Кассандра КлэрРобин ВассерманЗло, которое мы любим
Саймон Льюис размышлял о многочисленных способах уничтожения письма. Можно разорвать его в клочья. Можно сжечь. Можно скормить собаке или демону Гидре. Можно забросить в жерло вулкана на Гавайях, открыв туда портал при помощи друга-мага, живущего по соседству. И тот факт, что Изабель Лайтвуд, имея все эти возможности, отправила письмо Саймона обратно непрочитанным, возможно, что-то значил. Может быть, это хороший знак.
Или хотя бы не совсем плохой.
Во всяком случае, Саймон убеждал себя в этом последние несколько месяцев.
Но даже он должен был признать, что слова «не совсем плохой знак» возможно слишком оптимистичны, когда что-то вроде любовного письма, с откровенными и унизительными фразами вроде «ты удивительная» и «я знаю, что я тот, кого ты любила», возвращается обратно нераспечатанным. Поперёк этого письма красовалась надпись «ВЕРНУТЬ ОТПРАВИТЕЛЮ», сделанная красной помадой.
По крайней мере, она ссылается на него, как на «отправителя». Саймон был уверен, что у Изабель есть парочка других слов для него - не таких дружелюбных. Демон забрал его воспоминания, но его наблюдательность от этого не пострадала, и он очень быстро понял, что Изабель не из тех девушек, которым нравится быть отвергнутыми. Саймон же, вопреки всем законам природы и здравого смысла, отвергал её дважды.
В этом письме он пытался объясниться и попросить прощения за то, что отталкивал её. Он признался, как сильно ему хочется снова стать тем человеком, которым он был раньше. Её Саймоном. Или хотя бы тем Саймоном, который был бы её достоин.
Иззи, я не знаю, ждёшь ли ты меня, но если ждёшь, я постараюсь быть достойным твоего ожидания, писал он. Всё, что я могу пообещать - это, что буду и дальше пытаться.
***
Спустя месяц после того, как он отправил это письмо, оно вернулось обратно.
Когда дверь комнаты со скрипом открылась, Саймон поспешно спрятал письмо в ящик своего стола, стараясь избегать паутины и плесени, которые покрывали всю мебель, несмотря на все попытки от них избавиться. Он проделал это недостаточно быстро.
- Снова то письмо?простонал его сосед по комнате Джордж Лавлейс. Он рухнул на свою кровать, мелодраматично прижав руку ко лбу.О, Изабель, моя дорогая, может быть, я смогу мысленно тебя вернуть к своей рыдающей груди, если буду очень долго пялиться на это письмо.
- У меня нет груди, - ответил Саймон со всем достоинством, на какое только был способен.И я уверен, что если бы и была, то точно не рыдающая.
- Тогда тяжело вздымающаяся? Именно это и делает грудь, да?
- Я проводил не очень много времени среди женской груди, - признался Саймон. По крайней мере, вспомнить он смог действительно не очень много. В девятом классе у него была неудачная попытка потрогать Софи Хиллер, но её мама застукала Саймона ещё до того, как он нашёл застёжку на бюстгальтере Софи. Как предполагал Саймон, что-то подобное он мог проделать и с Изабель. Но сейчас он очень старался не думать об этом. О застёжке на бюстгальтере Изабель, о своих руках на её теле, о вкусе
Саймон затряс головой так сильно, что ему почти удалось избавиться от ненужных мыслей.
- Мы можем не говорить о груди? Вообще?
- Ну, простите, что прервал вашу гиперважную хандру по поводу времён, проведённых с Иззи.
- Я не хандрю, - соврал Саймон.
- Ну, вот и прекрасно.Джордж торжествующе усмехнулся, и Саймон понял, что попал в какую-то ловушку.Значит, ты пойдёшь со мной на тренировочное поле и поможешь проверить в деле новые кинжалы. Проведём спарринг. Примитивные против элиты. Проигравшие должны будут есть дополнительные порции супа целую неделю.
