартальцами, чем фартальцы природныедаже имена детям давали и фамилии записывали на фартальский манер. Ханс, родившийся уже в Фарталье, говорил на чистом фартальском не хуже образованного уроженца Дельпонте или Срединной Фартальи, но имя и фамилию носил родные и менять их, похоже, не собирался.
Ханс отпил из чаши:
Я, Ханс Танненбаум, пришел в Корпус потому, что мой родной дед хотел выкрасть меня и вывезти в Аллеманию,он оглядел остальных и вздохнул.Танненбаумы уже двести лет известны в Аллемании как лучшие часовщики и мастера точных механизмов. Мой дед имеет должность главного придворного часовщика, помимо того, что владеет часовой фабрикой. Он желал бы передать дело и придворную должность по наследству, но мой отец оказался очень посредственным мастером и надежд деда не оправдал. И тогда дед решил дождаться внуков. Но рождались только девочки, а их как наследниц он вообще не рассматривалвы все и сами знаете, какое в Аллемании отношение к женщинам. Там никому и в голову не придет, что женщина может разбираться в механике, даже если ее отметил Мастер. Мои две старшие сестры полюбили семейное дело, и отец забавы ради их научил, а потом оказалось, что они намного его превзошли. Когда дед узналразбушевался. Кричал, что это позор, что это недопустимо и непристойно. Родители не выдержалии уехали сюда, в Фарталью. Дед попытался было запретить нам носить нашу фамилию, но отец уперся. Даже открыл в Фартальезе мастерскую «Танненбаум и дочери». И благодаря Гретхен и Мадлен наши дела быстро поправились. Они, например, морские и научные хронометры научились делать не хуже гномьих А потом я родился Дед когда узнал, что у него внук, загорелся желанием меня выкрасть. Трижды пытался а может, и больше, не знаю. А когда я подрос, оказалось, что у меня к семейному делу никаких талантов нет. Но деда это не успокоило, он так или иначе, а хотел, чтобы я приехал в Берштадт и унаследовал дело. И тогда я и решил: назло деду сделаю так, чтоб меня нельзя было никаким образом объявить наследником. Если он так уж хочет, чтобы его капиталы и дело не пропали, пусть моим сестрам их передает.
Такое несвойственное Хансу многословие удивило его сотоварищей не меньше, чем сама история. И паладин Орландо Спарвиери, допив из чаши, даже сказал:
У меня такое впечатление, что если наши истории собрать да напечатать, целый роман с приключениями получится Я, Орландо Спарвиери, сбежал в Корпус от гнева наместника Исла-Коралины, моей родной провинции. Кхм, клочок земли в Лазурном море площадью в две с половиной тысячи акровцелая провинция, всегда этому удивлялся. Мой отецодин из десяти коралинских донов, притом самый мелкий. И я бы унаследовал домен в виде старой башни на скале над морем и бухты с поселком в двадцать домов, а также стадо коз, три виноградника и четыре отмели с устрицами, если бы черти не дернули меня трахнуть дочку барона Коралино. Трахались мы по обоюдному согласию и ко взаимному удовольствию, вот только наместник решил, что я сорвал персик не по чину. Пришлось драпать туда, откуда он меня бы не достал. А теперь не жалею.
Он вернул чашу Кавалли. Тот наполнил ее снова и вручил кадету Рикардо.
Рикардо прикрыл сидские серебристые глаза, осторожно втянул губами немного отвара:
Я Рикардо Вега, кровавый сид-квартерон во втором поколении Мои родителитоже квартероны, и тоже посвященные Матери. Я родился, чтобы служить богам так же, как и они, потому я не знаю другой жизни.
