Слова способны передать всю магию тех, кому нечем дышать. Только взрослые не желают их слышать. В их головах нет места ни для измученной колонны полумертвых детей, ни для героев, в ней бредущих.
Столько мертвых, сказала она Сэддику, который ничего не забывает. Я могла бы перечислить всех и каждого. Могла бы написать о них книгу на десять тысяч страниц. И люди прочли бы еено лишь настолько, насколько им позволит внутренняя граница, а это совсем недалеко. Какие-то несколько шагов. Несколько шагов.
Сэддик, который ничего не забывает, кивнул и сказал:
Это был бы один долгий вопль ужаса, Бадаль. В десять тысяч страниц длиной. Его никто не захотел бы слу- шать.
Верно, согласилась она. Никто не захотел бы.
Но ты ведь все равно ее напишешь?
Я Бадаль, и кроме слов у меня ничего нет.
Пусть тогда мир ими подавится, сказал Сэддик, который ничего не забывает.
Ее сознание было свободно. И могло сочинять любые разговоры. Могло лепить из острых осколков кварца мальчуганов, бредущих рядом с ее собственными бесчисленными копиями. Могло ловить свет и сворачивать его, еще и еще, пока все цвета не делались единственным цветом, ярким настолько, что он ослеплял все и всех вокруг.
Этот последний цвет и есть слово. Видишь, как ярко он сияет: это же сияние ты увидишь в глазах умирающего ребенка.
Бадаль, твое удовольствие слишком уж причудливо. Они не станут тебя слушать, не пожелают ничего знать.
Разумеется, так ведь оно спокойней.
Бадаль, ты все еще чувствуешь себя свободной?
Чувствую, Сэддик. Свободней, чем когда-либо.
Ноша у Рутта в руках, и он ее донесет.
Да, Сэддик.
Донесет и передаст взрослым.
Да, Сэддик.
Последний цвет и есть слово. Видишь, как ярко он сияет в глазах умирающего ребенка? Посмотри один лишь раз, прежде чем отвернуться.
Обязательно, Бадаль, когда я вырасту. Но не сейчас.
Да, Сэддик, не сейчас.
Когда я со всем этим покончу.
Когда ты со всем этим покончишь.
И когда свобода тоже закончится, Бадаль.
Да, Сэддик, когда свобода тоже закончится.
Калит снилось, что она оказалась там, где ей пока что быть не следовало. Совсем низко над ее головой нависли серые разбухшие тучи, такие ей доводилось видеть над равнинами Элана, когда с севера приходили первые снегопады. Завывал ветер, холодный, как лед, и сухой, будто внутренность промерзшего склепа. Низкие северные деревья торчали из вечной мерзлоты, напоминая костлявые руки, в почве между ними виднелись многочисленные провалы, там вязли в грязи сотни четвероногих существ, умирали, превращались в лед, ветер теребил их сделавшиеся матовыми шкуры, а кривые рога выбеливала изморозь, и она же кольцами окружала провалы глазниц.
Согласно эланским мифам, так выглядит подземное царство мертвых, и так же обстояли дела в отдаленном прошлом, у самого начала времен, когда жизнь впервые оттеснила жгучий холод собственным жаром. Мир начался во мраке, тепла в нем тоже не было. В должное время оно пробудилось, вспыхнуло угольком, совсем ненадолго, чтобы потом все вернулось в первоначальное состояние. Так что перед ней могло быть и зрелище из будущего. Но, будь то прошлое или же еще не наступившая эпоха, жизнь в этом месте заканчивалась.
Только она здесь была не одна.
Поверх гребня в сотне шагов от нее восседали на тощих конях два десятка всадников. Они были в черных плащах, в шлемах и при оружии и, казалось, смотрели на нее в ожидании. Однако ужас приковал Калит к месту, словно она тоже по колено вмерзла в грязь.
На ней была лишь тонкая туника, драная, полусгнившая, стужа сжимала ее сейчас со всех сторон, словно рука Жнеца. Безжалостная хватка не давала шевельнуться, даже пожелай она этого. Ей хотелось избавиться от чужаков, закричать на них, ударить волшебством, чтобы они обратились в бегство. Изгнать прочь. Только это было не в ее власти. Калит чувствовала себя такой же бесполезной, как и в своем собственном мире. Пустым сосудом, тщетно мечтающим исполниться геройской отвагой.
Ветер трепал мрачные силуэты воинов, из тяжелых туч наконец-то посыпался снег, колючий, словно ледяные осколки.
Всадники зашевелились. Их кони вскинули головы и все одновременно двинулись вниз по склону. Под копытами потрескивала мерзлая земля.