- О, да. Сумеречные охотники умеют развлекаться.И это был отнюдь не сарказм. Правда состояла в том, что его сокурсникам действительно было весело, даже если их понятие о веселье обычно включало в себя острое оружие. Все экзамены были уже позади, до вечеринки по поводу окончания учебного года и до летних каникул оставалась всего неделя, и Академия Сумеречных охотников сейчас больше смахивала на лагерь, чем на школу. Саймон не мог поверить, что провёл здесь целый год; ему не верилось, что он смог продержаться здесь так долго. Он изучал латынь, руны и, довольно поверхностно, хтонический язык; он сражался с мелкими демонами в лесу, пережил полнолуние рядом с новообращённым оборотнем, ездил верхом на лошади (которая его чуть не затоптала), питался неизменным супом. И за всё это время его никто не исключил и не обескровил. Он даже подкачался так, что смог сменить размер боевого облачения с женского на мужской, хоть и самый маленький. Несмотря ни на что, Академия стала ему домом. Покрытым слизью и плесенью, смахивающим на темницу, без работающих туалетов, но всё же домом. Они с Джорджем даже дали имена крысам, живущим за их стенами. Каждый вечер они оставляли Джону Картрайту младшему, III и IV ломоть черствого хлеба, в надежде, что они предпочтут грызть его, а не их ступни.
Эта последняя неделя была временем празднования, ночных кутежей и мелких пари, заключаемых во время боёв с кинжалами. Но у Саймона не было никакого желания веселиться. Может, потому что впереди замаячила тень летних каникул с перспективой вернуться туда, где он больше не чувствовал себя как дома.
Или причина была, как всегда, в Изабель.
- Хотя ты, конечно, получишь намного больше удовольствия, сидя здесь и страдая, - сказал Джордж, переодевшись в форму.С моей стороны глупо было предполагать что-то другое.
Саймон вздохнул:
- Тебе не понять.
У Джорджа было лицо как у кинозвезды, шотландский акцент, загорелая кожа и мышцы, при виде которых, девчонки начинали хихикать и падать в обморок (даже девушки из Академии, которые, казалось, до знакомства с Саймоном, не встречали ни одного представителя мужского пола без кубиков на животе). Проблемы с девушками, оскорбления и отказы были просто выше его понимания.
- Давай проясним, - произнёс Джордж с акцентом, который даже Саймону казался обаятельным, - Ты вообще ничего не помнишь из свиданий с этой девчонкой? Не помнишь, как был влюблён в неё; не помнишь, каково это было, когда вы вдвоём
- Точно, - оборвал его Сймон.
- Или даже, если бы вы
- Да-да, ты всё понял правильно, - сказал Саймон поспешно. Он ненавидел в этом признаваться, но это был один из тех вопросов, которые после демонической амнезии волновали его больше всего. Ну, какой семнадцатилетний парень может не знать, девственник он или нет?
- У тебя видно заканчиваются клетки мозга, раз ты говоришь этому прелестному созданию, что ничего о ней не помнишь, открыто её отвергаешь, и все же пишешь ей сопливое романтическое письмо с признанием в любви, а потом удивляешься, что она не стала его читать. Далее ты проводишь два месяца, страдая по ней. Я все правильно понял?
Саймон опустил голову на руки.
- Ладно, когда ты рассуждаешь таким образом, в этом действительно нет никакого смысла.
- О, я видел Изабель Лайтвуди это многое проясняет.Джордж ухмыльнулся.Я просто хотел получить подтверждение некоторым фактам.
И он скрылся за дверью прежде, чем Саймон смог объяснить, что дело не во внешности Изабель. Хотя он действительно считал её самой красивой девушкой на свете. Но ведь дело было не в её длинных чёрных шелковистых волосах или в бездонности тёмно-карих глаз, и не в беспощадной грациозности, с которой она размахивала своих кнутом из электрума. Он не мог объяснить, в чём дело, поскольку Джордж был правСаймон действительно ничего не помнил ни о ней, ни о том, что они были парой. Ему по-прежнему трудно было поверить, что они вообще когда-либо могли быть парой.
