Кованый щит кивнул, взял покрытое гноем тело на руки и поднял.
Я вижу твой ужас и знаю, что это твой последний жест. Искупление. Я не могу ответить на это иначе, чем добром, РатФэнер. Итак. Я принимаю твою боль, сударь. Нет, не отвергай этот подарок. Я освобождаю твою душу для Худа, для смертного успокоения
Паран и остальные не видели ничего, кроме неподвижно стоявшего Кованого щита, державшего РатФэнера на руках. Расплывшийся, окровавленный жрец ещё немного сопротивлялся, затем, похоже, смирился и прекратил кричать.
Вся жизнь этого человека развернулась перед внутренним взором Итковиана. Перед ним был путь жреца к предательству. Он увидел юного послушника, чистого сердцем, жёстко натасканного не в благочестии и вере, но в циничных уроках борьбы за светскую власть. Это было змеиное гнездо, непрестанная борьба мелочных и убогих умов за иллюзорную награду. Жизнь в холодных залах Пленника опустошила душу жреца. Он заполнил пустоту на месте утраченной веры страхами и завистью, единственным ответом на которые были лишь злые дела. Потребность в самосохранении каждую добродетель превратила в товар, которым можно торговать.
Итковиан понял его, увидел каждый шаг, который неотвратимо вёл к предательству, обмену жизнями по договору между жрецом и агентами Паннионского Домина. И в глубинепонимание того, что этим РатФэнер пригрел на груди гадюку, чей поцелуй смертелен. Он в любом случае был мёртв, но ушёл слишком далеко от веры, слишком далеко, чтобы даже представить, что однажды к этой вере можно вернуться.
Теперь я понимаю тебя, РатФэнер, но понимание не означает прощение. Справедливость в том, чтобы не колебаться в наказании. Поэтому ты познал боль.
Да, Фэнер должен был ждать тебя, наш бог должен был принять твои отрубленные руки, посмотреть на тебя после твоей смерти, озвучить слова, подготовленные только для тебяслова на твоей коже. Последнее искупление твоих злодеяний. Так должно было быть.
Но Фэнер ушёл.
И то, что удерживает тебя сейчас хочет иного.
Я отказываю ему во владении тобой.
Душа РатФэнера завопила, снова пытаясь уйти. Чеканя слова сквозь смятение: Итковиан! Ты не должен! Оставь меня, умоляю. Не за твою душу я никогда не хотел пожалуйста, Итковиан
Кованый щит сжал свою духовную хватку, ломая последние барьеры. Никому не может быть отказано в скорби, даже тебе.
Но когда внутренние стены пали, они уже не могли сдерживать то, что рвалось наружу.
Налетевший на Итковиана ураган переполнил его. Боль, пронзительная настолько, чтобы стать абстрактной силой, живым существом, которое само по себе было переполнено паникой и ужасом. Кованый щит открылся ему, позволил его воплям заполнить себя.
На поле битвы, после того, как остановилось последнее сердце, осталась боль. Запертая в земле, камне, соединяющая каждое из мест с остальными, паутина памяти, трепещущая от беззвучной песни. Однако обет Итковиана отвергал дар тишины. Он слышал песню, она заполнила его душу. И он стал её контрапунктом. Её ответом.
Я держу тебя, РатФэнер. Ты найден, и я отвечаю.
Внезапно, вне боли пришло обоюдное узнаваниечужое присутствие. Огромная сила. Не злая, но всё же в корне иная. С этим присутствиемлетящее ураганом смятение, мука. Стремление сделать из неожиданного дара двух смертных рук нечто прекрасное. Но плоть этого человека не могла удержать этот дар.
Ужас внутри урагана. Ужас и скорбь.
О, даже боги скорбят. Предайте себя моему духу. Я приму и вашу боль, сударь.
Чужое присутствие отпрянуло, но было слишком поздно. Итковиан предложил свой неизмеримый дар
и был поглощён. Он чувствовал, как распадается, разрывается его душаслишком много!
Под холодными лицами богов скрывалось тепло. Однако в темноте жила печаль, ибо не боги оказались бездонны. Такими были смертные. Что до боговони просто платили.
Мыта рама, на которой они распяты.
Затем это ощущение ушло, оно покидало Итковиана по мере того, как чуждому богу удавалось отделиться, оставив Кованому щиту угасающие отзвуки горя далёкого мирамира со своей жестокостью, слой за слоем ложащейся на длинную, мучительную историю. Они угасали а затем исчезли.
Оставив ему душераздирающее знание.
