Ольга, видимо, при жизни была холериком. Оставаться спокойной и держать рот на замке она могла не дольше десяти минут.
Умный какой! А чего мне стоило соседку насмерть не загрызть? Да я на сына родного смотрела как на кусок мяса, мерзавец ты этакий.
Я дал тебе вечную молодость, в перспективебессмертие, невозмутимо парировал Сиднев. И в том, что ты оказалась слаба, моей вины нет.
Инга решила, что пора вмешаться.
Сильвестр, мы это много раз проходили. Виноваты всено только не вы.
Неправда. Я способен признавать свои ошибки. Иначе не был бы гранд-мастером.
Вы признаете свои ошибки, только если вам это выгодно.
Как и все.
Он хотел сказать что-то еще, но в этот момент раздался стук в дверь.
Инга? У тебя всё в порядке? Полицию звать? спросил женский голос на лестничной клетке.
Инга поспешила к двери, пока соседка Валентина не подумала чего худого и не решила развить инициативу.
Сейчас Валя была одета по-рабочему: в красный кожаный корсаж и теснейшие леггинсы. Нервное похлопывание стеком по голенищу высокого сапога ясно говорило, что Валя на грани скандала, потому что ей прервали сессию.
Увидев сквозь приоткрытую дверь кабинета стол и бардак вокруг него (разбросанные колья, осколки бутылки из-под святой воды, ножи и прочее), Валя слегка приоткрыла рот. Раздражение сменилось любопытством.
Всё в порядке, поспешила успокоить ее Инга. У меня сессия.
У меня тоже. Слушай, ну раньше же твои так не шумели!
Сложный клиент попался. Управление гневом, проблемы контроля
Валя вытянула шею и увидела прикованного к батарее Ярослава, у которого уже начали вспухать ухо и губа. Он жизнерадостно улыбнулся и помахал Валентине свободной рукой. Сиднев закрыл обожженное лицо ладонью. Ольга мгновенно исчезла.
Вау, оценила Валя оперативную обстановку. А я и не знала, что ты реальный жесткач практикуешь.
Инга встала так, чтобы загородить ей обзор.
Иногда без этого нельзя.
Валентина кивнула с пониманием дела.
Кляп одолжить?
Спасибо, но мы пока обойдёмся.
Валя решила было удалиться, но любопытство пересилило.
Слушай, у моего сегодняшнего саба кинк на мытьё пола. Хочешь, я его к тебе пришлю прибраться?
Нет-нет, мы прекрасно справимся сами. У нас тут символическое битьё посуды.
Ну ладно. Но если понадобится кого выдратьобращайся.
С огромным удовольствием. М-м, пока, мне работать надо. Да и тебе, наверное, тоже?
Ага. Только вы того, потише. Мазохистынарод нервный, пугаются.
Валентина скрылась за дверью своего офиса. Инга закрыла дверь и облегченно вздохнула.
Это кто? поинтересовался Ярослав. В его голосе проскакивали нотки мужского интереса. Что ж, Валя в полной выкладке «госпожи» и боевой раскраске выглядела впечатляюще.
Садистка наемная, ответила за нее Ольга. Мужиков за деньги кнутом порет и пятки себе лизать заставляет. Эх, и почему в моё время за это не платили? Я бы развернулась
Вы такой хай подняли, что она решила, будто я у неё хлеб отбираю, Инга достала из холодильника ледяную маску для тонуса кожи и протянула Ярославу, чтобы приложил к разбитому лицу.
Вернемся к нашей проблеме. Ярослав, вы взрослый человек. То, что вам пришлось пережить и совершить, ужасно. Но вы должны понимать, что месть не вернёт вам ни мать, ни потерянную молодость.
Ярослав тяжело поднял голову, смерил Ингу долгим взглядом.
Дело не только в мести. Уже давно не в ней. Вы его сами слышали. Поверьтеони все такие. Думают, что мир существует только для них, а людиобслуга или скот. Никто из них не видит в нас равных, они ходят по улицам, как по мясному магазину.
Неправда, возразил Сиднев. Инга, я с самого начала видел в вас равную. А с этого дня уважаю вдесятеро сильней. Вашу помощь я считаю неоценимой. Вы помогаете не только мне, но и всем людям города. С того дня, как я стал гранд-мастером, вампиры никого не убили, в этом и ваша заслуга.
Ярослав рванулся так, что Сидневу пришлось упереться плечом в батарею, дабы избежать удара головой о подоконник.
