Да, раньше я бы порадовалась такому событию. Но сейчас...
Мне было страшно: столько людей, все важные, известные, все как один аристократы, а тут мы с папенькой....
Я судорожно цеплялась за локоть отца - я чувствовала себя ужасно неловкой провинциалкой, самозванкой, обманом попавшей в высший свет и потерявшейся в этом блеске и роскоши.
Неожиданно прямо передо мной появился Вольдемар и пригласил на танец. Отец одобрительно покивал и остался стоять у колонны, а у меня закружилась голова то ли от музыки и ритма танца, то ли от близости развязки.
Вот оно, опять! Раньше я бы обязательно радовалась и самому танцу, и кавалеру, а теперь тревога мешала радоваться и наслаждаться моментом.
Княжич отлично танцевал, был предупредителен и галантен, но вот этот его взгляд...
Глаза вроде светлые, но из-за наклона головы они всегда в тени, и разглядеть, серые они или голубые, а, может, и вовсе зелёные, мне никак не удавалось. И что означал этот взгляд исподлобья, с едва заметной улыбкой, в упор и без единого слова, я понять не могла.
Оценивает? Любуется? Испытывает? На что-то намекает?!
На что?
Мы кружились в танце, а я погрузилась в размышления, перебирая варианты и прикидывая. Взгляд как-то сам по себе приклеился к уху моего молчаливого партнёра. Сначала за правое, потом за левое. А когда взгляд двигался от одного уха к другому, могла рассмотреть ещё и губы - тонковатые, с чуть заметной улыбкой. Молчащие.
Я и сама молчала. О чём говорить? О погоде? Нелепо. О бале? Только начался. О его костюме? Вроде неприлично. О своём платье? Ещё более неприлично. О безмагических зонах? Не для того мы тут танцуем. О том, что не хочу за него замуж? Несвоевременно.
Я пыталась выудить какую-нибудь тему из того, что мелькало за плечом Вольдемара. Музыка? Кружащиеся пары? Убранство зала?
Вот мимо порхнула Марая. Взгляд мимолётный, гордый, полный торжества. Победу празднует? Ах, ну да, она же танцует с нашим старостой.
Тёмный взгляд Зуртамского уцепился в меня был, и показался ещё более жгучим, чем всегда. Да что такое?!
Нет вокруг никого, ни Марай, ни Зуртамских. Я просто танцую на балу. И я перевела взгляд на другие пары.
Тут же перед глазами оказались губы - тонковатые, с чуть заметной улыбкой. Молчащие. Вольдемар.
Может, бросить всё и сбежать? Нужна ли мне эта помолвка?
65. Лиззи Ларчинская
Но Вольдемар, как нарочно, и после танца был рядом - то подзывал официанта, то подавал мне с разноса бокал с игристым вином, то пристально смотрел, как я отпиваю, морщась от пузырьков, шибающих в нос. Ожидал, наверное, когда выпью вино, чтобы отобрать бокал и снова пригласить на танец.
Но я держалась. Я крепко держалась за стеклянную ножку и легонько обмахивалась веером, так предусмотрительно подаренным княгиней специально к этому вечеру. Делая маленькие глотки, я растянула игристое на целых два с половиной танца, а потом причины отказывать Вольдемару не стало, и я снова кружилась с ним в танце, перебирая возможные причины тяжёлого взгляда.
Я старалась смотреть поверх плеча княжича, ни на чём не задерживать взгляд, и мне это прекрасно удавалось, думаю, не без помощи вина, - всё мелькало и вертелось перед глазами, пузырьки из желудка подпрыгивали к нёбу и продолжали щекотать горло.
Только теперь я не морщилась из-за них, а прикрывала глаза, позволяя увлечь себя в танце. Хоть потанцую.
Глаза его, непонятный этот взгляд я видеть не хотела, я хотела к папеньке, ещё неплохо было оказаться в мастерской, не возражала бы и против библиотеки, а вот балы я, кажется, с сегодняшнего дня не люблю.
И когда я пила новый бокал игристого и бездумно улыбалась, нас нашёл слуга и пригласил к князю. В глазах от волнения затуманилось, сердце сбилось с ритма, жаль, не сбилась с шага нога, не подвернулась, не поскользнулась, чтобы оттянуть решительный момент.
Я всё же нашла что-то хорошее в нашем шествовании. Не буду скрывать - я радовалась, что можно не танцевать с Вольдемаром. Почему-то мне не приходило в голову, что танцевать можно и с кем-нибудь другим. И это странно. В голове толкнулась мысль о том, что игристое явно было лишним.
