Тяжёлый гаечный ключ выпал из руки, глухо звякнул о каменный пол. Звук немного отрезвил меня, вернул к действительности, и я расслышала приглушённый крик: «Хозяй! Что с тобой?»
Степан. Эта скотина Зуртамский в самом деле запер его!
Сдерживая рвущиеся рыдания, я поднялась и побрела в коридор, отперла кладовку и свалилась своему няньке на руки.
- Хозяй! Что ж это творится! - сквозь муть в голове и слёзы слышала я причитания Степана и чувствовала, как он меня куда-то тащит.
Холодная вода привела меня в чувство. Мой верный друг и наставник умывал меня в уборной.
- Поплачь, хозяй, поплачь, - твердил он. - Так быстрее заживёт, сама знаешь. Поплачь, успокойся, потом расскажи, кто это был, что он сделал. Я это так не оставлю.
Я умылась, немного успокоилась, попыталась привести себя в порядок. Ещё нужно было прийти в общежитие и не вызвать вопросов своим красным, распухшим от слёз лицом.
- Нет, Степан, он ничего не сделал в общем-то. Просто сильно испугал, - через зеркало я глянула на встревоженное лицо своего бородача.
- Папеньке надо написать, нельзя так это оставлять!
Мой нянька глядел на меня хмуро. А ведь его это тоже задевает, и он в сердцах может натворить бед... Я шмыгнула носом, отёрла лицо рукавом и, обернувшись, позволила себя обнять.
- Степан, я найду на него управу. И нет, папеньке жаловаться не буду. Не того мы рода, чтобы с такой семьёй тягаться, - отстранившись, я посмотрела в глаза своего учителя, помощника и друга. - Но мы что-нибудь придумаем! Ты веришь?
И я улыбнулась, шмыгнув напоследок носом. Степан ещё с полминуты сверлил меня взглядом, а потом решительно кивнул:
- Верю, хозяй. Уж сейчас ты такое можешь сделать!..
39. Лиззи Арчинская
Сказать было проще, чем что-то сделать. Этот поцелуй выбил меня из колеи.
Я тысячу раз пережила мгновенья плена в горячих руках, тысячу раз переиграла эту сцену, то приложив Зуртамского по лицу гаечным ключом, то наговорив ему гадостей, то отдавив ногу.
Но это не помогало. Я никак не могла успокоиться, забывала есть, спать и учиться, то и дело ловя себя на мыслях о тех мгновениях.
Несколько следующих дней были сплошным погружением в себя. Я вздрагивала от резких звуков и старалась лишний раз не выходить из комнаты, а главное - пыталась вымести из головы мысли о мягком прикосновении к моему лицу и полыхнувших жаром губах, о мужском запахе, так и оставшемся со мной. Запахе то ли горящих смолистых поленьев, то ли чего-то ещё - тревожного, горячего, заставляющего то ли сжаться, то ли выгнуться, то ли убежать.
Было... ужасно.
Я корила себя за то, что промедлила, не сообразила вырваться, а потом - сказать чего-нибудь уничижительного. Помогло бы это чувствовать себя сейчас лучше, неизвестно. Но может, хотя бы спокойнее?
Степан не оставлял меня ни на минуту - провожал до аудитории, до столовой, был рядом в лабораториях и мастерских, не отходил ни на шаг, как самая настоящая нянька. И всё заглядывал мне в глаза тревожно, вопросительно.
А я боялась, дрожала, вспоминая то, что произошло. И это мешало думать.
И когда я в очередной раз лежала вечером без сна, снова ощущая мужские губы на своих губах и сжимаясь от ужаса и паники, сказала «хватит!». И принудила себя подумать о том, как заставить этого дубинушку Зуртамского так же сильно бояться и паниковать.
Перебирая идею за идеей, уже окунаясь в сон, я вдруг увидела яркую картинку и засмеялась. Да! Решение есть! И я использую желание этого благородного дуболома против него самого.
- Хозяй? - сонный Степан заглянул ко мне.
Я сорвалась с кровати и бросилась ему на шею.
- Я придумала, Степан! Придумала! - и закружилась по комнате. - Хочешь, расскажу?
- Ты, хозяй, запиши на листочке вот, - он подал мне самодельный блокнотик, что всегда носил с собой как раз для подобных случаев, - а завтра расскажешь, а то сколько уж ночей не спишь спокойно. Отдыхать надо. А то папеньке пожалуюсь!
Я чмокнула Степана в колючую щеку, ни на мгновенье не поверив в эти угрозы, и шмыгнула в постель.