Он просто знал, где-то на подсознательном уровне, что какая-то его часть всегда была с Изабель. Возможно, даже принадлежала Изабель. Независимо от того, помнит он, почему, или нет.
Клэри он тоже написал письмо, рассказал, как сильно бы ему хотелось вспомнить их дружбу, и попросил её о помощи. В отличие от Изабель, она ему ответила, рассказав историю их первой встречи. Это письмо было только первым среди многих, и в каждом из них были эпизоды из их совместных приключений. Чем больше Саймон читал об этом, тем больше начинал вспоминать, и иногда даже рассказывал ей в письмах те истории, которые смог вспомнить сам. Переписываться было легче, чем общаться лично. Не было риска, что она будет чего-то от него ожидать или, что он не оправдает её ожиданий и увидит боль в её глазах, когда она в очередной раз убедится, что её Саймона больше нет. С каждым письмом, воспоминания о Клэри начинали связываться воедино.
С Изабель всё было по-другому. Казалось, его воспоминания о ней словно погребены в какой-то чёрной дыре, опасной и хищной, грозящей поглотить его, если он подберётся слишком близко.
Саймон приехал в Академию отчасти из-за того, что хотел убежать от мучительных и сбивающих с толку «двойных» воспоминаний, от столкновения в своей голове двух разных жизней: одну из них он помнил, а второй жил по-настоящему. Это было похоже на старую дурацкую шутку, которую любил его отец. «Доктор, у меня болит рука, когда я вот так ей двигаю», мог сказать Саймон, подыгрывая ему. А его отец ответил бы с жутким немецким акцентом, с которым в его понимании должен звучать голос доктора: «В таком случае не двигайте ей так».
Пока Саймон не думал о прошлом, оно не могло причинить ему боль. Но все чаще он ничего не мог с собой поделать.
В этой боли было слишком много наслаждения.
***
Все занятия этого учебного года были окончены, но преподавательский состав Академии всё ещё находил новые способы их помучить.
- Как думаете, что они придумали на этот раз?спросила Джули Бьювейл, когда они уселись на неудобные деревянные скамейки в главном зале. В понедельник, с самого утра, всех студентов без исключения созвали на общешкольное собрание.
- Может, они наконец-то решили вышвырнуть отсюда всех отбросов, - сказал Джон Картрайт. - Лучше поздно, чем никогда.
Саймон чувствовал себя слишком усталым и обескофеиненым, чтобы придумать что-нибудь умное в ответ. Поэтому он просто сказал:
- Пошёл ты, Картрайт.
Джордж фыркнул.
В течение нескольких последних месяцев занятий, тренировок и охоты на демонов, студенты их группы успели сблизиться: особенно те немногие, кто был примерно одного с Саймоном возраста. Ну, Джорджэто Джордж, конечно; Беатриз Мендоса была удивительно милой для Сумеречного охотника; и даже Джули оказалась не такой высокомерной, какой пыталась казаться. С другой стороны, Джон Картрайт В тот самый момент, как они познакомились, Саймон решил, что если бы внешность соответствовала характеру, то Джон Картрайт выглядел бы как лошадиная задница. К сожалению, в мире нет справедливости, и, вместо этого, он был похож на ходячего бойфренда куклы Барби, Кена. Иногда первые впечатления бывают обманчивы, а иногда они позволяют заглянуть человеку в душу и понять, что представляет из себя его внутренний мир. Сейчас Саймон был уверен как никогда, что внутренний мир Джона действительно смахивает на лошадиную задницу.
Джон покровительственно хлопнул Саймона по плечу.
- Я буду скучать летом по твоим остроумным репликам, Льюис.