Но я поменяла своё мнение, когда пришлось отвечать на вопрос, который прозвучал после долгого бу-бу-бу в кабинете князя. Неразборчивые звуки оказались разговором отца и гранд-мэтра. Вольдемар молчал, стоя рядом с отцом, с той же тонкой улыбкой поглядывал то на меня, то в тёмное окно.
Будь я в нормальном состоянии, я, наверное, больше молчала, полностью переложив право вести разговоры на отца. Но игристое на то и игристое, чтобы и характеру тем, кто его выпил, придавать игривость. И поэтому когда меня спросили:
- Лиззи, что скажешь?
Я ответила:
- А повторите вопрос, пожалуйста. Я отвлеклась, - и внимательно вгляделась в князя. Он был немного расплывчатым, хотя его улыбку я рассмотрела.
- Мой сын, Вольдемар Делегардов, просит вашей руки, сударыня.
66. Лиззи Ларчинская
- Вот как? - я удивилась.
Почему-то думала, что сын князя достаточно взрослый мальчик, чтобы сказать эти слова лично. Но потом вспомнила, что сама почти переложила на отца эту приятную обязанностьвести беседы от моего имени, глянула на княжича, он как раз снова смотрел в окно, и вздохнула.
- Это очень и очень лестно, - честно ответила я. - Это огромная честь для меня. Но...
И я таки прикусила нижнюю губу. Хотелось засмеяться и махнуть рукой - было немного весело и в то же время безразлично. Но я всё же вспомнила ту пламенную речь, которую репетировала сегодня утром, а потом повторяла про себя весь день вплоть до самого бала и, глубоко вздохнув, проговорила:
- А могу я немного подумать, прежде чем сказать да? Например, подумать до конца каникул?
И уверенно посмотрела на гранд-мэтра. Он теперь то ли двоился, то ли троился - никак не получалось сосчитать, и из-за этого пришлось прищуриться, чтобы преодолеть его магические штучки и не позволить морочить мне голову. Я хотела ясно видеть его лицо.
Князь заулыбался, словно зажгли волшебный фонарь.
- О да, Лиззи, конечно! Никто не возражает против такого варианта, и ты вольна думать хоть два месяца.
Мы с отцом заговорили одновременно.
- Благодарю за честь!
- Вот и прекрасно. Мы можем уже идти? - я поклонилась их сиятельствам и вопросительно посмотрела на старшего. Он добродушно кивнул, так и не перестав улыбаться. Странно. Самого видно плохо, а улыбку - хорошо.
Выйдя из кабинета, я быстро-быстро потащила отца на балкон. Холодный воздух освежил голову, прояснил мысли.
- Что я там такое наговорила, папенька? - я потёрла лоб, пытаясь вспомнить. Вроде всё так, как и планировали. Или нет?
Папенька хохотнул и, озираясь по сторонам, проговорил:
- Лиззи, ты практически согласилась.
- Разве? - я широко открыла глаза.
- Давай зайдём внутрь, боюсь, ты простудишься.
- Подожди, папенька, - мне действительно было холодно, и я чувствовала, как краснеет нос и от холода наворачиваются на глаза слёзы. - Как согласилась? На что?
- Согласилась выйти замуж за Вольдемара Делегардова, но взяла паузу до конца каникул. Я прикрыла глаза от досады.
Неужели Вольдемар специально угостил меня игристым? Но ведь я и сама не знала, что так получится, а он-то откуда мог знать?
Мысли начали смерзаться в голове, и батюшка всё же повёл меня обратно в тепло бального зала.
67. Эрих Зуртамский
На вакации пришлось возвращаться домой, хоть желания не было никакого. Желание было остаться в академии, в общежитии, ходить в столовую, в библиотеку, в мастерские, чтобы
хоть иногда видеть Лиззи. Но смысла не было. Когда студенты разъезжались, столовая не работала, а стряпать себе самому это было как-то уж слишком.
Но дело было не в этом.
В конце концов, вопрос пропитания не был проблемой, он был лишь задачей. Проблема была в другом -- Лиззи уезжала. Я случайно уловил обрывок её разговора, что вместе с запахом принёс один из тех ветерков, который я иногда посылал, если жажда видеть её, чувствовать, осязать становилась нестерпимой. И вот что он мне принёс... А если она уезжает, значит, ловить в академии было нечего.
Но уехала она даже быстрее, чем я ожидал. Вот так пришёл в столовую утром, а отсутствующего взгляда голубых глаз не увидел. Пошатался по территории академии, заглянул во все её любимые углы, даже мимо её комнаты в общежитии прошёлся. Лиззи не было.