Немного милосердия. Он сгибался под ношей боли РатФэнера и растущим натиском ужасающей смерти Капастана, когда его внутренние объятия раскрылись ещё шире. Вопящие души со всех сторони каждая история жизни стоила внимания, стоила признания. Ни одну он не отверг. Десятки тысяч душ, жизни, полные боли, потерь, любви и горя, каждая вела к воспоминаниям о собственной смерти в агонии. Железо, и огонь, и дым, и падающий камень. Пыль и нехватка воздуха. Воспоминания о достойном сожаления, бессмысленном конце тысяч жизней.
Я должен искупить. Я должен ответить. Каждой смерти. Каждой.
Кованый щит потерялся в урагане, неспособный объять бесконечность свалившейся на него душевной боли. Но он боролся. Дар покоя. Снять с них раны боли, освободить эти души, чтобы они смогли найти свой путь к ногам бесчисленных богов, или в царство Худа, или, воистину, в саму Бездну. Путешествия, необходимые для освобождения душ, пойманных в ловушку своих собственных мучительных смертей.
Я ЯКованый щит. Мне нужно нужно держаться. Дотянуться О боги! Освободите их, сударь! Это ваше задание. Сущность вашего обета. Выходите среди мертвецов на поле битвы, вы несёте покой, вы освобождаете павших. Вы чините сломанные жизни. Без вас смерть бессмысленна, а отрицание смыславеличайшее преступление мира против своих детей. Держись, Итковиан Держись крепче
Но у него не было бога, к которому можно было бы прислониться, не осталось крепкой, неподатливой сущности, ожидающей его, чтобы удовлетворить свои собственные нужды. Он был всего лишь смертной душой
И всё же я не должен сдаваться. Боги, услышьте меня! Я могу не быть вашим. Но ваши павшие детиони мои. Узрите, что находится за моим холодным лицом. Узрите!
В жуткой тишине на площади Паран и остальные смотрели, как Итковиан медленно опустился на колени. Гниющее, безжизненное тело осело в его руках. Одинокая, коленопреклонённая фигураказалось капитанузаключала в себе всю усталость мира, и Паран понял, что эта картина, выжженная отныне в памяти, никогда его не покинет.
Борьбавойна, идущая внутри Кованого щита, была почти незаметна. После долгой паузы Итковиан протянул руку, расстегнул ремешок и снял шлем, открыв кожаный подшлемник с пятнами пота. Длинные, мокрые волосы прилипли ко лбу и шее, скрыли лицо, когда он склонил голову. Тело в его руках распалось бледным пеплом. Кованый щит не шевелился.
Грудная клетка стала подниматься и опускаться медленнее.
Вздрогнула.
Затем движение прекратилось.
Капитан Паран метнулся к Итковиану, с колотящимся сердцем схватил его за плечи и встряхнул.
Нет, будь ты проклят! Я пришёл сюда не для того, чтобы увидеть это! Очнись, ублюдок!
покойтеперь ты есть? Мой даро, какое бремя
Голова Кованого щита дёрнулась назад. Он судорожно вздохнул.
Усаживается такая тяжесть! Почему? Богивы все смотрели. Вы узрели всё своими бессмертными очами. И всё же не вышли вперёд. Вы отвергли мой зов о помощи. Почему?
Малазанец, присев, передвинулся, чтобы видеть лицо Итковиана.
Молоток! крикнул он через плечо.
Пока целитель бежал к ним, Итковиан отыскал Парана глазами, медленно поднял руку. Подавляя разочарование, смог найти слова.
Не знаю, как, прохрипел он, но вы вернули меня.
Усмешка Парана была вымученной.
ТыКованый щит.
Да, прошептал Итковиан. И да простит меня Фэнер, то, что ты сделалбезжалостно. ЯКованый щит.
Я чувствую это в воздухе, сказал Паран, пытаясь перехватить взгляд Итковиана. Он он очистился.
Да.
И я ещё не закончил.
Остряк смотрел, как малазанец и его целитель говорили с командиром «Серых мечей». Туман в мыслях, окутывавший его, как он осознал, уже несколько дней, начал рассеиваться. Подробности обрушивались на даруджийца, и очевидность изменений в нём самом тревожила Остряка.
Его глаза видели иначе. Нечеловеческая острота. Любое движение, даже самое мелкое или далёкое, привлекало его внимание, повышало бдительность. Определялось как незначительное или как угроза, добыча или неизвестностьинстинктивные решения теперь принимались не где-то в глубине, а у самой поверхности разума.