А глаза такие добрые-добрые! Расскажи ей о деревнях, где все живут под вампирским гипнозом, а ты и твои миньоны приезжают туда, как в ресторан!
Лично я пью только консервированную. И от подчинённых требую воздержания.
Тут на него напустилась Ольга:
Ах ты пися моя золотая! Консервы он пьёт! Бизнесик он сделал на препаратах кровии вообразил себя праведником. А в других городах как оно, расскажешь? Нет?
На другие города моя власть не распространяетсяпока. Но когда я стану гроссмейстером
Инга с досадой швырнула об пол разводной ключ. Адреналин выдохся, теперь ее захлестывали жалость и омерзение пополам.
Заткнитесь, устало сказала она. Вот просто все возьмите и заткнитесь.
Они заткнулись на какое-то время. Потом Ярослав, видимо, решил, что она вполне уязвима и можно попробовать кое-что продавить.
Инга, если вы сейчас подберёте кол и всадите ему в сердце, мир станет чище. Я не скажу, что он станет идеальным, но он станет чище.
Сиднев не остался в долгу:
Если вы это сделаете, сотни моих миньонов, одурев от безвластия, начнут убивать. Вы работали с наркоманами, вы работали со мнойзависимость есть зависимость, и ради глотка крови вампир способен на что угодно. Буквально.
Инга в отчаянии опустила голову на руки. Она чувствовала себя маленькой, ничтожной и жалкой.
И напуганной. Сильно напуганной.
Инга сидит на полу, привязанная к батарее за ногу, и плачет. Ей больно, страшно и противно.
Больно от того, что туго затянута веревка. Страшно от того, что это сделал ее папа. А противно от того, как он за дверью говорит с мамой.
Ты с ума сошел?! За разбитую чашку привязать ребёнка к батарее?! Изверг!
Слышен звук пощечины. Мать вскрикивает. Инга вздрагивает, как будто ударили её. Последняя маленькая надежда на то, что мама сейчас защитит ее и все будет как раньше, умирает тихо, как мышонок, задохнувшийся в банке под ванной.
Ты. Никогда. Не будешь. Говорить. Со мной. В таком тоне. Дело не в чашке, дело в принципе. Сегодня чашказавтра телевизор. Она должна ценить имущество, которое мы приобретаем трудом и потом.
Мама все еще пытается сопротивляться, возражать, но голос ее уже ломается и дрожит:
Мы зарабатываем достаточно, чтобы не жалеть о каких-то чашках. Немедленно отвяжи её!
Слышен глухой удар всем телом о дверь. Инга снова вздрагивает.
Ты не будешь мной командовать. Здесь я решаю, что, когда и как. Без меня ты никто. Библиотекарша на окладе в сто двадцать. Это я зарабатываю достаточно. Это я решаю, о чем жалеть, о чемнет. Кого наказывать и как. Понятно?
П-по поня
Маленькая Инга дрожит и плачет.
Большая Инга знает, что изнутри стучится что-то важное. Надо только не раскисать, не позволить себе утонуть в эмоциях, а для этогов мыслях обнять и прижать к себе эту маленькую девочку. Сказать ей: мы справились. Мы преодолели это, мы выросли. Мы храбро открываем двери в самые темные чуланы нашего подсознания, и в руках у настяжелый, надежный разводной ключ.
Инга подняла с пола разводной ключ и, похлопывая им по бедру, откинулась на спинку кресла.
Знаете, в чем ваша проблема, господа? Вы безнадежные эгоцентрики. Одиннарцисс, неспособный взглянуть на мир без уменьшительного стекла. Второйтравматик, заигравшийся в Баффи, истребительницу вампиров
Э-эй! Ольга возмущенно затрепетала прямо перед носом. Инга невозмутимо продолжала:
Третья настолько плотно слилась с ролью жертвы, что неизвестно, может ли существовать без нее.
На себя посмотри! возопил призрак, но Ингу было не так просто сбить с толку.
Вы ходячая иллюстрация к треугольнику Карпмана: жертваспасительпреследователь. Вас можно в учебник вставлять. И каждый настолько углублен в собственный пуп, что не видит возможных общих целей.
Ольга развернулась к сыну.
Ну, что ты молчишь, Ярик? Скажи ей!
Тот снова поднял голову.
Что ей сказать, мама? Она говорит правду. Я травматик. С того дня, как я всадил в тебя этот кол, на мне живого места нет. Я заигрался в истребителя вампиров. И уже поздно выходить из игры. Я калека, я не могу жить как человек среди людей. Только в одном она ошиблась, на секунду Инге стало холодно под его взглядом. Я не имею с этим ничего общего.