- А я буду надеяться, что летом тебя сожрёт какой-нибудь демон-паук, Картрайт.
Джордж обнял их обоих, маниакально ухмыляясь и напевая:
- Можете ли вы почувствовать любовь сегодня вечером?
Пожалуй, Джордж чересчур проникся духом праздника.
Декан Пенхоллоу, которая стояла в передней части зала, громко кашлянула, бросая многозначительные взгляды в их сторону.
- Пожалуйста, не могли бы вы соблюдать тишину?
Болтовня в зале продолжилась, декан Пенхоллоу кашлянула ещё несколько раз, нервно призывая всех к порядку. Это могло продолжаться всё утро, если бы Делани Скарсбери, их тренер, не встал на стул и не прогремел на весь зал:
- Или сейчас здесь будет тишина, или все сделают по сто отжиманий.
Зал тут же притих.
- Я полагаю, вам всем интересно, чем же вы будете заняты теперь, когда экзамены позади?сказала декан Пенхоллоу, её голос стал выше в конце предложения. У неё была привычка превращать почти любое своё высказывание в вопрос. - Я думаю, вы все узнаете оратора, приглашенного к нам на эту неделю?
Грозный внушительный мужчина в серой мантии уверенно прошёл к импровизированной сцене. Все ахнули от изумления.
Саймон тоже не смог сдержать судорожный вздох. Но не появление Инквизитора взорвало ему мозг, а девушка, которая следовала за ним, впиваясь в его мантию таким яростным взглядом, будто надеялась поджечь её силой мысли. Девушка с шелковистыми чёрными волосами и бездонными карими глазами: дочь Инквизитора. Известная друзьям, семье, и унизительно отвергнутым бывшим парням, как Изабель Лайтвуд.
Джордж толкнул его локтем.
- Ты видишь то же, что и я?прошептал он. - Дать тебе носовой платок?
Саймон не мог не вспомнить последний раз, когда Иззи появилась в Академии, чтобы предупредить всех девчонок, что им следует держаться подальше от Саймона. Тогда он был в ужасе. А сейчас он не мог представить себе ничего лучше.
Но, судя по виду, сегодня Изабель не собиралась никому ничего говорить. Она просто села рядом с отцом, скрестив руки и нахмурившись.
- Она становится ещё красивее, когда злится, - прошептал Джон.
Только ценой невероятных усилий, Саймону удалось сдержаться и не ткнуть ему ручкой в глаз.
- Ваш первый год в Академии почти завершён, - сказал Роберт Лайтвуд собравшимся студентам. Это прозвучало скорее как угроза, а не как поздравление.Моя дочь говорила мне, что у одного из примитивных героев есть такая поговорка: «С большой силой приходит и большая ответственность».
Саймон пришёл в изумление. Изабель Лайтвуд, далёкая от комиксов насколько возможно, могла знать эту реплику из «Человека-паука» только в одном случае. Она цитировала Саймона.
Это должно было что-то значить верно?
Он попытался поймать ее взгляд.
Не получилось.
- Вы много узнали о силе в этом году, - продолжил Роберт Лайтвуд.А на этой неделе я расскажу вам об ответственности. И о том, что бывает, если силу и власть не контролировать или наделить ими не того человека. Я собираюсь рассказать вам о Круге.
После этих слов наступило молчание. Преподаватели Академии, как и большинство Сумеречных охотников, избегали разговоров о Кругегруппе не поддающихся контролю Сумеречных охотников, которую Валентин Моргенштерн возглавлял во время Восстания. Студенты знали о Валентине - о нём все знали - но они быстро усвоили, что не стоит задавать о нём слишком много вопросов. За последний год Саймон понял: Сумеречные охотники предпочитают верить, что их решения идеальны, а законы непогрешимы. Они не любили вспоминать о временах, когда их чуть не уничтожила группа их же собратьев.