Калит скрючилась, покрепче охватив себя обеими руками. Заиндевевшие всадники приблизились, теперь она могла видеть их лица, полускрытые змеевидными наносниками шлемовмертвенно-бледные, покрытые глубокими багровыми порезами, хотя кровь из них не текла. Поверх кольчуг на них были мундирыкак поняла она вдруг, униформа, означающая принадлежность к какой-то иностранной армии, серо-фиолетовая, в пятнах замерзшей и запекшейся крови. Один оказался покрыт татуировками, стилизованными изображениями когтей, перьев и бусогромный, самого варварского вида, вероятно, даже и не человек. Остальные, впрочем, были одной с ней расы, в этом она не сомневалась.
Оказавшись совсем рядом, они остановили коней, натянув поводья. Что-то притянуло внимание ошарашенной Калит к одному из всадников. С его седой бороды свисали ледяные сосульки, а серые глаза в глубоких темных глазницах напомнили ей неподвижный взгляд птицыхолодный, хищный, напрочь лишенный сострадания.
Когда он заговорил с ней на эланском, изо рта его не вырвалось ни единого облачка пара.
Время Жнеца на исходе. Смерти предстоит лишиться нынешнего лика
Не то чтоб он отличался привлекательностью, перебил солдат по правую руку от него, крупный, круглолицый.
Помолчи, Молоток, отрезал третий всадник, однорукий, сгорбившийся под гнетом лет. Ты как бы пока еще и не здешний. Мы ждем, чтобы мир за нами поспел, так уж устроены видения и грезы. До тысячи праведных шагов в жизни любого смертного им нет никакого дела, о миллионах бесполезных я и не говорю. Учись терпению, целитель.
Мы должны занять место того, кто падет, продолжил первый бородач.
Только на время войны, прорычал воин-варвар, до сих пор, казалось, больше заинтересованный тем, чтобы заплести в косички грязные остатки гривы собственного скакуна.
Жизньэто война, Тротц, причем обреченная на поражение, возразил бородач. Не думай, что у нас скоро появится шанс отдохнуть.
Но он был богом! воскликнул еще один солдат, сверкнув зубами над раздвоенной угольно-черной бородой. А мылишь потрепанный отряд морпехов!
Видал, Застенок, до каких высот тебя вознесло? расхохотался Тротц. По крайней мере, башка у тебя снова на плечах. Помню, как тебя в Чернопесьем лесу хоронилмы тогда целую ночь вокруг шарили, да так ее и не сыскали.
Жаба сглотнула, предположил кто-то.
Расхохотались все мертвецы, включая Застенка.
Калит увидела, что седобородый тоже чуть улыбнулся, и его орлиный взгляд вдруг преобразилсяказалось, теперь он был способен, ни мгновения не колеблясь, объять все сострадание мира. Воин наклонился вперед, шарнирная лука седла скрипнула.
Все верно, мы не боги, и на его гнилой плащ вместе с капюшоном не претендуем. Мы«мостожоги», и задание нашестоять на страже у Худовых врат. Последнее задание
Когда это мы успели на него подписаться? вытаращил глаза Молоток.
Сейчас узнаешь. Тем более что мы, как я уже сказал, нижние боги, да вы тут все за давней смертью успели начисто позабыть о субординации! «мостожоги». С чего это вас вдруг удивляет, что вы не разучились салютовать? Выполнять приказы? Выступать маршем, невзирая на погоду? Он бросил направо и налево по грозному взгляду, несколько, впрочем, смягченному сухой усмешкой на губах. Потому что, Худ не даст соврать, это и есть наше занятие!
Калит больше не могла сдерживаться.
От меня-то вам что нужно?
Серые глаза снова остановились на ней.
Дестриант, уже сам этот титул означает, что тебе предстоит общаться с нам подобнымиза неимением Худа, которого ты называешь Жнецом. Ты видишь в нас Стражу у его Врат, но мынечто большее. Теперь мы сталиили вот-вот станемновыми судьями, и пробудем ими столько, сколько потребуется. Среди нас есть рукопашники, чьи бронированные кулаки исполнены самой грубой силы. Есть целители и маги. Убийцы и лазутчики, саперы и конные лучники, копьеносцы и следопыты. Трусы и храбрые, непоколебимые воины. Его губы дернулись в полуулыбке. И мы обнаружили множество самых неожиданных союзников. В своих многочисленных обличьях, Дестриант, мы станем большим, чем Жнец. Мы не судим свысока. И не безразличны. Видишь ли, мы, в отличие от Худа, еще помним, что такое жизнь. Мы помним все до единого мгновения страданий и отчаянной нужды, помним, как это больно, когда все твои мольбы не приносят ни малейшего облегчения, когда любые просьбы остаются без ответа. Мы здесь, Дестриант. Когда иного выхода у тебя не будет, призови нас.