Я не знала, почему Зуртамский так реагировал на меня и что именно во мне его тревожило, но то, что он снова полезет с поцелуями, сомневаться не приходилось. Я слишком хорошо помнила его тяжёлое дыхание, зрачок на всю радужку и полыхнувшие горячим губы, когда они коснулись моих. А раз так, то всё у меня получится!
Восторг от того, что мучивший меня вопрос решился, переплавился в облегчение, и я, наконец, заснула крепко, сладко, как в детстве перед праздником.
Теперь же, когда я защитила себя от посягательств Зуртамского, и остаётся только ждать, когда он шагнёт в расставленные мной силки, было время поразмышлять над этой фразой, в сердцах брошенной Мараей.
Если это то, что я думаю, становится понятной внезапно вспыхнувшая галантность молодого князя. Не то, чтобы он не был вежлив те разы, когда я ради подготовки к балу, ужинала в доме Делегардовых. Но вот его поведение на самом торжественном ужине...
«Не хотите ли попробовать?..», «Что вам подать?..», «Очень рекомендую...» Лёгкие, ничего незначащие прикосновенья, взгляды - острые, изучающие, внимание к моим словам...
Он вёл меня в столовую, и усадили нас рядом. Случайность? Вряд ли. А если ещё вспомнить, что гранд-мэтр говорил что-то такое... Хотя это, право, глупо: мезальянс наследник князя, будущего главы Академии ТехноМагии, уже сейчас довольно сильного теоретика в вопросе безмагических зон и... я? Девчонка, купеческая дочь из глубокой провинции?
Глупость? Откровенная!
Но эти улыбки старого князя, его вечное любование моими работами... Не может же он женить на мне своего сына только из-за моих способностей к технике!
Или может?..
Было о чём подумать.
40. Эрих Зуртамский
Она сильно испугалась. И это было как горючий порошок, брошенный в огонь, -взметнувшееся пламя забило дыхание, наполнило чудовищной силой каждое моё движение, а притяжение стало непреодолимым.
Но в её глазах была та решимость, которая навсегда изменила бы наши жизни. А мне вдруг захотелось другого, мне вдруг вспомнилась моя мечта: тонкие руки на моей шее, расслабленные и нежные, взгляд прозрачных голубых глаз насмешливый и соблазнительный, а губы, готовые сказать что-то колючее и сладкое одновременно, тянутся ко мне для поцелуя.
Я едва не зарычал.
И переборол себя, отступил.
Отступил...
Полигону в тот день крепко досталось. Гранд-мэтр даже вызвал к себе. И доложил же ему кто-то о моих ревущих и бьющих наотмашь потоках силы, что перепахали самое дальнее поле вдоль и поперёк, не поленились.
- Студент Зуртамский, что там такое было на дальнем полигоне?
Что ответить старику? Что сам не знаю, что это такое? Что переодетая девчонка угрожала меня ударить, а я отступил?
- Ваше сиятельство, виноват! Накопилось. И императорский бал, и ужин в вашем доме, и переодетая парнем барышня...
Князь хитро прищурился:
- И моя дочь... - пробормотал, будто говоря сам с собой.
- И ваша дочь, - продолжил я по инерции и прикусил язык. А что его дочь? Кокетничала, глазки строила? Да мало ли девиц за моё внимание борются. Что ж теперь, о каждой думать?
-Но-но! - покачал град-мэтр пальцем предупреждающе. - Марая слишком юна, и не стоит строить на её счёт планов.
- Понял. Так точно! Слишком юна! - отрывисто кивнул я, пытаясь скрыть облегчение.
Великие боги механики! Счастье, что не придётся отбиваться от ещё одной навязчивой девицы - её папенька сам позаботится об этом.
- А с полигоном ладно уж. Вы с Ларчи отличились на балу, строго спрашивать не буду, -князь добродушно улыбнулся. - Порадовали, ой порадовали моё сердце! И то, что магией не балуешь в академии, а на полигон идёшь - правильно! Уж лучше так. Иди, Зуртамский, иди.
И я пошёл.
Да, после полигона было хорошо. Легко и как-то свободно. И солнце светило едва тёплыми, по-зимнему не греющими лучами, и дорожка под ногами была прямой, и люди казались вполне нормальными людьми. И всё выглядело если не милым, то уж точно терпимым.
И только одна едва различимая, тонкая, словно волос, струна звенела внутри. Звенела тихо, тонко, на грани слышимости. Звенела иногда. Особенно когда к ней не прислушиваться. Да и то, казалось - чудится всё, не в самом деле.
Да ещё среди дня, суеты занятий, множества лиц, слов, дел мелькал образ из сна: то тонкие женские руки, заброшенные мне на шею, то нежные губы, что тянутся за поцелуем. Образ мелькал и исчезал, полупрозрачный, лёгкий, эфемерный.