По крайней мере, стало понятно, почему этим собранием руководит декан, а не их учитель истории, Катарина Лосс. Маги с трудом выносят большую часть Сумеречных охотников. А когда дело доходит до бывших участников Круга, можно не надеяться даже на такое отношение.
Роберт кашлянул.
- Я бы хотел, чтобы каждый из вас спросил себя, что бы вы делали, если бы являлись студентами этой Академии во времена Валентина Моргенштерна. Вступили бы в Круг? Выступили бы на стороне Валентина во время Восстания? Поднимите руку, если думаете, что, возможно, так бы и сделали.
Саймона не удивило, что никто не поднял руку. Он проходил это ещё в школе для примитивных, когда они изучали Вторую мировую войну. Саймон знал: никто бы никогда не подумал, что мог бы быть нацистом.
Саймон так же понимал, что, статистически, большинство из них ошибается.
- Теперь я бы хотел, чтобы вы подняли руку, если считаете себя образцовым Сумеречным охотником, который бы сделал всё что угодно для Конклава.Сказал Роберт.
Как и следовало ожидать, на этот раз намного больше рук взлетело вверх, рука Джона Картрайта была выше всех.
Роберт невесело улыбнулся.
- Именно самые законопослушные из нас и вступили первыми в ряды Валентина, - сказал он им.Именно мы, самые преданные своему делу Сумеречные охотники, и оказались самой лёгкой добычей.
В толпе начали шептаться.
- Да, - сказал Роберт.Я говорю «мы», потому что я был одним из сторонников Валентина. Я состоял в Круге.
Шёпот превратился в шторм. Некоторые студенты не удивились этому заявлению, но многие выглядели так, будто у них в голове только что взорвалась ядерная бомба. Клэри говорила Саймону, что Роберт Лайтвуд раньше состоял в Круге, но очевидно многим было тяжело примириться с этим, учитывая что этот высокий, грозный мужчина теперь занимал должность Инквизитора.
- Инквизитор?выдохнула Джули, широко раскрыв глаза.Как ему могли позволить?
Беатриз выглядела ошеломлённой.
- Мой отец всегда говорил, что с ним что-то не то, - пробормотал Джон.
- На этой неделе я расскажу вам о злоупотреблении властью и о великом зле, которое может принимать самые разнообразные формы. Моя дочь, Изабель Лайтвуд, поможет мне с этой работой.Он указал на Изабель, которая взглянула мельком на толпу. Ее донельзя свирепый взгляд каким-то образом стал ещё жёстче. - Больше всего я буду говорить о Круге, как всё это началось и почему. Если будете слушать внимательно, то возможно некоторые из вас даже чему-то научатся.
Саймон не слушал вообще. Он пялился на Изабель, желая, чтобы она посмотрела на него в ответ. Изабель старательно смотрела на свои ноги. И Роберт Лайтвуд, Инквизитор Конклава, главный судья, следящий за исполнением законов, начал рассказ о Валентине Моргенштерне и тех, кто когда-то его любил.
***
1984 год
Роберт Лайтвуд растянулся во дворе, стараясь не думать о том, как проводил эту неделю год назад. Дни после экаменов и перед началом летних каникул традиционно были наполнены свободой и разгульным весельем, преподаватели же наоборот вынуждены были наблюдать, как студенты то и дело нарушали всевозможные правила Академии. Год назад они с Майклом Вэйландом смылись из кампуса и совершили крутую противозаконную вылазку на озеро Лин, где в полночь искупались нагишом. Даже несмотря на то, что они держали губы плотно сжатыми, вода всё равно оказала свой галлюциногенный эффект, раскрашивая небо разными цветами. Они лежали на спине бок о бок, представляя падающие звезды, которые прокладывают неоновый путь через облака, и воображали, что находятся в незнаком мире.
Это было год назад, когда Роберт ещё считал себя юным и вольным тратить своё время на детские забавы. Это было до того, как он понял, что независимо от возраста, у него есть обязательства.