Даже к кухарке сходил - она звсё про всех слуг знала, и сказала, что Степан сегодня утром отбыл вместе с хозяином.
Так муторно стало, так одиноко и скучно, что я поехал домой.
Домой я прибыл утром, после завтрака, чем здорово огорчил матушку, но не порадоваться не смог - отца уже не было, и значит, неприятный разговор сегодня может и не состояться.
Тоска преследовала меня весь день - не хотелось есть, не хотелось встречаться со столичными друзьями, даже не хотелось спать. И я слонялся без смысла по нашему большому дому, представляя, как мог бы показывать его Лиззи и рассказывать бесконечные истории о том, где и как мы в этом доме с кузенами играли, дрались или оттачивали свою магию.
Мне даже казалось, что я слышу, как она смеётся в самых забавных местах. И от этого тоска только усиливалась.
В ту же ночь я оказался рядом с ней, и мгновенно понял, что комната была другая. Я замер, пытаясь сориентироваться и угадать, где нахожусь. И я, надеясь на острый, особенно по ночам нюх, втянул в себя запахи.
Дом старый. В нём жили несколько поколений людей, а вот вещи были тут в первом поколении - значит, не старинный. Мало жильцов. Запах дома знакомый и одновременно неизвестный. Гранд-мэтр, но... как-то по-другому. Скорее всего, какой-то другой дом Делегардовых. Но какой другой дом, если мы не в Академии, а почти у самой столицы? Много вариантов и не было - мы в их столичном доме.
Лиззи в столице? И что она тут делает, у них в доме?!
Я присел возле кровати, на которой она спала. Поцеловал ладошку с мозолями на подушечках, и девушка едва заметно улыбнулась - ямочка на щеке чуть наметилась, а сама, как кошка, прогнулась и потянулась ко мне.
Лиззи! Девочка моя!
68. Эрих Зуртамский
Её запах был тёплым, сонным, ягодным. На запястье сухим, в сгибе локтя - более влажным и горячим. На плече снова становился холоднее и суше. На шее мне под губы попала тонкая прядь волос, и в запахе появилась терпкая нотка хвои.
Её губы зашевелились. Я вгляделся, прислушался. «Милый!» - почти без звука шептала она. Сглотнул, прикрыв на мгновенье глаза. Милый... Что-то горячее, сбивающее дыхание зашевелилось в сердце, я помедлил несколько мгновений и коснулся её губ своими. Они, горячие, вкуса сладкой малины, чуть шевелились, будто шептали, но подавались под моим лёгким нажимом. Тёплая рука скользнула по моей щеке и сонно опала на подушку.
Отстранился, с трудом переводя дыхание. Моя девочка!
Опять тихое, едва различимое «Милый!», и я обнял её, уткнулся носом в ямку над ключицей. И просидел так долго-долго, впитывая это ощущение тепла, уюта и, кажется, нежности.
Хорошо, что у меня есть эти ночные минуты. Без них дни были бы невыносимы...
Утро было хмурым и нерадостным. Всё шумное семейство сидело за завтраком, отец бросал на меня тяжёлые взгляды - ну точно, после трапезы пригласит в кабинет для ставшей привычной беседы. Ну и ладно.
Нерадостно было по другому поводу. Я вспоминал, где застал Лиззи ночью, и это болью отзывалось в душе. Что она делала в доме Делегардовых? Почему она там одна?Почему рядом не было Степана? Что это значит? В общей негромкой болтовне ухо уловило слова матушки:
- Как жаль, Эрих, что ты не пойдёшь на бал к Делегардовым, там нынче весь свет соберётся.
Фамилия гранд-мэтра вырвала меня из тоскливых мыслей. Бал у его сиятельства? Так, кажется, я начинаю понимаю, в чём тут дело. Значит, бал у Делегардовых, да?
- Разве я не пойду? - фальшиво изумился я.
Матушка округлила свои красивые глаза.
- Но ты же сказал, что не выдержишь ещё и на балах видеться с людьми, а особенно...
Я помнил, что сказал, и главным в моих словах было - не видеться с дочерьми этих людей, всеми этими хлопающими ресницами, писклявыми девицами, навязчивыми и тупыми, но при этом заводящими разговор о свадьбе ещё до первого поцелуя. Поэтому я невежливо перебил матушку:
- Думаю, я отвлёкся и не расслышал. Или перепутал что-то. Я пойду на бал к Делегардовым. Бал у Делегардовых. Теперь я не сомневался, что там будет Лиззи. Как не пойти!