Исчезал? И хорошо!
Значит, просто совпало, просто случайность. Бывает, да.
Прошла неделя в этом светлом и прозрачном ощущении, благостное чувство, что всё хорошо, пропитало меня, как сиропбулку. И когда я в конце недели зашёл в библиотеку, чтобы взять литературу и в выходной подготовить доклад, почувствовал, как едва заметная горячая волна окатила с ног до головы.
Вроде и солнца не было, давно нежарко. И горящий камин далеко. Странно. А потом... потом что-то потянуло меня в дальний угол большого библиотечного зала. Туда, где был библиотечный музей, забытое и студентами, и сотрудниками место. Скучная комнатка с кучей пыльных свитков по полкам, что высились до самого потолка, со старинной конторкой для письма и таким же старинным стулом, громоздким и тяжёлым.
А там...
Там за конторкой стоял Ларчи. То есть, конечно, Лиззи. Теперь даже странным казалось не угадать в этом мальчишке с ломким тонким голосом девушку. Она стояла в мужском костюме, в котором её фигура не выглядела женской и читала свиток, аккуратно придерживая его пальцами.
Эти пальцы были такими тонкими, трогательными, полупрозрачными, что я тут же пожалел, что неделю назад отступил. Тихо выдохнул, и струна в груди зазвенела отчётливо: вот, что меня привело сюда, вот она та струна, что тихо напоминала о себе...
Запах.
Её запах, что будоражил меня и на балу, и в доме князя, и вот, сейчас.
41. Эрих Зуртамский
Я шагнул в комнату-музей тихо, словно мышь. Но она то ли почувствовала меня, то ли уловила движение, потому что обернулась. Глаза мгновенно расшились от страха, её запах полыхнул разогретой смолой и мускусом, обжёг, окатил новой волной горячей лавы, притянул к себе.
Но она улыбнулась уголком рта. Слегка. Совсем немного. Насмешливо. Будто дразнила. Ей это хорошо удалось - я вмиг потерял лёгкость и свободу движений, зато получил цель. Горячая бурлящая лава стекалась по спине вниз и будто магнитом тянула меня к Лиззи.
Она изогнула бровь. Насмешливо и вопросительно - да? в самом деле идёшь? И не боишься? И я не заметил, как сделал два шага, что нас отделяли друг от друга.
Одним движением завёл за спину её руки, перехватил запястья и зафиксировал в своей ладони - чтобы не оставить и шанса вырваться. Или дёрнуть меня за волосы. Или достать гаечный ключ.
Она была такая маленькая, тонкая, а глаза хоть и смотрели вызывающе, были испуганы Совсем немного. Каплю. Больше в них было... ожидания? И она молчала.
Я даже не поверил себе сначала.
Ждёт? Молчит?
Осторожно, медленно, не веря себе, свободной рукой растрепал короткий хвост, зарылся в светлые пряди. Ещё раз глянул в слегка испуганные глаза - да, она ждёт! А раз так, не стоит медлить.
Поцеловал.
Губы, полуоткрытые, мягкие, на вкус были как малина, нет, как малиновое варенье -тёплые, сладкие и такие же ароматные. Вязкий обжигающий огонь накрыл, и голова закружилась, я на миг потерялся в пространстве.
Девчонка не вырывалась, не дёргалась, не возмущалась, как в первый раз. Ей понравилось?! О, какое счастье! И мечты о нежных и тонких руках,закинутых мне на шею, наполнились красками.
Это умопомрачительное ощущение сладкого малинового варенья на губах длилось пару мгновений, а потом... маленькая птичка в моих руках опомнилась и начала вырываться.
Как жаль...
Одна её рука вывернулась из моего захвата, а лицо отстранилось. Ух, какая злая! Целовал бы и целовал. Она зашарила рукой по конторке, что-то со звоном упало, разбилось.
Я отпустил, чуть отступил, постарался успокоить дыхание. От двери послышалось полувопросительное: - Хозяй?..
Это заглянул слуга Ларчинской, но я не обернулся - её глаза крепко держали меня.
- Всё в порядке, Степан. Я справляюсь, - она говорила ему, а смотрела на меня. Смотрела в упор, с вызовом.
- Справляешься? - спросил вкрадчиво и слегка насмешливо. Я чувствовал свою власть над этой маленькой, хрупкой, беспомощной девушкой, и я пребывал в предвкушении: если она не истерит и не зовёт на помощь, значит, я правильно понимаю её игру - она уступит, и мы договоримся.
- Как думаешь решить нашу проблему? - спросил.