Окружающий Калит ледяной мир, казалось, покрылся трещинами, она пошатнулась, когда внутрь ей вдруг хлынуло тепло. Благословенное теплоили нет, благословляющее. У нее перехватило дыхание, она смотрела на безымянного солдата, и глаза ей застилали слезы.
Я не так представляла себе смерть.
Не так, но вот что я тебе скажу. Мы«мостожоги». И мы выстоим. Но не потому, что при жизни были могущественней остальных. Но потому, что ничем от них не отличались. Теперь ответь мне, Калит из Ампеласа Укорененного, ответь как Дестриантдостаточно ли тебе того, что мы есть?
Разве тут хоть чего-то может быть достаточно? Нет, не так быстро. Хорошенько подумай над ответом, женщина. Воин этого заслуживает.
В страхе смерти нет ничего неестественного, начала она.
Ты права.
Само собой, хмыкнул тот, кого назвали Застенком. Хуже ведь и не придумаешь. Только посмотри на этих сукиных детей рядом со мноймне теперь от них уже не избавиться. Те, кого ты оставила, женщина, тоже сейчас тебя ждут.
Но они тебя не осуждают, сказал сероглазый воин.
Однорукий несколько раз кивнул и добавил:
Только не надейся, что кто-то из них избавился от дурных привычек, взять хоть того же Застенка с его вечно кислым настроением. Ты найдешь лишь то, что знала прежде, то есть тех, кого знала прежде. Только их и ничего больше.
Калит эти люди были незнакомы, но уже казались ближе, чем любой из тех, кого она прежде знала.
Я действительно становлюсь Дестриантом, изумленно проговорила она. И уже не чувствую себя столь одинокой.Я все еще боюсь смерти, но совсем не так, как раньше. А ведь когда-то я заигрывала с мыслями о самоубийстве, но теперь их оставила, и навсегда. Я еще не готова встретить свой конец. Япоследняя из элан. Мой народ меня ждет, и им все равно, приду я сейчас или через сто летдля них это безразлично.
Мертвыемои мертвыеутешат меня.
И будут это делать столько, сколько мне нужно. Столько, насколько меня хватит.
Солдат подобрал поводья.
Ты их найдешь, Калит, своего Смертного меча и своего Кованого щита. Ты должна ответить пламенем на убийственный холод. Настанет время, когда ты перестанешь следовать за кчейн чемаллямиты должна будешь сама их повести. Тыих единственная надежда на выживание.
Но заслуживают ли они того?
А это уже решать не тебе.
Нет, не мне прости мои слова. Но они для меня столь чужие
Как и ты для них.
Конечно же. Прости.
Тепло начало отступать, вокруг снова сомкнулся снег.
Всадники развернули мертвых коней.
Она смотрела, как они скачут прочь, как исчезают в вихрящейся белизне.
Белизнакак она обжигает глаза, как требует
Калит открыла глаза навстречу яркому, ослепительному солнцу. Какие странные у меня теперь сны. Но я как наяву вижу их лица, всех до единого. Вижу варвара с подпиленными зубами. Хмурого Застенка, которого просто обожаю за то, что он способен посмеяться над собой. Того, кого зовут Молоток, целителяда, несложно понять, что это так и есть. И однорукого тоже.
И того, с орлиным взглядом, моего железного пророка. Я ведь даже имени его не узнала. «Мостожог». Странное прозвище для солдата, и однако столь уместное там, где проходит грань между живыми и мертвыми.
Стражи Смерти. Человеческие лица вместо призрачного черепа Жнеца. Что за мысль! Что за облегчение!
Она вытерла слезы, села. Сразу же волной вернулась память. У нее перехватило дух, она обернулась, ища взглядом кчейн чемаллей. СагЧурок, Риток, Гунт Мах.
Спаси нас духи!..
Все верно, она не видела Кор Турана, спокойного, непроницаемого охотника Келль. Свободное место рядом с Ритоком завывало о его отсутствии, визжало о собственной пустоте. Кчейн чемалль был мертв.
Он отправился на разведку к западу, далеко за пределы видимостиоднако внезапно вспыхнувшую схватку почувствовал каждый из них. Черепа их заполнились ревом Кор Турана, его яростью, ошеломленной решительностьюего болью. От горьких воспоминаний ее бросило в дрожь. Он умер. И мы даже не видели, кто его погубил.