Это было год назад, до Валентина.
Члены Круга заняли тихий, тенистый уголок школьного двора, который защищал их от любопытных глаз, и где они были избавлены от вида своих сокурсников, занятых бессмысленными и бесцельными развлечениями. Роберт напомнил себе, что он счастливчик, раз может находиться здесь в тени, слушая речи Валентина Моргенштерна.
Он напоминал себе, что это особая привилегиябыть членом группы Валентина, осведомленным о его революционных идеях. Год назад, когда Валентин неожиданно начал дружески к нему относиться, Роберт чувствовал лишь глубокую признательность и ловил каждое его слово.
Валентин говорил, что Конклав насквозь прогнил и обленился, что его больше волнует поддержание уже существующего положения вещей и подавление любого инакомыслия, чем следование благородной миссии.
Он говорил, что Сумеречные охотники должны прекратить прятаться во мраке и с гордостью заявить о себе миру примитивных, в котором они живут и за который умирают.
Он говорил, что Соглашения никуда не годятся, и Чаша Смерти была создана для того, чтобы её использовали для нового поколения Сумеречных охотников, которое станет нашей надеждой на будущее, а занятия в Академииэто пустая трата времени.
Из-за Валентина мозг Роберта усиленно работал, а сердце пело. Валентин заставил Роберта почувствовать себя борцом за справедливость. Словно он был частью чего-то выдающегося, будто все они были избраны не только Валентином, но самой судьбой для того, чтобы изменить мир.
И все же, временами, Роберт чувствовал тревогу из-за Валентина.
Валентин хотел от Круга непоколебимой преданности. Он хотел, чтобы их души наполняли вера в него и убежденность в деле. И Роберту безрассудно хотелось дать ему всё это. Он не хотел сомневаться в логике или намерениях Валентина; он не хотел беспокоиться из-за того, что слишком слабо верит в речи Валентина. Или, наоборот, что верит в них слишком сильно. Сегодня, купаясь в солнечном свете, с безграничными возможностями лета, открытыми перед ним, он вообще не хотел ни о чём волноваться. Так что, когда до него доносились слова Валентина, Роберт пропускал их мимо ушей. Лучше не обращать внимания, чем сомневаться. Его друзья сейчас слушают, так что потом смогут рассказать ему всё, что он пропустил. Разве друзья нужны не для этого?
Сегодня их было восемь, только самые доверенные лица Круга: Джослин Фэйрчайлд, Мариза Трублад, Люциан и Аматис Греймарк, Ходж Старквезер и, конечно, Майкл, Роберт и Стивен. Все они сидели молча, пока Валентин разглагольствовал о доброте Конклава к жителям Нижнего мира. Стивен Эрондейл был самым новым пополнением как в их компании, так и в Академии. Он прибыл из Лондонского Института в начале года и был очень преданным и делу, и Валентину. Он приехал в Академию в одежде примитивных: кожаная куртка с заклёпками и узкие потёртые джинсы. Его светлые волосы, уложенные при помощи геля, шипами торчали во все стороны, как у примитивных рок-звёзд, плакатами которых были завешаны стены его комнаты. Только месяц спустя он приобщился не только к простому чёрному стилю в одежде, но и к манерам Валентина. Так что теперь, по внешнему виду, их главными различиями были только белые волосы Валентина и голубые глаза Стивена. А уже к первым морозам, Стивен отказался от всех своих примитивных вещей и уничтожил на жертвенном костере плакат своей любимой группы «Sex Pistols».