Она криво улыбнулась, и мне захотелось прямо здесь содрать жёсткий панцирь с её мягкого, податливого, так соблазнительно пахнущего тела. Ей должно понравится, она из тех, кто любит борьбу, сопротивление. И мне тоже хотелось борьбы. Хотелось заставить её стонать, хотелось стереть усмешку с мягких губ, хотелось чтобы эти губы со вкусом сладкой малины шептали, выкрикивали только имя.
Моё имя.
43. Лиззи Ларчинская
- А какая у нас проблема? - спросила, копируя его вкрадчивые интонации. Сердце прыгало в груди, во рту пересохло. Хотелось запить, смыть, потушить чужой вкус, но единственное, что я смогла - облизнуть нижнюю губу. Лучше не стало. А Зуртамский зашипел и выдавил:
- Проблемы в основном у тебя. Это тебе стоит скрывать, что ты женщина. И я тебе в этом помогу. Одна маленькая уступка с твоей стороны, и никто ничего не узнает.
- Да? - выдохнула я, а у самой в груди холодело - какой же он огромный! Какой мощью от него веет! Я против него как песчинка против горы. Страшно. - Что за услуга?
- Ты станешь моей любовницей, а я прикрою тебя перед всеми.
И такое предвкушение было в его глазах!.. Даже стало жаль его огорчать. Но себя-то я люблю больше. И я не смогла отказать себе в маленьком триумфе.
- Нет, милый, - выдавила я, пытаясь сделать тон игривым, правда, улыбка вышла какая-то натянутая. - У меня проблем нет. А вот у тебя будет много, если ты не забудешь, что я девушка.
- И каких же, жемчужинка моя? - спросил ласково-издевательски. Он навис надо мной так, что я чувствовала запах его дыхания. На его лице расползлась улыбка, блеснули крупные зубы.
Пришлось закусить нижнюю губу, чтобы не дрожала и не выдала моего напряжение и страха. Что ж, мой план вполне осуществился, и подготовка не пропала напрасно: я уже давно активировала амулет записи, и теперь лишь сдвинула активатор в сторону, вызывая картинку.
- Смотри, - сказала.
Он повернул голову к мерцающему изображению, что собралось в центре комнаты. Студент Зуртамский прижал к конторке студента Ларчи и... целовал его.
- Это очень стыдно, когда мужчина имеет связь с мужчиной, не находите, студент Зуртамский? Тем более, когда речь идёт об уважаемом старосте, - нужно было бы сказать это насмешливо, но сил уже не осталось. Колени дрожали. И голос, кажется, тоже.
Я переоценила себя.
Зуртамский замер, глядя на чудную, по сути своей, картинку. Хоть дышит? Надо добить, чтобы не сбежал раненым.
- Если ты не забудешь, что я девушка, вся академия узнает, что твои вкусы в любви очень. специфичны. М? Подумай, как эта картинка будет выглядеть в холле главного корпуса.
Зуртамский глядел на замершее изображение, где он вполне однозначно раздвигал своим коленом ноги другому парню, прижатому к конторке, и что-то говорил ему прямо в губы. Намерения были более, чем очевидны.
Староста резко побледнел.
- Есть и свидетель, - тихо продолжила я, отслеживая любые движения на его лице. Мои злость и торжество смешались в одуряющий коктейль, который почему-то со скоростью урагана съедал последние мои силы. А староста застыл в неловкой
позе и пожирал расширившимися глазами картинку. - Мы тоже подготовились, ждали тебя. Позвать Степана? Кристалл записи есть и у него.
- Не надо, чертов ты гений, - тихо, всё так же глядя на двух мерцающих студентов, сказал мой визави. - Ты выиграл, слово чести.
Слово чести? Это хорошо, честь - это просто отлично. Можно выдохнуть: что что, а слово чести для этого дуболома значило много.
- Пока молчишь ты, молчу и я, - проговорила, и изображение схлопнулось.
Не взглянув на меня, мой недруг тяжело вышел из библиотечной комнаты. А я. Я опустилась на пол и заплакала. От облегчения, от пережитого страха и напряжения, от злости и обиды. От всего.
Степан зашёл и оперся спиной на дверь. Хоть и редко тут ходят, но вдруг?
- Получилось, хозяй? - спросил тихо, тревожно.
- Да, - проревела я.
- Отчего тогда плачешь ?
Сил отвечать не было. Степан отлип от двери и присел рядом, прижал мою голову к груди, погладил по волосам.
- Ну всё, всё, хозяй. Мы справились. На нём лица не было. Ты победила.
А я заливалась слезами облегчения и почему-то... огорчения.