Идиот, так же устало сказал Сиднев. Послушай, что тебе говорят. Вынь голову из подмышки. Не ты один страдал. Не ты один терял близких. Каждый из нас, каким бы уродом он ни стал после обращениябыл когда-то человеком. И никто, в отличие от тебя, не выбирал свою судьбу.
Ты никак на жалость напрашиваешься, скривила губы Ольга.
Покажи ей.
Что?
Сиднев протянул руку вперед.
Я хочу поделиться воспоминанием с Ингой. Пропусти его через себя.
Еще чего!
Пожалуйста. Очень тебя прошу.
На лице призрака отобразилось сомнениено она все же коснулась левой ладонью вытянутой руки Сильвестра, а правую протянула к Инге.
Самое интересное, что никто не спросил, желаю ли я принять еще одну порцию чужих воспоминаний, нахмурилась Инга.
Но я же ваш клиент, Сильвестр сделал «щенячьи глазки».
Инга со вздохом протянула руку.
Воспоминание, которое вошло в нее на этот раз, было, пожалуй, самым страшным из всех. Или нет, не так. Все, что произошло с Ольгой, не особо выделялось из ряда прочих случаев в ее практике. Абьюзеры-любовники, хоть и не пили из своих жертв кровь буквально, вполне себе делали это метафорически. И с попытками суицида, вполне удачными, когда только продвинутая медицина выдергивала людей с того света, дело иметь приходилось. Сама по себе Ольга была довольно заурядной женщиной: невротичной, битой жизнью, деспотичной и жертвенной одновременно вот только находилась она в другом агрегатном состоянии, но тут главное привычка.
А воспоминание, пришедшее от Сильвестра, не имело ничего общего с ее жизненным опытом и жизнью вообще. Она лишь читалау Франкла, у Шаламовао людях, которых пережитые мучения поставили на грань распада личности.
Серый осенний вечер, дождь и слякоть. Улица небольшого городка где-то на Украине, разрушенные артобстрелом и пожарами дома, несколько советских военнопленных разбирают разрушенный дом, целые кирпичи очищают от раствора и складывают в тачки, битые отбрасывают в сторону.
Это если говорить о чисто событийном ряде. Если же говорить о внутреннем состоянии того юноши, которым был Сильвестр Сиднев, то придется говорить о полуживотном, чьи стремления полностью сводятся к «есть» и «спать». Даже другие потребности тела отходят на задний план: израненные руки, стертые ноги и разламывающая боль в спине мало волнуют это существо. Оно с трудом вспоминает собственное имя, и это имяне Сильвестр
Реальность дробится и ускользает. Мир словно заканчивается за пределом восприятия: вот кирпич, тяжелый и влажный, покрытый гарью, от него больно рукам; вот он исчез, Инге понятно, что он никуда не исчез, его принял другой заключенный и передал дальше, но для существа он исчез, пропал из мира. Вот сапоги, они мокрые, покрытые брызгами красноватой грязи. Сапогиэто офицер. Офицерэто страшно. Вот земляной червяк. Если сапоги уйдут, его можно будет съесть
Румынский офицер останавливается, какое-то время смотрит, как существо работает. Нутро существа заполняется страхом. Военнопленные умирают каждый день в длинных сараях, где раньше были склады, умирают без счета, и если конвоиру вдруг захочется убить существо, конвоир это сделает и пойдет дальше, а существо просто отволокут за ноги и сбросят в яму, полную глинисто-красной жижи, из которой торчат руки, ноги и головы.
Румын-офицер касается его плеча кончиком хлыста, и солдат пинком отгоняет его от группы работающих. Остальные стараются делать вид, что ничего не произошло. Чтобы выжить, нужно молчать и не поднимать глаз.
Существо приводят в караулку: стол, несколько табуретов, пружинная койка. Офицер жестом приказывает караульным убираться, бросает на стол венгерку, шинель. Офицер медленно подходит к растерянному существу, и сильно, расчетливо его бьеттак, что оно валится на грязный пол.
Оно не стонет и не кричит при этомне потому что показывает стойкость, а потому что любой звук, любое сопротивление могут побудить офицера продолжать побои. Существо не раз уже видело, как это бывает.