Наш крылатый убийца тоже исчез. Не ГуРулл ли это и был? Что, если Кор Туран нас предал? Если охотник пытался бежать, а убийца его покарал? Но нет, Кор Туран нас не бросил. Он вступил в бой и умер, обороняя наш фланг.
Теперь враги начнут охоту за нами. Они знают, что мы недалеко. И намерены нас найти.
Она потерла лоб и с трудом, прерывисто вздохнулаотголоски жуткой смерти охотника Келль все еще переполняли ее рассудок, отчего она чувствовала себя совсем разбитой. А ведь день еще только начался.
Кчейн чемалли взирали на нее в неподвижном ожидании. Костер для завтрака сегодня разводить не станут. Они несли ее прочь большую часть ночи, и она измучилась настолько, что уснула прямо на руках у Гунт Мах, словно больной ребенок. Она удивилась уже тому, что ее опустили наземь, а не продолжили бегство. И почувствовала, что их нервозное нетерпение куда-то делось, унеслось прочь. Над походом нависла тень катастрофы, и ближе, чем когда-либо прежде. Чемалли все еще имели внушительный и величественный вид, но теперь казались Калит уязвимыми, негодными для выпавшего на их долю задания.
Здесь водятся существа поопасней. С охотником Келль они разделались за какую-то дюжину ударов пульса.
И однако, поднявшись на ноги, она вдруг ощутила, что ее переполняет новая уверенность, дарованная сновидением. Которое могло быть не более чем игрой рассудка, фальшивым благословениемно все же дало ей опору, и она почувствовала, как слабость осыпается с души, словно потрескавшаяся шелуха. Она твердо и уверенно встретила взгляды трех кчейн чемаллей.
Если они найдут насзначит, найдут. От от призраков не скроешься. На защиту ГуРулла теперь тоже рассчитывать не приходится. Поэтому мы направляемся прямиком на югстремительно, словно стрела. Гунт Мах, я поеду у тебя на спине. День будет долгим, и нам от многого, очень многого придется сейчас отказаться. Она перевела взгляд на Ритока. Брат, я намерена почтить память Кор Турана тем, что наш поход завершится успехом. Я и все мы.
Охотник Келль смотрел на нее взглядом ящеранеподвижным, ничего не выражающим.
В последние дни СагЧурок и Гунт Мах редко к ней обращались, и голоса их при этом звучали отдаленно, почти неразборчиво. Но это вряд было их виной. Я словно скукоживаюсь изнутри. Мир сужаетсяно вот откуда я сама это знаю? Что это за часть меня, способная самое себя измерить?
Неважно. Мы обязаны справиться.
Пора в путь.
СагЧурок смотрел, как Гунт Мах заставляет собственное тело измениться, придавая ему форму, позволяющую Дестриант ехать верхом. От нее исходили густые струи пряных ароматов, распространялись по воздуху, подобно ветвям растения, и охотник Келль ощущал в них отголоски предсмертной агонии Кор Турана.
Когда охотник сам становится дичью, все, что ему остается, это непокорный рык и несколько примитивных угрожающих поз, а телу надлежит лишь принимать удар за ударом, растрачивать себя, стараясь продержаться как можно дольше, пока обитающая в нем душа пытается если и не спастись, то хотя бы что-то понять. Осознать. Что страх присущ даже охотнику. Неважно, сколь он могуч, сколь превыше прочихрано или поздно и его настигнут такие силы, которые невозможно победить и от которых нельзя укрыться.
Превосходствоне более чем иллюзия. И бесконечно она держаться не может.
В памяти кчейн чемаллей этот урок был словно выжжен раскаленным железом. Горечью его была пропитана пыль Пустоши, а к востоку отсюда, на обширной равнине, некогда видевшей величественные города и помнившей шепот сотен тысяч чемаллей, теперь не осталось ничего, лишь раздробленные и оплавленные обломки. Гуляющие по ней сейчас ветры не могли найти того, чего ищут, обреченные на вечные блуждания.
Кор Туран был молод. Никаких иных грехов за охотником Келль не водилось. Он не наделал глупостей. Не пал жертвой самоуверенности или чувства собственной неуязвимости. Просто оказался в неподходящем месте в неподходящее время. И это так дорого им обошлось. Несмотря на все благородные слова, что произнесла Дестриант, неожиданно и без видимой причины обретшая уверенность и силу духа, СагЧурок, как и Риток, и Гунт Мах, понимал, что они потерпели поражение. Что у них почти нет шансов даже попросту пережить сегодняшний день.