Чашу взял его записной приятель Сандро:
Я, Сандро Эрико Ортега и Пенья, сын дона Ортега и его конкубины, пошел в Корпус по собственной воле, хотя отец меня и отговаривал. А желание это у меня возникло, когда мы на Весеннее Равноденствие побывали в монастыре Кантабьехо, на праздничной мессе. Там в храме на стене в левом приделе между окон на фреске изображен паладин Армано Луис Торрес и Одалино, его в Кесталье почитают как местного святого, в старые времена он у нас знатно прославился и сделал людям много добра. Я слушал хор, смотрел на фреску и вдруг подумал: а почему бы мне тоже не стать паладином? Вот я и сделался кадетом, а тамкак богам будет угодно.
Чаша перешла к Диего Аламо, известному непоседе и озорнику, частому заседателю карцера, но при том всеобщему любимцу. Он смело отпил из чаши:
Я, Диего Аламо, своих родителей не знаю, потому как меня новорожденным положили в детскую корзинку у ворот Аламосской Обители Матери. Так что вырос я в приюте. А в паладины пошел по зову сердца, да и круто этобыть паладином.
Он передал чашу своему соседу, Паоло. Тот сделал глоток:
ЯПаоло Эстанса, и я тоже пошел в паладины по зову сердца, а не только по семейной традиции. А больше мне и сказать нечего.
Следующим в очереди оказался Пьетро Пальмиери. Он тяжко вздохнул, отпил из чаши и сказал:
А меня мать сюда сплавила с глаз подальше, чтоб я ее мужу глаза не мозолил. Я, Пьетро Пальмиери, бастард баронессы Бланки Карильяно и Даниэля Пальмиери, третьего из детей дона Пальмиери Отец меня только именем обеспечить смог, а мать Ей я тоже не особо был нужен. Вот потому-то я и здесь.
Он опять вздохнул и отдал чашу Хорхе. Тот зажмурился, отпил, явно боясь то ли обжечься, то ли еще чего, выдохнул, утер губы тыльной стороной ладони:
ЯХорхе Пескадеро. Ну, как вы по моей фамилии сами понимаетеиз семьи потомственных рыбаков с островов Монтефуэго. Обычно из наших, кто рыбу ловить не хотелв матросы шли. Ну а я ни к тому, ни к тому оказался не годен, потому как в лодке меня тошнит по-страшному. А больше делать у нас там нечего, кроме как рыбу ловить или матросить Отец наскреб кое-каких денег, да и отправил меня на материк, искать себе дело по душе. Я было в армию хотел завербоваться, а потом подумала не попробовать ли в паладинский Корпус. Вдруг получится. В армию-то я всегда успею, а быть паладином всяко лучше и почетнее, чем простым солдатом. Вот я и здесь. И не жалею.
Чашу взял Артурэ:
Ну Я, Артурэ Маринеску, из мещан города Сибиуоттуда как раз и происходят знаменитые ингарийские седла и прочая сбруя. И мои предки этим и занимались. А мне не хотелось всю жизнь кожи для седельщиков мять и дубить, я и ушел из дому, с отцом поругавшись. Сначала было подмастерьем к кузнецу пошел, а потом в паладинский Корпус.
Следующим оказался мартиниканец Камилло Папалотль. Он понюхал отвар, отпил немного, тяжко вздохнул:
Я, Камилло из клана Папалотль, пошел сюда не по своей воле, а по дедовскому приказу. Потому что не пожелал жениться на ком велено. У нас в Чаматлане до сих пор во многих кланах старейшины решают, кому с кем в брак вступать, и мнением младших на этот счет не очень-то интересуются. Вот и мне нашли невесту, а я другую любил. Мы сбежали вместе, добрались до Куантепека, и там в первой попавшейся церкви упросили священницу нас поженить. А потом поехали в Ольянтампо, чтобы уплыть в Фарталью но нас перехватили, когда мы на корабль садились. Не только моя родня, но и братья Джулии Началась резня, я был ранен, а Джулия погибла. Хотел умереть, но мне не дали. Потом, когда я выздоровел, дед опять попытался заставить меня жениться на выбранной невесте. Я отказывался и вообще хотел с собой покончить. Тогда дед сдался, но потребовал, чтоб я ушел в паладины. Чтобы не навлекать на клан обиду со стороны семьи невесты. Я и ушел