Офицер одной рукой легко, почти без усилия приподнимает его, прижимает к стене, а другой достает из кармана нож. И в этот момент полузабытая жажда жизни просыпается в существе с неистовой силой. Оно отбивается отчаянно, кусает руку, держащую нож, сглатывает чужую противную кровь, но офицер много сильнее; он был бы сильнее даже здорового человека, просто удивительно, сколько силы в таком худом и бледном мужичонке. Горячая боль взрезает шею, а потом офицер склоняется к ране и начинает пить.
Существо вспоминает вдруг свое имя: Егор Щапов, он Егор Щапов, боец артиллерийского дивизиона, он читал в школе про Вия и про Страшную месть, и он не умрет вот так! Рука Егора находит кобуру офицера, два выстрела отбрасывают румына назад, третий выстрел Егор делает ему в голову.
В караулку врываются солдаты, Егор поворачивается к двери и вскидывает пистолет.
Когда в него бьют пули, ему уже не страшно, а только больно.
Когда он приходит в себя ночью в яме, в холодном глинистом месиве среди трупов, когда он чувствует силу и яростьон понимает, что Егор Щапов все-таки умер. Одним прыжком он покидает могилу и под мелко сеющимся дождиком не спеша идет к дому, занятому офицерами. Странное дело: судьба товарищей, запертых в длинных сараях, беспокоит его не больше, чем при жизни. Сначалаутолить жажду
Хватит, сказала Инга, преодолевая дурноту. Думаю, вообще и навсегда хватит с меня чужих воспоминаний.
Она встала и взяла из холодильника бутылку минералки.
Я это, между прочим, через себя пропустила тоже, а мне и воды никто не нальет, Ольга повернулась к вампиру. Ты что же, на жалость напрашиваешься?
Семьдесят лет прошло. В гробу я видал вашу жалость. Буквально. Просто послушайте Ингу и поймите наконец: вы делаете только хуже. Мнеладно, допустим, я заслужил. Но вы же гадите и себе, вампирам, людям, в конечном счетевсем.
А ты, значит, всеобщий благодетель. Вылитая мать Тереза, только сари дома забыл. Опаты ж теперь еще и ветеран войны! Давай в собес иди, вам льготы положены!
Мама, хватит, Ярослава передернуло. Не знаю, что он там передал, Инга Александровна, но даже если раньше он был хорошим человеком
Я не был хорошим человеком! Инга Александровна права, я эгоист и нарцисс, но знаете, чем эгоист отличается от эгоцентрика? Он способен хотя бы иногда думать о других. Я хочу власти и контроля, а значит, постоянно должен думать о чужих интересах, чтобы и волки были сыты, и овцы целы. Я хожу на терапию и потихоньку отучаю себя от живой крови. Я контролирую миньонов, они не смеют убивать и размножаться без моей санкции. Я даже Ольгу выбрал тогда, потому что знал: она способна держать себя в руках
Ты меня выбрал, потому что я работала на станции переливания крови. И потому что у меня родни не было, кроме сына.
Эти факторы тоже сыграли свою роль.
Ярослав, видимо, хотел закричать, но вспомнил о Валентине и испустил только приглушенный рык.
Хватит, мама. Это уже все до никакого значения не имеет, словом. Здесь у нас цугцванг. Инга Александровна, дорогая, поймите наконец: у вас не выйдет разрешить дело компромиссом. Ну вот просто бывают ситуации, когда он невозможен. Хотите, чтоб мы поклялись в вечной дружбе? Хорошо, мы поклянемся, вы нас отпуститеа там, за порогом, мы опять вцепимся друг другу в глотки. Держать нас так вечно вы не сможете. У вас только один выход: пулю в башку ему или мне.
Инга снова села в кресло, не обращая внимания на зависшую над ним Ольгу.
А я вижу иной вариант развития событий, и даже не один.
На миг ее обдало холодом, а потом Ольга взвилась под потолок.
Взяться за мизинчики и сказать «мирись-мирись и больше не дерись»? съязвила она оттуда.
Инга подняла голову.
Вам не кажется, что именно вы больше всех заинтересованы в обострении конфликта?
Что?! Я?!
Да. Вы двигатель всего. Сначала вы покончили с собой руками вашего сына. Потом продолжали управлять его жизнью, пользуясь его комплексом вины. Даже сейчас вы раздуваете конфликт, от которого он откровенно устал. Ради вас он делает то, что идёт вразрез с его совестью. Но если ваша месть свершится, что будет после? Я вижу очень печальный расклад: вампиры сорвутся с цепи, Ярослав погибнет, пытаясь защитить людей. Вы хотите этого? Вы можете, глядя в глаза своему сыну, сказать, что желаете его смерти?