Остряк чувствовал каждую свою мышцу, каждую связку и кость, мог сосредоточиться на каждой отдельно от других, достигая такой пространственной чувствительности, которая делала контроль абсолютным. Он смог бы идти по лесной подстилке совершенно беззвучно, если бы захотел того. Он смог бы застыть, затаив дыхание, и стать совершенно неподвижным.
Но перемены, которые ощущал даруджиец, были куда глубже этих физических проявлений. Поселившаяся в нём жестокость принадлежала убийце. Холодная и безжалостная, без сочувствия или сомнения.
И это понимание пугало его.
Смертный меч Тигра Лета. Да, Трейк, я чувствую тебя. Я знаю, что ты из меня сделал. Проклятье, мог хотя бы спросить.
Остряк посмотрел на своих последователей, понимая, что именно этим они и были. Последователи, его собственные Присягнувшие. Ужасная правда. Среди них Скалла Менакиснет, она не принадлежит Трейку. Она выбрала Старшего бога Керули. Хорошо. Если бы она преклонила передо мной колени, мы бы думали не о религии и насколько же это вероятно? Ох, женщина
Почувствовав его взгляд, Скалла посмотрела на него.
Остряк моргнул.
Она подняла брови, и даруджиец понял её тревогу, которая ещё больше его изумилаединственный ответ на тот ужас, который вызывал у него прячущийся внутри жестокий убийца.
Скалла помедлила, затем подошла к нему.
Остряк?
Да. Такое чувство, что я только что проснулся.
О, похмелье сказывается, уж поверь.
Что тут происходит?
Ты не знаешь?
Думаю, знаю, но не уверенв себе, в своих же воспоминаниях. Мы обороняли дом, и дело повернулось страшней, чем грязь у Худа на сапогах. Ты была ранена. Умирала. Тот малазанский солдат вылечил тебя. А это Итковиан, и жрец только что у него в руках рассыпался в пыль боги, ему бы надо было помыться
Храни нас Беру, это и правда ты, Остряк. Я уже думала, что я что мы потеряли тебя.
Похоже, часть меня потеряли, женщина. Все мы.
С каких это пор ты стал религиозным?
Шуточки Трейка. Я не такой. Он сделал ужасный выбор. Покажите мне алтарь, и я скорее помочусь на него, чем поцелую.
Возможно, тебе придётся его целовать, так что я бы всё делала в обратном порядке.
Ха-ха. Он встряхнулся, шевельнул плечами и вздохнул.
Это движение заставило Скаллу еле заметно отпрянуть.
О, это было слишком по-кошачьи, на мой вкус, мускулы заиграли под полосками.
Зато очень даже приятно. Заиграли? Подумай о новых возможностях, женщина.
Размечтался, болван.
В привычных шутках звенела хрупкость, и они оба это чувствовали.
Скалла замолкла на мгновение, после выдохнула сквозь зубы.
Бук. Похоже, его больше нет.
Нет, он жив. Описывает круги над нашими головами прямо сейчас. Вон тот перепелятникподарок Керули, чтоб помочь следить за Корбалом Брошем. Он теперь одиночник.
Скалла посмотрела в небо, упершись руками в бёдра.
Это просто прекрасно! Она бросила ядовитый взгляд на Керули, стоявшего сбокунезаметного, прячущего руки в рукавах, тихо наблюдающего за происходящим. Все получили благословение, кроме меня! Ну и где справедливость?
Ты ведь и так уже благословлена несравненной красотой, Скалла
Ещё одно словои я отрежу тебе хвост, клянусь.
У меня нет хвоста.
Вот именно. Она посмотрела на него. Послушай, нам нужно кое-что уладить. Есть у меня ощущение, что для нас обоих возвращение в Даруджистанне вариант, по крайней мере, в ближайшее время. Так что теперь? Каждый пойдёт своим путём, жалкий старикашка?
Не спеши с этим, женщина. Посмотрим, как тут всё устроится
Простите.
Оба повернулись на голос и обнаружили, что к ним присоединился РатТрейк.
Остряк сердито посмотрел на жреца.
Что?
Мне кажется, нам нужно многое обсудить с тобой, Смертный меч.
Пусть тебе кажется что угодно, ответил даруджиец, но я уже объяснил Усатому, что яплохой выбор
РатТрейк словно подавился.
Усатому? негодующе выплюнул он.
Скалла рассмеялась и похлопала жреца по плечу.
Очень почтительный ублюдок, правда?