Матушка хоть и принялась браниться, что времени на подготовку почти не осталось, но было понятно, что она рада моему согласию - глаза заблестели, лицо разгладилось, а мыслями она явно была уже не здесь. Наверное, составляла список дел и покупок, которые надо успеть сделать.
Иногда мне казалось, что такие вот обстоятельства, когда времени в обрез, когда есть какие-то трудности и нужно напрягаться так, что спина в мыле, сильно её бодрят - она начинала светиться, двигалась быстро и энергично, встречалась с нужными людьми, тратила деньги и жила полной жизнью.
69. Эрих Зуртамский
Дав матери возможность в сжатые сроки сделать почти невозможное, я дал ей возможность насладиться жизнью.
Поэтому или ещё почему, но всё время, пока матушка занималась подготовкой к балу, отец молчал. Смотрел волком, ходил большими кругами вокруг меня, встречался в самых неожиданных уголках дома. Видно было, что хочет высказаться, но сильно сдерживается, и свой привычный и так мне надоевший разговор не заводил.
Сдерживался и молчал.
И только тоска моя никуда не делась.
Мне было одиноко в наполненном роднёй доме, тихо в шуме общих обедов и вечерних чаепитий, тоскливо среди звонкого смеха.
Мне не хватало взгляда голубых глаз, такого отрешённого, задумчивого, путешествующего строго выше голов даже самого высокого студента. Я невольно искал его, заходя в столовую на обед или в гостиную на вечерний чай. И не находил.
Не хватало медленных, плавных движений тонких, почти детских рук, которые даже с напильником выглядели изящно и невероятно притягательно. Не хватало изящного, совсем не мужского поворота головы, нелепой, семенящей походки, мягкого светлого пушка на скуле... Брюнетистая моя родня просто выводила из себя.
Язвительных её слов тоже не хватало. Не сказать, что «дубина» и «дуболом» уж очень ласковые слова. Но иногда тосковал и по ним... А больше по её голосу - сильному, певучему, который в академии она всегда делала тише.
Только и оставалось ждать ночных встреч, чтобы рассматривать сквозь прозрачную темноту тонкую фигурку, изящные, смягчённые сном черты лица, по-детски приоткрытые губы.
В общем, причин тосковать было много, а тот, кого я ждал, кто мог мне помочь и дать ответы на многие вопросы, всё не приезжал.
Бал меня интересовал мало. Поэтому залитый светом холл при входе не стал для меня поводом для любования и восторженных вздохов, что слышались от родни. Меня интересовала только Лиззи. Я внимательно всмотрелся в людей, что шли к хозяевам, стоявшим на верхней площадке лестницы, огляделся по сторонам, но её не увидел, как ни вглядывался.
Но она же была здесь, в этом доме, когда в последний раз я перемещался к ней ночью?
Пожалуй, будет прилично воспользоваться маленьким магическим ветерком и отправить его путешествовать. Вдруг он принесёт мне знакомый запах? Столько вокруг лакеев и других слуг, что маленькое заклинание вполне потеряется среди их бытовых заклинаний.
Я уже поднимался по парадной лестнице, когда мой ветерок вернулся ко мне. И точка, из которой он вернулся, была выше и немного в стороне от хозяев сегодняшнего вечера. Запах, родной, теплый, малиновый, вернулся от занавеси. Она спряталась? Сама? Или её кто-то спрятал? Почему её не пустили к гостям?
70.Эрих Зуртамский
Не понимая толком, что говорю, рассыпался в любезностях перед Ольгой Леоновной. Надеюсь, не наговорил ничего лишнего, а то было бы неприятно. Всё моё внимание занимала синяя ткань.
Неподвижная, сплошная, не вызывающая подозрений.
Но новый ветерок в ту сторону снова принёс знакомый запах с ноткой адреналина. Страх ли это был, злость или ещё что-то, понять не удалось - на меня спикировала, словно хищная птица, Марая Делегардова.
Она вцепилась в мой локоть и при этом так бурно любезничала с моей маменькой, что та бросила на меня вопросительный взгляд. Я только глаза закатил к потолку - да что она первая, что ли, вот так пытается показать то, чего нет и в помине? Зато отцу это представление явно нравилось - он казался довольным и даже слегка улыбался.
Меня же всё ужасно злило. И главным образом потому, что я так и не смог понять, где Лиззи и что с ней.
Бальный зал шумел тихой приливной волной, и, казалось, под завязку набит людьми. Но это только казалось. Потому что всё новые и новые группы гостей заходили вслед за нами и как-то размещались, не создавая толпы.