- Эрондейлы не делают ничего наполовину, - говорил Стивен, когда Роберт начинал подкалывать его по этому поводу. Но Роберт подозревал, что под беззаботным тоном Стивена скрывается что-то ещё. Что-то темнее - какой-то непонятный голод. Роберт заметил, что Валентин умеет выбирать себе сторонников, нацеливаясь именно на тех студентов, которым чего-то не хватало, у которых внутри была какая-то пустота, которую он смог бы заполнить. В отличие от большинства студентов их компании, Стивен казался самим совершенством: красивый, обаятельный, талантливый Сумеречный охотник с хорошей родословной, которого все уважали. Это заставило Роберта задуматься что же в нём увидел Валентин?
Его мысли унеслись так далеко, что когда Мариза вздохнула и шёпотом спросила у него: «Это не опасно?», он не понял, о чём она говорит. Однако сжал ободряюще её руку, так как бойфренды обычно именно так и поступают. Мариза лежала, положив голову ему на колени, её шелковистые чёрные волосы разметались по его джинсам. Он убрал несколько прядок с её лица, это была только его привилегия.
Прошёл почти год, но Роберту по-прежнему с трудом верилось, что эта пылкая, смелая, грациозная девушка, с острым как лезвие бритвы умом, выбрала именно его. Она скользила по Академии словно королева, оказывающая услугу и потакающая своим обожателям. Мариза была не самой красивой девушкой в их группе, и определенно не самой милой или очаровательной. Ей было наплевать на такие вещи, как добродушие и очарование. Но когда дело доходило до битвы, ей не было равных, и уж точно никто не умел обращаться с кнутом лучше, чем она. Мариза была не просто девушкой, а силой. Другие девушки боготворили её; парни хотели еёно только Роберт её заполучил.
Это изменило все.
Иногда Роберт чувствовал, что вся его жизньэто спектакль. Что это только вопрос времени, и его сокурсники всё равно увидят, какой он на самом деле, поймут, что скрывается под всей этой мускулатурой и бахвальством: Трусость. Слабость. Никчёмность. Быть вместе с Маризойэто словно носить доспехи. Такие, как она, не выбирают никчёмных. Об этом все знали. Иногда Роберт даже сам в это верил.
Ему нравилось, что она заставляла его чувствовать себя смелым и надежным, когда они были на людях. А ещё больше ему нравилось то, что он чувствовал, когда они оставались наедине, и она прижималась сзади губами к его шее, проводила языком вниз по позвоночнику. Он любил изгибы её бедер и шелест её волос; любил блеск её глаз, когда она вступала в бой. Он любил её вкус. Так почему всякий раз, когда она говорила «Я люблю тебя», он чувствовал себя лжецом, говоря то же самое ей в ответ? Почему он время от времениа может быть, и чащеловит себя на мысли о других девушках, думает о том, какими бы они могли быть?
Как он мог любить чувства, которые она в нём вызывала и всё равно сомневаться, что это любовь?
Он исподтишка наблюдал за другими парами, пытаясь понять, чувствуют ли они то же самое, скрываются ли сомнения и неопределенность за их признаниями в любви. Но то, как Аматис уютно прижалась головой к плечу Стивена, как Джослин беззаботно переплела свои пальцы с пальцами Валентина, даже то, как Мариза лениво поигрывала нитками на его изношенных джинсах, словно его одежда и тело были её собственностью все они казались такими уверенными в себе. Роберт же был уверен только в том, что хорошо научился притворяться.
- Мы должны радоваться опасности, если она подразумевает возможность избавления от грязного, неконтролируемого представителя нежити, - сердито сказал Валентин.Даже если эта волчья стая не отвечает за монстра, который - Он тяжело сглотнул, и Роберт понял, о чём он думает. Казалось, в эти дни Валентин просто не мог думать ни о чём другом, от него так и веяло яростью, и единственная его мысль словно горела в огне: монстр, который убил моего отца.Даже если и так, мы окажем Конклаву услугу.
Рагнор Фелл, зеленокожий маг, который преподавал в Академии почти столетие, остановился на полпути во дворе и посмотрел на них так, будто мог слышать их разговор. Роберт уверял себя, что это невозможно. Но ему всё равно не нравилось, что рога этого колдуна повернулись в их сторону, словно намечая цель.