Я никому не кланяюсь, прорычал Остряк. Включая богов. И если это поможет, я хоть сейчас соскребу эти полоски со своей шкуры.
Жрец потёр повреждённое плечо, свирепо посмотрел на Скаллу из-под кошачьей маски. Когда Остряк заговорил, он снова повернулся к даруджийцу.
Эти вещи вообще не обсуждаются, Смертный меч. Тыто, что ты есть
Якапитан караванной охраны, и в этомвесьма хорош. Когда трезв, разумеется.
Тымастер войны, во имя Владыки Лета
Назовём это увлечением.
Чем?!
До них донёсся смех. Капитан Паран, всё ещё склонившийся над Итковианом, смотрел в их сторону и хорошо слышал весь разговор. Малазанец ухмыльнулся РатТрейку:
Никогда не получается так, как должно бы, правда, жрец? В этом наша, человеческая слава, и вашему новому богу стоит с этим смириться, да поскорее. Остряк, продолжай играть по своим правилам.
Иначе и не собирался, капитан, отозвался Остряк. Как поживает Кованый щит?
Итковиан взглянул на него.
Всё в порядке, сударь.
Это ты соврал, заметила Скалла.
И тем не менее, произнёс Кованый щит и медленно выпрямился, опершись на плечо Молотка.
Остряк посмотрел на сабли в своих руках.
Подери меня Худ, пробормотал он, они стали совсем уродливыми.
Он вогнал клинки в потрёпанные ножны.
Ты не должен выпускать их из рук, пока война не закончится! встрял РатТрейк.
Ещё одно слово, жрец, проговорил Остряк, и закончишься ты.
Никто больше не вышел на площадь. Капрал Хватка стояла вместе с остальными «мостожогами» в начале улицы, пытаясь понять, что происходит. Вокруг кипели разговоры, солдаты, согласно освящённой временем традиции, пытались понять значение жестов и неслышных разговоров посланников на площади.
Хватка осмотрелась.
Дымка, ты где?
Тут, ответила та из-за плеча капрала.
Почему бы тебе не проскользнуть туда и не узнать, что происходит?
Дымка поёжилась.
Меня заметят.
Да ну?
Кроме того, мне это не нужно. Мне ясно, что происходит.
Да ну?
Дымка насмешливо скривилась.
Ты вместе с браслетами и голову свою отдала, капрал? Никогда прежде не видела, чтоб ты так на всё с отвисшей челюстью пялилась.
Да ну? повторила Хватка, на этот раз угрожающе. Продолжай в том же духе и пожалеешь, солдат.
Объяснить? Хорошо. Вот что, как мне кажется, я вижу. У «Серых мечей» тут было какое-то личное дело, которое они закончили, только вот оно едва не разодрало их командира на куски. Но Молоток, полагаясь на Худ знает какие силы, поддержал его, хотя я думаю, что именно капитан вернул этого человека из мёртвых. Инет, я никогда не думала, будто Паран на такое способен, а если мы в последнее время и подозревали, что онне просто бесхребетный офицер-аристократ, то только что видели доказательства. Но я не думаю, будто это плохо для насон нам не вгонит меч в спину, капрал. Скорей уж станет между таким клинком и нами. А насчёт Острякапохоже, он только что очухался и жрец Трейка этому не рад, но остальным всё равно, поскольку иногда улыбкаэто именно то, что нужно.
Хватка что-то проворчала в ответ.
И наконец, после всего этого, продолжила Дымка, настало время Хумбролла Тора и баргастов
Хумбролл Тор высоко поднял топор и двинулся к воротам Пленника. Вожди, поплечники и поплечницы, выйдя из рядов собравшихся племён пересекли площадь по зову могучего воина.
Тротц протолкался через компанию «мостожогов» и остановился рядом.
Хватка фыркнула, глядя ему в спину.
Он идёт на встречу со своими богами, прошептала Дымка. Не откажи ему в этом, капрал.
Будем надеяться, там и останется, ответила та. Видит Худ, командовать он не умеет.
А капитан Паранумеет, сказала Дымка.
Хватка посмотрела на спутницу и пожала плечами:
Ну, думаю, умеет.
Может, стоит прижать Мураша, негромко продолжила Дымка, и остальных, кто последнее время нёс ерунду
О да, прижать. А потом избить до бесчувствия. Это похоже на план, Дымка. Найди Дэторан. Похоже, у нас тоже есть личное дело, с которым нужно разобраться.
Ну, кажется, голову ты всё-таки не отдала.
Хватка снова ответила ворчанием.