Майкл кашлянул.
- Может, не стоит здесь так говорить о, э-э, жителях Нижнего мира.
Валентин фыркнул.
- Надеюсь, этот старый козел действительно меня слышит. Это позор, что ему позволяют здесь преподавать. Единственное место, которое должно быть предназначено для нежити в Академииэто стол для вскрытия.
Майкл с Робертом переглянулись. Как всегда, Роберт точно знал, о чём думает его парабатай - и сам думал о том же. Валентин, когда они только его встретили, резко выделялся своим могучим телосложением, ослепительно-белыми волосами и блестящими чёрными глазами. Черты его лица были, как у ледяной скульптуры, плавными и резкими одновременно, но под грозной оболочкой скрывался удивительно добрый парень, которого могла разозлить только несправедливость. Валентин всегда был упорным, но свою энергию он вкладывал в то, что правильно, в то, что хорошо. Когда Валентин говорил, что хочет исправить несправедливость и неравенство, навязанные Конклавом, Роберт ему верил, и верит до сих пор. И хотя Майкл питает какую-то странную слабость к жителям Нижнего мира, Роберту они нравятся не больше, чем Валентину; он не мог себе представить, почему в наше время Конклав всё ещё позволяет магам лезть в дела Сумеречных охотников.
Но между объективной настойчивостью и абсурдной яростью была разница. Роберт ожидал, что вспышка горя Валентина скоро поутихнет, но вместо этого, она переросла в пожар.
- Значит, ты не скажешь нам, откуда получил информацию, - сказал Люциан, единственный, кроме Джослин, кто мог безнаказанно расспрашивать Валентина, - Но хочешь, чтобы мы улизнули из кампуса и самостоятельно выследили этих оборотней? Если ты так уверен, что Конклав хотел бы с ними разобраться, почему бы не оставить их ему?
- Конклав бесполезен, - прошипел Валентин. - Ты знаешь об этом лучше всех, Люциан. Но если никто не хочет подвергать себя риску ради этого, если вы предпочитаете остаться здесь и пойти на вечеринку - Его рот скривился, как будто даже эти слова вызывали у него неприязнь. - Я сделаю это сам.
Ходж поправил очки и вскочил на ноги.
- Я пойду с тобой, Валентин, - сказал он слишком громко. Это было в духе Ходжавсегда слишком громко или слишком тихо, всегда полное непонимание ситуации. По этой причине он предпочитал книги, а не людей. - Я всегда на твоей стороне.
- Сядь, - резко бросил Валентин.Не хватало, чтобы ты путался у меня под ногами.
- Но
- Что толку от твоей преданности, если она идёт в комплекте с ненужным трёпом и двумя левыми ногами?
Ходж побледнел и опустился обратно на землю, яростно моргая глазами за толстыми стеклами очков.
Джослин положила руку на плечо Валентинаочень мягко, и только на мгновение, но этого было достаточно.
- Я всего лишь имею в виду, Ходж, что твои исключительные навыки пропадают даром на поле боя, - сказал Валентин дружелюбнее. Перемена в его голосе была резкой, но искренней. Когда Валентин одаривал своей тёплой улыбкой, перед ним невозможно было устоять.И я бы не простил себе, если бы тебя ранили. Я не могу не могу потерять кого-то ещё.
Они все замолчали на мгновение, думая о том, как быстро всё произошло; о том, как декан забрала Валентина прямо с тренировочной площадки, чтобы сообщить ему новости; о том, как он молча и стойко принял их, как и положено Сумеречному охотнику. О том, как он выглядел, когда вернулся в кампус после похорон: пустые глаза, землистый цвет лица, которое за неделю стало выглядеть на несколько лет старше. Все их родители были воинами, и они понимали: то, что потерял Валентин, может потерять любой из них. Быть Сумеречным охотником - значит жить в тени смерти.